(о творчестве Лены Элтанг)
Неосторожно взяв почин
впредь обходиться без личин,
склеить пытаюсь два словца
от своего лица.
Битые сутки с тяжким лбом
сиднем сижу, гляжу в альбом.
Что до словес — язык не враг,
Что до лица — никак.
(Щербаков)
Вот бывает у людей типаж любовников, а у писателей — определенный круг персонажей, из текста в текст одних и тех же с небольшими вариациями. Есть соблазн сказать, что механизм-то, в сущности, один, но это будет всё-таки слишком большим допущением. Типаж в известной степени зависит от самой истории, от моды, от… ладно, не будем углубляться в дебри плохо пересказанного учебника по литературоведению.
Элтанг живет на отшибе, не показывается на публике и в принципе есть лицо полумифическое. И это в наш-то дотошный интернетный век. Ее нельзя обвинить в приверженности модам, и тем интереснее разобраться, чем сходны между собой ее книги и как отличить в пестрой литературной толпе элтанговских персонажей от прочих. Здесь самое время вспомнить, где она начала печататься.
Лет двадцать назад, когда смиренный автор этих строк ходил пешком под стол, было такое издательство Амфора. Лев Данилкин однажды шутливо обвинил редакцию Амфоры в черной магии, когда они отгадали с десяток нобелиатов подряд — покупают права на какого-то слабо известного в России автора, издают, и через полгода он получает Нобелевку. А из отечественных авторов в Амфоре подвизался родоначальник городского фэнтези, тоже знаковая фигура и уникум Макс Фрай, который однажды и придумал импринт «Фрам»: ФРай и АМфора, а еще — слово «вперед» по-норвежски и корабль Амундсена. Для большей убедительности Фрам начал с переиздания Борхеса. Утопически эскапистские эксперименты, побег в башню из слоновой кости, бесконечная очарованность формой и увлеченность игрой — вот что это было. «Фрамовцам» красное словцо и личная золотая сказка были дороже высоких проблем большой литературы, и так они оказались ровно между молотом и наковальней. Слишком осыпанные пыльцой фей для «боллитры», слишком заумные для аудитории романов вроде «Простушка между драконом и некромантом». Аудитория Фрая шла к ним за атмосферой легких приключений в другом мире, вроде той, что была в невероятно кассовых «Хрониках Ехо», а получала тоску метамодерниста по берегам Валинора и в ужасе оттекала искать что-то «под Фрая» в других местах.
Кто же они, кроме Элтанг, о которой до нынешнего года мало кто вспоминал?
Линор Горалик[1] и Татьяна Замировская (Смерти.net), к примеру. Имена теперь довольно громкие. Заслуга ли это всё-таки Фрама, или не может укрыться светильник под спудом, не до конца понятно, однако первый же роман Элтанг, «Побег куманики», номинировали на премию Андрея Белого практически сразу после выхода.
Затем последовала долгая неизвестность, практически заточение под холмами: книг Элтанг почти нельзя было найти в магазинах, о них не говорили (по крайней мере, широко). Что-то выходило в Corpus, что-то — в АСТ, но за пределы премиальных списков Большой Книги и НОСа не высовывалось. Малочисленная аудитория, скупавшая небольшие тиражи почти мгновенно, как будто договорилась не распространяться о своей прелести дальше. Возможно, их напугал феномен Мариам Петросян, которая со своим «Домом, в котором» отлично вписалась бы в серию Фрама, сложись обстоятельства чуть иначе. Лавина восторженных и часто не вполне адекватных фанатов «Дома» — хорошее пугало для любого тревожного эскаписта. Они (то есть мы) — публика нежная, невротическая, с мрачной решимостью оберегающая от тупой, бесчувственной толпы свои не вполне законные пристрастия.
Нынче «Альпина.Проза» без устали собирает и популяризует то, что с поздних девяностых поставляло озарения во внутреннюю жизнь русского интеллектуала. Здесь надо заметить, что русские интеллектуалы — племя пестрое и многогранное. Собирая поклонников Мамлеева, Иванова, Лимонова и да, Элтанг в одной комнате, рискуешь получить громкую потасовку. Но сохранять значимый срез культурной жизни во всём ее многообразии для потомков как-то надо.
Но что же такое, наконец, проза Элтанг, и на что она читателю в двадцать четвертом году? Это интертекст, перенасыщенный, как соляной раствор. Опустишь ложечку — на ней начнут расти кристаллы цитат. Это сеть метароманов, где автор, читатель и персонажи мерцают и взаимопревращаются почище гадов из восьмого круга дантова ада. Это на все сто отвлекает от мрачной действительности. Вернее, ставит над действительностью и сует в карманы волшебное зеркало и калейдоскоп. Хочешь — прямо в калейдоскоп смотри, а хочешь — отвернись и зеркало приставь.
Единой общепризнанной точки входа в это зазеркалье нет: любой холм, поросший ежевикой, любое тисовое дерево, любой мост над текущей водой… То есть, простите, любая из недавно переизданных книг работает: «Радин», «Картахена» (2022), «Побег куманики» (2023), «Каменные клёны» (2024). Влезайте, где хотите. Задача этого текста — наметить между ними связь и очертить отличия, а не устанавливать порядок чтения.
Главные приметы авторского метода — отрывочность и ненадежность. Все четыре вышеупомянутых текста — связки лоскутков. Письма, дневники, захлебывающаяся скороговорка внутренней речи, случайно подслушанные разговоры, — ни с одним персонажем читателю не удастся побыть дольше десяти минут подряд.
Притворимся, что первым попался «Побег куманики», недалеко, так сказать, убежал. Этот роман — самый старый из вышеперечисленных по дате публикации, но не первый на условной линейке внутреннего времени, общего, по крайней мере, для нескольких романов Элтанг. Речь в нем идет одновременно об аукционном оценщике старых рукописей, ведущем нелегальные раскопки где-то на островах Средиземного моря, и о сумасшедшем студенте в психбольнице где-то в Испании (всё правильно, оттуда родом один великий сумасшедший, значит, — прекрасное место для литературного сумасшествия). Студент по имени Морас (Moras по-испански — куманика) рассказывает о раскопках с оценщиком так, будто он и сам там был. Но — можно ли верить сумасшедшему, о котором известно, что как минимум одного героя своего рассказа он придумал; можно ли считать подлинными прямые письма участников этой копательной экспедиции, если ни на одно из них нет ответа; и можно ли, наконец, верить свидетельствам доктора, которая постоянно слушает истории Мораса, если и на ее письма нет ответа? Кто из них там настоящий, кто кого выдумал, кто очевидец, кто автор, кто читатель, и чем на самом деле увенчался алхимический ритуал — тот еще вопрос. Что за ритуал? Всё просто: оценщик рукописей нашел обрывок, на котором один монах эпохи Великих Географических Открытий жаловался, что его отправили от папского престола в глушь стеречь некое сокровище. Оценщик рукописей решает найти сокровище и использовать по назначению: это зловещий перечень предметов, исполняющих любое желание того, кто владеет главным из них. Чтобы заставить сокровище работать, нужно провести ритуал и принести жертвы. Оценщик думает, что правильно определил ключевой предмет, но алхимические трактаты — самая запутанная штука в мире. Так что нас заставят подозревать: сумасшедший Морас всех их выдумал; Морас — просто случайный свидетель, не все догадки которого правда; Морас — персонаж, который случайно получил главный предмет, загадал стать настоящим и сбылся единственный из всех; и наконец что главный предмет действительно поделили оценщик и следователь, поэтому ритуал не сработал, все смерти — череда жутких случайностей, и выжившие следователь Петра и свидетель Морас — просто пешки, выведенные авторским произволением за скобки исключительно ради того, чтобы морочить читателю голову и обеспечивать связь с другими романами. Один усик этого ползучего растения тянется в «Каменные клёны»: на столбе у входа в эту гостиницу сидит саламандра из «Побега Куманики», а для любителей пропускать очевидное добавлен еще один, более заковыристый намек: один из главных героев, Луэллин Элдерберри, в прямом ботанико-мифологическом родстве с сумасшедшим Морасом. Какая, спрашивается, связь между бузиной и куманикой? Прямая. Талиесин виноват, легендарный кельтский бард, и его замечательная «Битва деревьев». В битве принимали участие двадцать четыре важнейших растения. Из любви к триадам кельты поделили эти двадцать четыре на восемь троек, фэд. Фэда Mwin (му́ин), то есть, семья ежевики, включает в себя бузину. Но какая связь между ежевикой и куманикой? Ботаническая. Это один род, Rubus. Кстати, Луэллин Элдерберри сменил фамилию для звучности (и чтобы войти в уважаемые двадцать четыре талиесиновских растения, он же у нас эпический герой, как-никак). Так-то он был Стоунберри, костяника. Тоже из того же самого ежевичного семейства.
Зачем городить такие сложные, полупризрачные связи? Может быть, затем, что и Морас, и Луэллин, — альтер-эго автора, или вечный образ творческого человека, или такие ключевые рассказчики. На это намекает родство Мораса (по месту заточения!) с выдумщиком Дон Кихотом и родство Луэллина (по незрячему глазу и способности видеть мертвых) с отцом поэзии Одином. Весело, правда?
Идем дальше и тянемся из «Куманики» в «Картахену». Там нас встречает прошлое Петры, еще не следовательницы, только студентки. У нее погиб брат. Следы ведут в гостиницу «Бриатико», которая одновременно — родовое гнездо. Подождите-ка. «Клёны» тоже — гостиница и родовое гнездо! А еще, как будто нам всего вышеизложенного мало, в «Картахене» есть забавный персонаж по имени Садовник. Он тоже потерял близкого, и это тоже связано с гостиницей. Брат Петры погиб около воды и был брошен в соль. Ее история движется в настоящем. Возлюбленная Садовника погибла от огня и воздуха, его история поднимается из глубин прошлого. Запутанная и неверная вещь — алхимия! Не доверяйте алхимикам, особенно если они писатели! После чехарды костяники, бузины и куманики читатель, кажется, уже обязан с подозрением относиться ко всем, чье прозвище хоть как-то связано с растениями. Садовник тем более подозрителен, что писателей в последнее время стало модно делить на архитекторов и садовников — тех, кто конструирует сюжет от начала до конца, и тех, кто бросает семя истории и смотрит, куда разрастётся. Имя Садовника, которое он ненароком обронит в самом конце романа, — Константин. Как зовут писателя Радина в последнем романе, действие которого происходит лет через восемь после событий «Картахены»? Правильно!
Получается такая, простите очевидную игру слов, постоянная преемственность персонажей-рассказчиков. Один из героев «Царь велел тебя повесить» — опять Константин. Здесь впору вступить на очень скользкую дорожку домыслов (как будто мы ближайшую сотню строк по ней не катились) и предположить: Константин потому, что Элтанг — Лена. Вторая часть иконки-складня, сын, закрепивший созданную матерью историю о Кресте.
И весь этот калейдоскопический ужас — только одна ниточка в сложном узоре связей, пронизывающих романы Элтанг и сплетающих разные тексты в один большой орнаментальный куст. Наверное, ежевики. Искать, где кончается одна ветка, и начинается другая, — хорошее развлечение и прекрасная защита от реальности. Кстати, все элтанговские герои — внутренние эмигранты, садовники, возделывающие похожие заросли совпадений и соответствий, эндемики лесов мировой культуры, которые без воздуха, звенящего от щебета и гомона отсылок быстро вянут. Может, именно эта их уязвимость обеспечивает им странную долговечность, потому что пройдут века и падут царства, как пала Византия, а какая-нибудь горстка чудаков продолжит бродить в литературных лесах, путано размышляя об именах, приличных розам.
05.02.2024
[1] Признана иноагентом.