У меня шесть татуировок, на каждой по цветку. «Вся в наколках». Если курю, то принципиально беру красный мальборо — вместо фильтра там, видимо, строительный утеплитель, из-за него у меня желтые зубы и всегда обожженный язык. Мать злится, если находит зажигалку, Матвей делает вид, что не замечает — всё, что делает старшая сестра, кажется ему умным и правильным — питерские друзья просто ищут, у кого бы еще стрельнуть: «Красный жестко». Вот тебе и Аринка.
Мне, по правде, совсем не нравится курить, но так я делаюсь смелее и старше. Показуха. Сама от запаха проваливаюсь лет в пять, а мир схлопывается до лоджии у вас на старой квартире: ты в кожаных тапках и халате, я босая и разглядываю людей, которые чешут со своих работ. Сейчас докуришь, и вместе пойдем есть макароны с горчицей. «Матери не говорим?»
ятебедам
Я, как понимаешь, решила пересказать тебе новости и пару своих секретов. За 13 лет ты столько всего пропустил, что вообще перестал быть похожим на заммэра города. Плюс мама с бабушкой сдали все твои истории: про первую жену, пьянки в мэрии, то, как там тебя подсидели, ровно в 60 ты вышел на пенсию, заболел и умер. В 25 меня приняли в клуб, где сплетничают по-взрослому, а ты единственный, кто меня взрослой не знал. Этим и нравишься.
Главная новость — продали дачу. Вот так, вместе с яблонями, крыжовником, смородиной и малиной. Как там ты писал: «Рыжиков нарежу, из ручья напьюсь» — это, считай, история. Бабушке с двумя теплицами тяжело, плюс, такие сейчас времена: сначала пандемия, из-за которой перекрыли границы, все сидели по домам и умирали. Теперь люди умирают по другому поводу, а в экономике отрицательный рост.
Хорошо, конечно, что у вас там нет телевизора. Ну и дачу жалко.
ятебедам
Помнишь, была такая игра: родители качают меня на руках, а ты пытаешься схватить за ноги и кричишь «ятебедам»? В чем ее смысл? Мне всегда казалось, что это не три отдельных слова, а какое-то заклинание — крэкс-пэкс-фэкс, ятебедам. Не хватает бубна и соломенной юбочки, но ты заммэра и остаешься им даже на пенсии или в гробу.
Может, суть в том, что пытаешься меня схватить, но никогда не ловишь? Или это просто пароль, чтобы разблокировать детские воспоминания? Или ты специально заучил во мне это слово, чтобы в случае вот таких расхождений в пространстве мы не теряли связь?
ятебедам
Через год после тебя умер Шурка. То ли от эпилепсии, то ли с перепоя. А может, от всего сразу — никто и не знает, в какой конкретно день. Напился, закрылся в комнате, прабабушка Аня только через пару суток заметила, как Шурка притих — обычно же дрался, искал деньги. Прабабушка пару лет пожила спокойно, потом умерла — тоже спокойно. Сан Саныч умер от рака, как ты.
Родители не взяли нас с Матвеем на похороны ни к тебе, ни на все остальные — раньше я переживала, потому что в жизни не было драматичных событий и не получилось настрадаться чем-то в полную силу. Ну, чтобы друзьям пересказывать или писать великие стихи.
Если честно, я ничего не понимаю в смерти и у меня на этот счет магическое мышление. Забрала у бабушки твою цепочку и держу ее в руке, когда загадываю желания. Выхватила в «Докторе Живаго» про «смерти нет» и теперь всем цитирую: «Человек в других людях и есть душа человека. Вот что вы есть, вот чем дышало, питалось, упивалось всю жизнь ваше сознание. Вашей душою, вашим бессмертием, вашей жизнью в других. И что же? В других вы были, в других и останетесь. И какая вам разница, что потом это будет называться памятью».
Я как это прочитала, обрадовалась, что знаю тебя только живым: знаю, как у тебя все диваны и сиденья застелены покрывалами, как игрушечные собаки кивают под диск Михаила Круга, как на кухне всегда спрайт, варенье и НТВ, как ты говоришь «мусорница» или «получка», как зовешь Матвея «партизан-железняк», а меня — «Аринка-а» с тягучим «а» на конце. Как я протягиваю тебе печенье «Юбилейное» на горячей лавке у больницы — жара в десятом году была под сорок градусов, — а ты не берешь, и это последнее, что я знаю про тебя не по рассказам.
Кстати, помнишь Рому, тетьвалиного мужа? Он тоже умер — всем сказали, что от сердечного приступа, но у него была какая-то страшная болезнь и здоровенная гангрена. Короче, повесился. У меня был свой такой Рома, только с гангреной в виде жены. Но это я уже перепрыгиваю.
ятебедам
Мама показывала ваше с той женщиной свидетельство о разводе. Маргарита… Я тогда хихикнула, как же мы с тобой подпортили семье репутацию. Ну, как подпортили. Просто все намагнитили свои половинки с первой попытки — нам магнитились только ободранные бумажки, и к каждому — по истории, которая разошлась на причитания, сплетни и бесконечные разочарованные стихи. Расскажу тебе про свою большую любовь, чтобы не решил тут, что я сочиняю.
Всем врала, что познакомились в баре, но на деле — через Тиндер, это типа сайт знакомств. Решили увидеться — стояла у рюмочной, рациональная я спрашивала нерациональную, на кой черт мы вытащились к незнакомому человеку ночью. Как только вылез из такси, моментально всё поняла и погибла.
Жизнь в то лето натягивалась струной: целовались в метро, говорили «смотрю на тебя и вижу самого красивого человека», бесконечно пили джин — так много, что язык вязнет и приходится прищуривать глаз, чтобы комната перестала крутиться. Покупали в Икее посуду, собирались съехаться, собирались переехать в Китай. Мама плакала и придумывала всякие ультиматумы, но ты бы понял, ты же в Китае был, только без Маргариты.
Смущало, что не рассказывал, сколько ему лет, терялся и находился, пил и обещал, а потом впадал в невыносимую депрессию. А как-то ночью струна лопнула и хвостнула меня по лицу: «Арина, здравствуй, я Таня, жена Ромы. Познакомимся?» Погибла еще раз, когда у них родился ребенок — высчитала, что спустя девять месяцев, как мы разошлись.
Хотела написать, что решила больше никого не любить, но у нас тут вроде откровенный разговор, и ты после Маргариты встретил бабушку. Хотя первую так любил и хотел с ней жить, что мать был готов по велению выселить. Вот скажи, ты́ ли всё пережил и перерос, или твои стихи про Маргариту?
ятебедам
Я всё-таки переехала в Питер, отучилась на журфаке — у меня красный диплом и модная работа, которую было бы сложно тебе объяснить. Ставлю бутылку спрайта, ты уже перестал слушать и хвастаешься перед тамошними приятелями: «Аринка окончила ЛГУ, теперь она журналистка».
Было там слышно мои стихи про тебя? Первый, надеюсь, нет, он такой отвратительный — что-то про рюмку, опрокинутую невидимым пальцем, «как славно венками прикрыта последняя дата». Помнишь, я говорила, что хотелось чем-нибудь настрадаться и придать жизни эпохальный смысл — в школе писала по стихотворению в день, все только и восхищались, какая же я талантливая.
Я тогда не боялась слов, не перекатывала их во рту, не подслушивала и не воровала — просто вытаскивала из себя, как есть. Не воевала с писательством и была уверена, что слова на моей стороне. Думала, только меня и ждал этот чуткий податливый материал, что слова моментально пойдут на контакт, что слова поймут меня. Что бесконечный перебор не прожжет внутри дыру, что достаточно побольше их натолкать, сбить в кучу и ждать, что мир похлопает по спине, как ребенка после удачного срыгивания.
Почему-то помню, что ты писал только из удовольствия. Лежишь на диване у лоджии, ловишь музу, дальше записываешь без перечеркиваний и исправлений. Ни разу не видела, чтобы ты, как я, прятал свои тексты — наоборот, издавал их и дарил тоненькие сборники всем подряд, покупал аранжировки на свои песни. Как у тебя получилось не возненавидеть слова, не сбегать от них и не ждать подвоха? Я, пока писала это письмо, сто тыщ раз сдалась.
ятебедам
Мама придумала теорию, что у каждого есть девять жизней — вот как начинаешь тратить их сомнительно, так и становится понятно, на какой по счету ты. Про себя говорит, что она на девятой — мама самая сильная из всех, и, если придется, только она переживет наши похороны: даже Матвея и мои. Не знаю, почему так чувствую.
Папа с Матвеем на пятой или шестой: знают цену себе и своему делу, видят красоту в простых вещах типа рыбалки, но у одного проблемы с выражением чувств, а второй хочет во всём ему подражать. Думаю, лечится возрастом — по маме, следующей жизнью.
Бабушка сейчас на четвертой — видимо, потому что слезы близко, и она может расплакаться хоть от стихов, хоть от воспоминаний про тебя, хоть потому, что мама на полтона повысит голос. Ну, ты помнишь бабушку.
Мы с тобой, если верить маме, на второй. Романтизируем мир: все в нем — рыжеголовики, сепия и утренние песни — приносим на хвосте истории, заглядываем людям в глаза и рот, чтобы нас заметили и полюбили. Тонко чувствуем, потому что не успели затереть глаза — это плюс. Любим по-всякому разрушаться, как будто в запасе есть еще попытки — это нас и подводит.
Хотя, ты уже, наверное, перешел на третью жизнь. Что ж, старших вперед.
