Гвидарелло Гвидарелли носит шитые золотом рубахи, парчовые плащи, звенит шпорами с маленькими чеканными звездами. Гвидарелло любит женщин, а они любят его: хотя за что любить его, зачем любить его — ветреного насмешника? Женщины машут ему платочком, женщины распахивают ему ставни и свои объятья, женщины дарят ему браслеты и детей, которых он не признает; женщины вымарывают его имя на присланных им записках и вытравливают щедро посеянные им плоды.
Особенно любит его одна, некрасивая, могущественная, сухая: ее лицо — лицо старой девы, ее глаза — глаза человека, который точно знает, что не будет счастлив на земле, но еще не смирился с этим знанием.
Она его любит, и он одаривает ее — последовательно — улыбкой, поцелуями, записками, песнями, объятиями, своим семенем, горькой и холодной ночью расставания. Она ему не нужна, но он щедрый, он веселый, думает, ладно уж, пусть у нее в жизни тоже будет счастье. Но она от его щедрости несчастлива: в те моменты, когда он с ней, она сходит с ума от тревоги, когда его нет — от тоски. Она жаждет выносить его ребенка, чтобы только удержать если не его — это ей не суждено, она знает, — то хотя бы его часть.
Она же для него есть лишь тогда, когда он ее видит, когда он ее касается, а в другое время ее для него не существует.
Гвидарелло — лучший друг Чезаре Борджиа. Время помнит Чезаре, но время не помнит Гвидарелло: имя Чезаре отполировано языками, выглажено сплетнями, гладкими слухами, препарировано россказнями Макиавелли, проклято в веках теми, кого он сильнее.
Чезаре и Гвидарелло вместе пьют вино — золотое, черное, зеленое вино — разве в ночи оно бывает иным? Вместе ходят к женщинам, которые не требуют стихов, которые искусны и спокойны, но даже там Гвидарелло остается Гвидарелло, а Чезаре остается Чезаре. Чезаре и Гвидарелло бьются бок о бок на поле брани, закованные в латы с головы до пят, они отчаянно дерутся в подворотнях, когда на них лишь легкие кожаные куртки, сражаются с теми убийцами, которых посылают к ним бесчисленные недруги.
Они всегда вместе, и всё же они не равны.
Гвидарелло сидит в беседке, увитой виноградом. Гвидарелло ласкает белые женские груди. Виноград над головой Гвидарелло за одну ночь набухает почками, расцветает цветами, созревает плодами. Над плодами роятся тучи мух. Плоды перезревают от любовного томления, бродят и наливаются вином. Гвидарелло беспечно смеется, поднимает руку, срывает гроздь, кормит с ладони женщин. Над Гвидарелло всегда горит зенитное солнце.
Чезаре сидит в беседке, увитой темным плющом. Он сидит на самом полу, положив голову на колени сестре, благородной даме Лукреции. Она безотчетно гладит его по волосам, и они о чем-то негромко переговариваются. Оба знают, что скоро он уйдет навсегда. Над ними — бесплодные ветви, сухие настолько, что больше похожи на остролист. Над Чезаре довлеет тень рока.
Оба друга прибывают на карнавал в Венецию. Они жаждут свободы, они хотят забытья.
Зеленые венецианские волны плещутся о борта их лодки, и Чезаре говорит Гвидарелло:
— Я не хочу быть собой. Быть может, мне стать тобой, надеть твое лицо и платье, чтобы узнать, наконец, каково это: быть человеком, над которым не заходит солнце.
— Я боюсь стать тобой, — отвечает Гвидарелло, — потому что тьма, которая, словно ворон, сидит на твоих плечах, не трогает тебя до назначенной поры. Как знать, что она может сделать со мной: ведь со мной у нее договора нет.
Чезаре не отвечает. Он смотрит на приближающийся город, на воду и ночную мглу, которые смешиваются, и становится непонятно, где одно переходит в другое. Ему кажется, что они плывут в безвременье. Ему кажется, что ему не найти человека, который согласится хоть на ненадолго стать им.
Лодка глухо стукается о причал.
Гвидарелло и Чезаре бродят по городу.
Они видят людей и чудовищ, они видят обнаженную блудницу, седлающую рыкающего зверя, они видят человека, который обнимает статую, и видят, как статуя обнимает его в ответ, они видят людей с песьими головами, они видят, как дева ведет на поводу единорога, они видят, как знатная дама, сидя на философе, погоняет его плеточкой.
Они знают — это не правда. Этому верить нельзя.
Они знают — это правда лишь наполовину. Нельзя стать тем, кого никогда не существовало, нельзя выменять то, чего нет.
Они знают — на самом деле это правда. От этого им страшно, и хочется взяться за руки, как если бы они были детьми, братьями, боящимися темноты. Но это стыдно, нельзя показывать слабость, и каждый только сжимает ладони в кулаки.
Наконец они выходят на площадь, и там, на площади, переглядываются в последний раз: знают, что больше не увидят друг друга.
Гвидарелло прогуливается туда и сюда, ему всё интересно и хочется стать кем-то совсем иным, не похожим на себя, но всё, что он видит, ему понятно, и все жизни, которые ему предлагаются, скучны для него. Прелат? Он мог бы стать прелатом, он так прекрасно пел в хоре, когда был еще мальчишкой. Уличный жонглер? И это ему по силам, ведь он так чудесно умеет гарцевать на своем кауром коне, вставая босыми ногами в седло.
Гвидарелло спотыкается обо что-то, о какую-то груду тряпок, и эта груда начинает шевелиться, показываются руки, огромные, словно слоновьи, грязные, с поломанными ногтями, а потом возникает и голова, уродливая голова прокаженного.
Гвидарелло не боится ничего в этом мире — но всё-таки невольно отшатывается и злится на себя за эту слабость. Голова же говорит, обнажая провал беззубого рта:
— Гвидарелло Гвидарелли, Гвидарелло Гвидарелли, хочешь стать мной?
Гвидарелло затравленно оглядывается, но вокруг внезапно никого. Голова продолжает:
— Ты можешь стать кем угодно, Гвидарелло Гвидарелли, и разве есть для тебя в этом интерес? Любой обменяется с тобой рубахой и плащом, но разве тебе не будет скучно, Гвидарелло, юноша, над которым всегда светит зенитное солнце? Что может быть дальше от Гвидарелло, чем рубаха и тело нищего больного? Тебя никогда так не презирали, тебя никогда так не боялись, как меня, и ты рискуешь этого не узнать.
Гвидарелло не по нутру такой обмен, но умный нищий продолжает:
— Ты думаешь, солнце встает над тобой потому, что ты хорош? Нет, солнце встает над тобой, потому что ты бежишь вперед так быстро, что сам успеваешь за его движением, потому что нет бездны, в которую бы ты не шагнул, и нет женщины, которую бы ты не обнял. Но стоит тебе замешкаться, стоит тебе испугаться — и солнце зайдет над твоей головой, и его скроют тучи. Ну что, готов ты меняться со мной?
Тогда Гвидарелло понимает, что нищий прав. Стоит ему отказаться от обмена — и солнце Гвидарелло закатится, потому что солнце убежит вперед, а Гвидарелло остановится. Тогда он снимает парчовый плащ и шитую золотом испанскую рубаху, и облачается в лохмотья нищего.
Он видит Гвидарелло со стороны и удивляется его белой коже, ровным зубам, а еще тому золотому сиянию, той дымке, что поднимается над великолепным телом Гвидарелло, как если бы раскаленный металл погрузили в холодную воду.
Чезаре идет сквозь площадь. Ему улыбаются, ему кланяются, но никто не подходит к нему близко. Его боятся. Чезаре чувствует себя одиноко, еще более одиноко, чем обычно. Вдруг какая-то невысокая фигура, скрытая плотным и темным плащом, приближается к нему, скидывает капюшон — и оказывается его сестрой Лукрецией.
— Чезаре, о Чезаре, — певуче говорит она. — Чезаре — убийца, Чезаре — кровосмеситель, Чезаре — клятвопреступник, Чезаре — палач, хочешь стать мной? Я возьму твое лицо себе, ты возьмешь мое — разделим же его на двоих, как делили животворное семя отца и утробу матери.
— Надо мной нависает тень рока, — хрипло говорит Чезаре.
— Надо мной тоже, — отвечает Лукреция.
Они обмениваются одеждой и лицами. Золотые волосы становятся черными, черные — золотыми.
Зимняя ночь длинна. Зимней ночью умирает солнце. Горят высокие костры, вокруг костров толпятся люди, смеются, шутят, обмениваются любезностями и усмехаются.
Никто не знает, становится ли потом Чезаре Лукрецией, а Лукреция — Чезаре.
Нищий ходит по площадям, переулкам и мостам над каналами. Он тянет руки к женщинам, но женщины с гримасами отвращения ускользают от него. Он улыбается мужчинам, но мужчины смотрят на него брезгливо, а если он не отстает — достают свои шпаги и грозят проткнуть его. Но сквозь омерзение и ярость проглядывает мышиная мордочка страха.
Нищий знает: стоит его прокаженной руке схватить кого-то — этот кто-то будет обречен. Нищему кажется, что он — сама смерть.
Такого он еще не видел в жизни.
Зимняя ночь длинна. Нищий знает — вернее, Гвидарелло знает, — что есть страны, в которых, бывает, зимой солнце и вовсе не встает. Он рад, что родился не там.
Ночь длинна, но всё же она подходит к концу.
С первыми рассветными лучами нищий находит кондотьера. Долгую минуту они смотрят друг на друга, и нищий поднимает огромную распухшую руку, тянется к золотому шитью на рубашке, к тяжелой шершавой парче. Говорит хрипло:
— Отдай. Время вышло. Отдай.
Но кондотьер стоит перед ним и раздеваться не спешит. Ему очень идет рубаха. Над ним светит солнце. Его лицо практически гладкое, следы лепрозной коросты на нем почти не видны.
— Это мое, а не твое, — говорит нищий.
Тогда кондотьер хватается за ножны и пронзает Гвидарелло, бедного Гвидарелло кинжалом — целых тринадцать раз.
Морок сходит. Гвидарелло лежит окровавленный, мертвый, в зловонных обносках нищего. Нищий убегает, он бежит быстро, умело, по улочкам и трущобам, но тяжелый плащ путается в ногах, мешает пролезать в расщелины, дырки в заборах, узкие проходы. Его ловят и вешают на первом же попавшемся столбе. Измаранную рубаху, испанскую рубаху, шитую золотом, забирает себе палач.
Гвидарелло опознают не сразу, а когда опознают, омывают и отправляют к семье, в Равенну. Там над его телом хмурится отец, воет мать, скорбят братья и сестры.
Там его отпевают в часовне святого Либерия Исповедника, оплакивают и еще раз омывают — сколько же воды льется на похоронах! Наконец придают земле.
Кажется, это конец злосчастной судьбе Гвидарелло Гвидарелли, но это не конец.
Та женщина, что любила его, стоит задумчива и спокойна. Никто никогда не узнает ее имени, но легенда сохранит ее дела.
Она чувствует себя хорошо и наконец-то спокойно. Холодный и мрачный, тихий и неподвижный — он никогда больше не убежит от нее. Он теперь принадлежит лишь ей.
Но тело подвержено тленью, ей невыносимо об этом думать, ей невыносимо навсегда потерять, забыть его, и тогда она начинает искать.
Она ищет скульптора двадцать пять лет. Она седеет. Она покрывается морщинами. Передние зубы у нее выпадают. Но она ищет, и он наконец находится.
Он вырезает из податливого камня лицо, над которым не заходит солнце. Гвидарелло мертв — говорит скульптура. Но губы его приоткрыты, и кажется, что он просто спит. Словно бы кто-то спал в полном рыцарском облачении.
Женщина говорит:
— Хорошо. — Она смотрит на Гвидарелло, только на Гвидарелло, и повторяет скульптору: — Ты хорошо потрудился, а теперь иди отсюда.
Скульптор выходит из гробницы с поспешностью, которую не ждал от себя сам. Он видит в глазах этой женщины разрушительную, всепоглощающую страсть. Ему кажется, что женщина сдвинет какой-нибудь рычаг, чтобы своды гробницы дрогнули и обрушились, погребая живую с мертвым. Скульптор хочет быть подальше от усыпальницы в этот момент.
Скульптор не понимает страстей, которые движут некрасивой любовницей Гвидарелло.
Он не верит, что она не хочет умирать, а вовсе даже наоборот. Впрочем, даже если бы она ему сказала, он бы не поверил.
Любовница снимает с себя дорогое парчовое платье — темное, тяжелое, подобающее вдовам. Она оставляет все украшения, и они тихо позвякивают на ее коже.
Она ложится рядом с Гвидарелло, нагая. Камень холодит ее тело, жестко впивается в бока. Она терпеливо ждет, пока он нагреется от жара ее тела. Она приникает устами к устам в жгучем, горьком, последнем поцелуе.
Утром она выходит из гробницы, растрепанная, счастливая, непраздная, а к весне у нее рождается мальчик, в волосах которого путаются солнечные лучи.
Они живут себе на свете, а потом время сживает их со свету, сжигает их имена.
Годы идут.
Статую Гвидарелло из гробницы переносят в музей. К ней на поклон ходят женщины, зачарованные его красотой. Они замирают перед статуей, они украдкой прикасаются к ней, не зная, что та, первая, зачала от холодного камня.
Больше Гвидарелло такого себе не позволяет. В конце концов, есть мера всему, даже чуду. Но женщины идут к его надгробию со всех сторон земли. Женщины приникают устами к холодным устам. Каждой — на мгновенье — кажется, что он сейчас оживет, но он не оживает.
Каждая незамужняя девушка уносит с собой часть призрачного сияния, его волшебного дыхания, и каждая из них выйдет замуж в течение года.
А каждая замужняя женщина, что приникает к его устам, в течение года родит сына.
Так мне рассказали, а теперь и я вам рассказала о Гвидарелло Гвидарелли, над которым никогда не заходило солнце и который был заколот кинжалом нищего за испанскую рубаху, шитую золотом.
Теперь вы знаете.
Ред.: Яна Козлова
