Порой можно услышать, что «город в книге становится самостоятельным героем». Вот только как и для чего это происходит? И о каком городе в таком случае идет речь: реальном, выдуманном, или вовсе мифологизированном — образе, созданном стараниями поколений прозаиков? В действительности, понятие «города» в данном контексте стоит расширить — любой ландшафт, подобно, если верить толкинистам, Средиземью, может оказаться или полноценным стержнем литературного произведения, его главным героем, или задавать многие правила игры — работать на атмосферу, менять пространственно-временные отношения в тексте, — и, говоря категориями рынка, делать текст «продаваемым».
Такое «превознесение» ландшафта-города — привилегия не только классических произведений. Мы привыкли обсуждать «Петербург Достоевского», «Дублин Джойса», «Макондо Маркеса», однако современные авторы порой тоже отдают предпочтение ландшафтам, а не героям. Это, во-первых, помогает текстам значительно выделиться на фоне множества других изданий — зачастую с похожим сюжетом или похожими типажами героев, — а во-вторых, так авторы могут спрятать на просторах этого «ландшафта» дополнительные смыслы, таким образом углубив текст.
В романе «Потусторонним вход воспрещен» (изд. «Полынь») Екатерина Ландер работает с петербургским историческим мифом в прямом смысле этого слова. Город — как его реальная часть, так и особая изнанка, куда, по сюжету, вытесняется отжившая свое история, — здесь выходит на первый план; порой затмевает психологию героев и экшен. Перед читателем оказывается роман-путеводитель, но не столько в пространстве, сколько во времени. Екатерина Ландер использует все исторические несостыковки и байки (типа легенд о мистической природе наводнений или суеверий о химике Александре Пеле, которого считали алхимиком) как сюжетный клей, на котором в романе держится всё: и приключения героев (то есть исключительно сюжетная часть), и психологизм, и даже особая атмосфера книги-загадки.
Другой подход в городу-герою находит Кристина Маиловская. В этом ключе ее роман «На улице Дыбенко» (изд. «Альпина. Проза») весьма двояк: с одной стороны, центром повествования здесь становится Петербург Достоевского (то есть уже литературный город-миф), который главная героиня, студентка-филолог Кира, хочет изучать. Литературный контекст порой предопределяет даже мысли героини: в минуты особых душевных смятений она цитирует про себя фрагменты произведений XIX и XX века — не все из них напрямую связанный с Петербургом, но все так или иначе формируют миф той эпохи. Город несуществующий и иллюзорный таким образом становится своего рода смысловым стержнем героини; он же задает контраст между Кирой и другим героями, которые с этим мифом, конечно, не знакомы, что сразу делает их для героини «чужими» (точно так же, как из-за смеси национальностей для многих она сама оказывается чужой). С другой стороны, есть в романе и реальный город, претендующий на звание отдельного героя — Волгоград девяностых (тут проходит юность героини). Это место мрачное, полное криминальных разборок и людей далеко не толерантных взглядов; местами оно напоминает горьковскую ночлежку. И в той абсолютно некомфортной для себя среде Кира постепенно увядает: реальный город духовно убивает героиню, в том время как литературный город-миф, наоборот, подпитывает.
Не стоит забывать и о жанровой беллетристике. Совсем иначе урбанистическое предстает перед читателем в стимпанк-романе Владимира Торина «Мое пост-имаго» (изд. МИФ). Выдуманный город — Габен — без сомнения, оказывается центральной фигурой повествования. Он настолько «живой», что намеренно олицетворяется автором в тексте — местные, например, говорят, что у города «ржавое сердце»; вездесущий туман же подобной городской крови (интересно, кстати, что уподобление города — или всего мира, — человеческому организму — это одна из традиций средневековых текстов). Своенравный и жестокий, Габен, подобно магниту, во-первых, притягивает к себе все необходимые маркеры стимпанк-романа (от дирижаблей до безумных ученых), а во-вторых, аккумулирует атмосферу «старой-доброй Англии». Она тоже весьма типична для этого жанра. Но главное — в гротескном, порой по-гоголевски броском или салтыково-щедрински едком повествовании Торина именно город наделяет героев контрастными характерами, притом наиболее гротескными оказываются скорее второстепенные персонажи, «дети Габена»: сплетники, констебли, попрошайки, охотники из местного клуба и судьи, будто впитывающие весь окружающий их — и созданный именно за счет городского пространства! — гротеск с ноткой абсурда. Хотя у главных действующих лиц — мизантропа доктора Доу, его племянника и таинственного консультанта — характеры не менее фактурные и объемные.
И вновь оговоримся, что не только город, но любой ландшафт в самом широком смысле может оказаться основополагающим для текста, задать его ритм, заложить особенности. Таким ландшафтом становится остров Валаам в романе Нади Алексеевой «Полунощница» (изд. «РЕШ»). Большая часть повествования разворачивается именно в этом — что важно — герметичном пространстве, откуда просто так не сбежать, хотя главному герою Павлу, прибывшему сюда, чтобы найти пропавших родственников бабки, а заодно «проконсультироваться» со святым старцем, порой очень хочется. Более того, Валаам — место сакральное, что сразу позволяет ему стать местом чудес: не волшебных, а психологических. Именно замкнутость этого пространства и особое — не столько мирское, сколько религиозное, — течение времени в конце концов помогают Павлу разобраться в себе. Для некоторых других героев этот ритм, наоборот, деструктивен. К тому же, главная сюжетная тоже спрятана сразу на «двух Валаамах»: сегодняшнем и историческом, времен Второй Мировой.
Города и, шире, ландшафты, продолжают становиться ключевыми фигурами романов и в современной прозе. Они задают особый ритм и атмосферу повествования, помогают автору умелее спрятать «потайные смыслы» или же оказываются ключевыми для неких сюжетных поворотов. Что самое главное, касается это любых жанров и направлений: учитывая разнообразие издаваемой современной прозы, можно быть уверенным в долгой и вполне счастливой жизни властителей-городов.
