
Андрей
В третий эскадрон семнадцатого полка Первой конной армии, стоявший в селе Гурьевка, мы с Колей Морозовым прибыли почти одновременно. Еще не стихли смешки бойцов, глядевших, как я неуклюже сползаю с обозной телеги, когда раздался стук копыт. На улицу выехал рысью ладный красноармеец на рыжем коне.
— Стой! Кто таков? — крикнул один из бойцов.
— Здравствуйте, товарищи! Где мне найти командира эскадрона товарища Мельчука?
— Подь сюда, — отозвался с крыльца штабной избы комэск.
Красноармеец спешился и подошел к нему.
— Я командир Мельчук. Чего тебе?
— Боец Морозов, направлен в ваше распоряжение.
Комэск поджал нижнюю губу, отчего борода его прыгнула вперед, и внимательно оглядел бойца.
— Ты, Морозов, чьих будешь?
— Я… из рабочих!
«Врет!» — было явственно написано на лице бойца Морозова — лице, которое всю жизнь умывали с мылом и вытирали мягким полотенцем.
— Ага… С писарем нашим будешь квартировать, — отрезал Мельчук и махнул рукой в мою сторону.
Большинство домов было уже занято, нам досталась тесная лачуга на окраине села. Я бросил мешок на пол и поковылял в штаб — принимать бумажное хозяйство. Вернувшись к ночи, обнаружил бойца Морозова за столом с книгой. Перед ним стояла миска варёной картошки.
— Добрый вечер. Это вам, — указал боец на картошку и смутился.
— Спасибо. Давайте, наконец, познакомимся. Андрей Семёнов, — сказал я и протянул руку.
— Коля, — протянул он свою. — Коля Морозов.
Мы улеглись спать на узких лавках. Месяц сунул острый подбородок в окно, и я не удержался, спросил.
— Что вы делаете здесь, в Первой конной?
— Я? — удивился Коля. — Воюю за свободу, конечно.
Он деликатно захрапел, а я ещё долго ворочался на своей лавке и думал о разном.
На следующий день эскадрон выдвинулся из Гурьевки. Я ехал в телеге позади отряда. Следом за мной пожилой седоусый солдат гнал несколько холёных лошадей черного цвета.
— Гладкий у тебя конный состав, дядя, — заметил я.
— Ну ишшо бы не гладкий, сынок, — приосанился солдат. — Коней этих командир пуще бойца кормит да бережёт.
— Это почему так?
— Дак они непростые, с Вихровского конезаводу. Наши лошадёнки под князьями ходили, под енаралами.
— Чьи это — наши? Ты что, тоже заводской?
— А то как же, — рассудительно ответил собеседник. — Я вместе с конями служить пошел, потому им догляд нужен.
— Тут же казаков полно, отец. Разве они за конем не доглядят?
— За своим-то можа и да, — пожевал губами солдат, — своего коня казак не обидит, ничо не скажу. А за чужим кто глядеть будет? Куда им без дядь Феди, без меня тоись? Никуда.
Обоз втянулся в село ближе к вечеру. На затоптанном снегу валялись трупы в шинелях. Двое угрюмых бойца ладили на площади виселицу, оставшуюся, видимо, от белых. Вокруг них собралась толпа. Воняло порохом, дерьмом и кровью. Взволнованный Коля подошел, оглядываясь на виселицу.
— Что они делают, Андрей?
— Собираются казнить врагов революции.
— Зачем?
— Зачем-то каждая новая власть приходит и казнит кого-нибудь. Белые, зеленые, коричневые, полосатые какие-нибудь… теперь мы. Бог даст, после нас уже никто сюда не придет.
Коля оглянулся еще раз.
— Послушайте, там связанный старик и две бабы. Какие же из них враги революции?
Я пожал плечами.
— И ничего нельзя сделать?
— Коля, вы хотите повиснуть рядом с ними? Или встать под шашки?
— Нет…
— Вот и правильно. Молчите, Коля. А если вам тяжко на это глядеть — отвернитесь.
Я обнял его за плечи, и мы оба повернулись к пламенеющему закату.
Коля
Коля старался не волноваться перед боем, но получалось пока худо. Зубы у него полязгивали, а пальцы в рукавицах вспотели. Комэск Мельчук держал речь. Коля пытался слушать внимательно, но до него доносилось только «железный наш кулак… тиранят знамя революции… бить их безжалостно…» Наконец, командир крикнул: «Вперёд!», и пестрая конная лавина сдвинулась, увлекая за собой всё живое. Стук копыт слился в монотонный гул, который вскоре удвоился — это белые приблизились.
Коля даже разглядеть их не успел, как вокруг зазвенело, засвистело, зажахало. Он выхватил шашку и только потом заметил, как налетает всадник в чёрной шинели на кауром жеребце. «Руби, дурик!» — послышалось слева. Черношинельный распялил рот в крике, Коля размахнулся и рубанул наотмашь. Всадник скатился на землю. Колю понесло дальше. Он ещё размахивался и рубил, лязг металла мешался с лошадиным хрипом и человечьими криками. Усы и гривы, глаза и шашки, звезды и погоны мелькали перед глазами.
Боец на вороном коне развалил белогвардейца до пояса. Тут же со спины подскочил второй и замахнулся шашкой. Коля ринулся на помощь, но боец увернулся и снес черношинельного наземь. Затем подмигнул Коле и исчез в гуще боя. Когда всё закончилось, Коля мешком сполз с коня, упал на колени и долго блевал.
В очередном занятом селе им с писарем снова отвели жилье на окраине. Коля завел Каштана во двор, расседлал, почистил. Бросил в хату мешок, вышел на улицу и сел на лавку у плетня. Потом стянул рукавицу и начал разглядывать пальцы, задумчиво поворачивая руку перед глазами. Подошел Андрей, неуклюже сел рядом.
— Это был ваш первый бой?
Коля молча кивнул.
Рядом зацокали копыта. Коля поднял глаза и увидел того самого бойца на вороном коне, подмигнувшего. Боец подъехал ближе и улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами.
— Тебя как звать, парень?
— Коля… Морозов.
— А ты духовой, боец Морозов. Слышь, выручать меня нынче кинулся, — повернулся красноармеец к Андрею.
— А как же, ведь тот белый на вас замахивался, — смутился Коля.
— Тю! Я ж на Угольке, — похлопал красноармеец коня по шее. — С ним ни шашка, ни пуля не возьмет.
— Как это? — удивился Коля.
— Погодь, узнаешь, — боец тронул конские бока коленями и вальяжно поехал дальше по улице.
— Пойдемте в дом, Коля, зябко тут, — предложил Андрей.
— Вы идите, я посижу еще.
Внутри у Коли ворочалась тяжелая и холодная глыба, и казалось, что ноги не выдержат, если он встанет, подломятся.
— Пойдемте. Сейчас надо поесть, а лучше — выпить.
— Откуда вы знаете? — удивился Коля.
— Я же не всегда был писарем, — покосился на свою укороченную ногу Андрей.
Он оказался прав. После горячей картошки Коля, кривясь, выпил стакан самогона из выставленной хозяевами четверти. Вскоре в животе потеплело, в висках загрохотало, а глыба полегчала. Коля потянулся к бутыли, чтобы налить ещё, и Андрей перехватил его руку.
— Ложитесь, Коля, вам хватит. Водка кровавое причастие не смывает. Поспите и будет легче.
Действительно, утром Коля проснулся с пересохшим горлом, но в остальном — здоровым бойцом Первой конной. Дни покатились один за другим: марш, рубка, новое занятое село, город или станция, и опять марш. Андрей перезнакомился с красноармейцами, а следом за ним и Коля. Третий эскадрон был сборный: частью из казаков, частью из рабочих и крестьян, даже несколько матросов затесалось. Раньше Коля думал, что с простыми мужиками говорить надо просто, по-народному. Оказалось же, что красноармейцы очень уважают цветистую книжную речь. Признанным эскадронным оратором был командир Мельчук, который заворачивал яростные речи про белогвардейскую гидру, святое пламя революции и нашу победу. С ним Андрей тягаться не мог — или не хотел — зато развлекал бойцов пересказами статей наркомвоенмора Троцкого. А когда он обмолвился, что лично встречал товарища Будённого, и доказал это подробным описанием усов, амуниции и конной сбруи, авторитет хромоногого писаря пускай не взлетел до небес, но точно вознёсся высоко. Прижился в эскадроне и Коля. Его уже не выворачивало после боев, но зубы перед сшибками продолжали стучать.
Лучшие бойцы эскадрона на вороных конях держались не то чтобы особняком, но на некоторой дистанции от остальных. Нет, не то — понял со временем Коля: это остальные держатся от них на почтительном расстоянии. В бою эти всадники летели черными ядрами впереди, врывались в белогвардейский строй и рубились каждый за пятерых. Все они оставались без единой царапины. А вот после боя… После боя хоронили и поминали павших товарищей. Комэск говорил пламенную надгробную речь, над братской могилой давали залп, а потом уже всем наливали. Бойцы вспоминали, как всё было, кто рубанул, кто увернулся, и восторженно пересказывали новые подвиги этих, на вороных. А сами они почему-то помалкивали. И никто не подталкивал их локтем со словами: «Расскажи, Митьша! Как ты его, Сёмка!» Было тут что-то, не совсем Коле понятное.
Андрей
Весной Первую конную перебросили на юго-западный фронт. Пятьдесят два дня занял марш от Майкопа до Умани. Третий эскадрон пропылился, пропотел и завялился на солнце до кирпичного цвета лиц. Мой марш был не конный, а обозный, или правильно будет сказать тележный. Однако от бойцов я ни цветом, ни запахом не отличался.
На юго-западном фронте Первую конную ждали не только большие города, но и маленькие местечки, штетлы. Ждали они нас с оправданным содроганием. Мне повезло въезжать в первое на нашем пути местечко с обозом, когда всё уже закончилось. Пух из распоротых перин уже опустился и прикрыл улицы. Порубленных унесли родные или соседи. Приглушенный вой из домишек взмыл над местечком, как звуковой купол.
На улице мне встретился ошалевший Коля Морозов с прилипшими ко лбу мокрыми прядями волос. Я глянул на его окровавленную шашку.
— Поросёнка зарубил. Представляешь, Андрей?
— Больше никого?
— Здесь? — Коля огляделся и сглотнул. — Здесь никого. Тебя командир искал, он на площади.
Я хлопнул возницу по плечу, чтобы тот остановился, и выбрался из телеги. Коля спешился.
— Давай провожу.
Мы медленно брели по улице. Под ногами валялись останки жалкого житья. Осколки стекла, старый башмак, разломанный стул, выбитая калитка, ещё одна… Наконец, мы вышли на тесную площадь. Мельчук говорил речь. Обступившие его бойцы внимали. Несколько человек на вороных конях, тех самых, с Вихровского завода, сгрудились отдельной кучкой.
— …наше братство рабочих и крестьян! — гаркнул комэск.
В этот момент один из вороных заржал и взвился свечкой. От него шарахнулись пешие и конные. Я успел увидеть, с каким странным лицом всадник ухватил поводья. Конь развернулся и галопом помчался из местечка.
— Куда это он? — шепотом спросил Коля.
— Знать, времечко пришло, — ответили сзади.
Я обернулся. Там стоял невозмутимый дядя Федя.
— Какое времечко пришло? — не понял я.
— Видал, ускакал чичас казак?
Я кивнул.
— Видать, накуражился он здеся до полного предела, энтот казак, — вздохнул дядя Федя. — Вот и понесла лошаденка.
Вечером мы с Колей напились.
— Зачем они так, Андрей? Мы же за революцию, мы простых людей освобождаем. Ладно бы враги какие были, белополяки. А тут даже не сопротивлялся никто.
У меня не было ответа.
Коля
Коле очень повезло. Даже дважды. Каштана рубанули шашкой наотмашь под самый конец боя, когда каша из людей и лошадей уже не кипит. Она разделяется на отдельные стычки, а тогда есть шанс, что на земле не затопчут. Кровь забила из конской шеи фонтаном, ноги Каштана подогнулись, и он лег набок — медленно и плавно, как показалось Коле. Тот успел соскочить в разбитую копытами траву и увернуться от налетевшего всадника.
Наутро Коля отправился к командиру эскадрона.
— Коня, говоришь, убило?.. — Мельчук задумчиво посмотрел на Колю и двинул ртом так, что борода покосилась вправо, будто стрелка часов. — Ты с зимы у нас, боец Морозов?
— Так точно!
— Ну-ка, айда со мной.
Командир привел Колю в эскадронную конюшню и позвал:
— Дядь Федя! Подь сюда, глянь-ка!
Из полутьмы показался пожилой солдат с пышными белыми усами, одетый в выцветшую гимнастёрку. Он подошёл поближе, прищурился и оглядел Колю.
— Справный парнишка.
— Ну?! — рыкнул комэск.
— Дак можно и дать, — ответил солдат. — Агата, например.
— Вот и выдавай, — припечатал командир, хлопнул Колю по плечу и ушёл.
Коля замер от восторга, когда увидел, какого коня выделил ему дядя Федя. Полностью чёрный, облитый мышцами жеребец прянул ушами, изящно вырезанные ноздри шевельнулись, вбирая запах незнакомого человека.
— Какой красивый… — шепнул Коля.
— То-то и оно, — веско ответил дядя Федя. — Сам вишь, лошадёнка непростая. Соответствуй.
— Я буду! Спасибо!
— С Агатом ознакомься, потом к командиру зайди, он тебе растолкует.
К командиру Коля зашёл, но тот ничего не растолковал. Сказал:
— Ты теперь, Морозов, неуязвимый боец пролетарской революции. Бей гидру в хвост и в гриву, сколько сможешь.
И Коля бил. В первом же бою Агат вырвался вперед наравне с другими вороными и понес, понес седока так, будто копыта оторвались от земли. Была первобытная простота в том, чтобы влететь на всём скаку во вражеский строй и рубить без раздумий. И в этой простоте была своя красота, понял Коля.
Андрей
Командир Мельчук послал меня в ближний городок по бумажной надобности. Дядя Федя, добрая душа, подтянул на одном седле стремя так, чтобы можно было устроить мою укороченную ногу. Коля поехал со мной. Мы неспешно рысили по разбитой проселочной дороге. Роскошный вороной жеребец казался тут неуместным.
Ехали молча — говорить не особо хотелось. Я искоса разглядывал Колю. Конечно, я и без того видел его каждый вечер в том доме, где приходилось ночевать. Я видел, как он выводит со двора Агата или вальяжно подъезжает к штабу после боя. И всё же взгляд цеплялся за фигуру всадника, искал в ней что-то. Что?
Тишину нарушил стук копыт. Я оглянулся, а Коля подобрался и плотнее обхватил бока Агата коленями. Впереди показался десяток всадников, ничуть не похожих на красноармейцев. Дела наши внезапно стали нехороши. Вдвоем против десятерых вооруженных людей никак не выстоять. Агат мог бы уйти, а моя пожилая кобыла Веточка к погоням не приспособлена. Встречные заметили нас и прибавили ходу, облачка пыли из-под конских копыт поднялись выше. Коля казался совершенно спокойным.
— Наган заряжен?
Я кивнул.
— Пока не стреляй.
Всадники приблизились, так что можно было разглядеть и польские шапочки-конфедератки, и поблескивающие сабли. Они могли бы уже расстрелять нас, но за карабины пока не брались. Судя по всему, решили потешиться и порубить нас на кусочки.
— Остановись пока здесь, — сказал Коля, тронул поводья и послал Агата в галоп.
Я не всегда был писарем. Но никогда не видел ни такой скачки, ни такой рубки. Агат рванулся вперед, врезался во встречных, и всё смешалось. Я слышал топот и звонкий яростный лязг. То одна, то другая лошадь выскакивала из схватки без всадника. Вот против Коли семеро, вот пятеро, а вот уже трое. Двое. Я смотрел вперед и не сразу заметил, что через поле ко мне скачет еще один верховой в конфедератке. Я вытащил наган и выпалил в него. Мимо! Мимо! Снова мимо! Я палил, а всадник приближался. Он выдернул саблю из ножен. Наган сухо щелкнул: патроны кончились. Всё, понял я. Конец.
В этот миг чёрное пятно мелькнуло рядом, и разрубленный всадник повалился на землю. Коля проскакал дальше, развернул Агата и двинулся ко мне.
— Всё, — выдохнул он, утер пот со лба и соскочил наземь.
Коля успокаивающе похлопал Агата по шее, вытер шашку пучком травы и вложил в ножны.
— Спасибо, — только и смог я сказать.
— Пустое, — искренне ответил он.
На следующее утро Коля расстрелял пленных. Комэск отправил взвод на разведку в соседнее село. Бойцы вернулись не одни, привели дюжину избитых поляков. Их заперли в амбаре и по очереди водили к командиру. Тот допросил их, как сумел, я записывал. Когда последнего пленного вернули в амбар, Мельчук перечитал показания и хмыкнул, скосив бороду влево. Затем вышел на крыльцо и крикнул:
— Морозов! В расход этих!
Не знаю, почему он выбрал Колю. Может быть, тот попался командиру на глаза?
— Есть! — услышал я колин ответ.
Я видел в окно, как он зашел в амбар и вышел через несколько минут, убирая пистолет в кобуру.
И что я мог ему сказать теперь, после вчерашнего?
Коля
Копыта Агата стучали, как сердце. Он скакал, и в этом бешеном полете смерть сливалась с бессмертием. Коля рубил, не помня в бою ни себя, ни кого другого. Он давно уже перестал считать, сколько их было — белых, махновцев, поляков — попавших под его шашку. Невозможно сосчитать иглы на елке. Поэтому Коля просто рубил. Он почувствовал, что строй противника поддается, проминается. Еще чуть-чуть нажать, и те побегут. Так и вышло, побежали. Опять победила Первая конная!
Гоняться за отступающими Коля не любил, да и не было в этом нужды. Без него догонят и добьют. Он осадил жеребца и начал выбираться с поля боя. Распаленный Агат дрожал и прядал ушами. Коля перехватил поводья правой рукой, а левой тронул горячую конскую шею.
— Тихо, тихо, мой хороший, — проговорил он, — поехали домой.
Агат заржал, будто понял и согласился. А может, и вправду понял? Таких умных лошадей Коля никогда еще не встречал. До села, где стоял эскадрон, езды было от силы полчаса. Коля развернул вороного в ту сторону и отпустил поводья. Агат мерно перебирал ногами. Коля едва не задремал на плавной рыси, потом встряхнулся и рассеянно огляделся по сторонам. Села не видно, значит, далеко от поля боя они не уехали. Однако вскоре Коля понял, что не узнает местность. Перед глазами простиралась бесконечная выжженная солнцем равнина, полная следов прошедшей бойни. Вперемешку лежали человеческие и конские скелеты, вздувшиеся трупы людей и ободранные лошадиные туши. Воздух над равниной загустел от удушливого запаха. Рои мух взмывали с лежащих тел темными покрывалами. Коля хотел остановить Агата, но тот скакал вперед.
— Ты что, Агат? Куда ты? — спросил Коля и натянул поводья.
Конь не послушался. Он прибавил ходу и понес Колю за горизонт, туда, где закатывалось багровое солнце.
Андрей
Коля не вернулся из боя. Я не сразу понял, что его нет, мельком оглядев собравшихся бойцов. Потом сообразил, что не хватает кого-то привычного. Не хватало Коли. Я протолкался туда, где стояли бойцы на вороных.
— А где Морозов? — спросил я ближайшего из них.
— Раз нету, значит ускакал, — равнодушно ответили мне.
— Куда ускакал? — оторопел я.
— Да кто ж знает… — пожал плечами красноармеец.
За локоть меня тронул меня тронул дядя Федя.
— Далёко он ускакал, сынок, не найдешь уж.
— Вы что такое говорите? Может, он где-то раненый лежит.
— Знамо, не лежит, — покачал головой дядя Федя.
Я кинулся в конюшню, дрожащими руками заседлал Веточку и вывел наружу.
— Куда Морозов поехал?
Мне указали направление, махнув рукой. Я взгромоздился в седло и дал кобыле шенкелей.
Когда занялся рассвет, я нашел Колю. И не только его. Сначала я увидел в поле группу всадников. Осторожно подъехал и понял, что верховые не двигаются, замерев друг против друга. Веточка замотала головой, заржала и хотела отвернуть от всадников. Те не шевельнулись, ни один. Кобыла упиралась. Я с трудом спешился, стреножил ее и пошел. По лицу пронесся ветер, но конские гривы не шелохнулись. Ни одна голова не повернулась в мою сторону. Наконец, я приблизился. Хотел заговорить и понял, что не слышу здесь дыхания, ни людского, ни конского. Я протянул руку и тронул холодный лошадиный круп. Коснулся сапога всадника — такого же холодного на ощупь, холодного и твердого, как камень.
Это и был камень. Вокруг меня стояли изваяния, красного и белого цвета. Я поворачивался и рассматривал их. Каменные кони склонили головы к траве или подняли к небу, некоторые взвились на дыбы. Каменные всадники держали поводья. Я узнал бойца из нашего эскадрона, который когда-то ускакал из села. А потом я увидел Колю. Ставший из вороного красным Агат распластался в галопе, будто очень торопился сюда. Коля в недоумении оглядывался назад. Правильно, пора возвращаться. Я шагнул к нему и хлопнул по колену.
— Поехали отсюда. Командир ждет.
Никто не отозвался. Я попытался дернуть Колю за ногу. Ничего не получилось.
— Коля! Коля! Слезай! — кричал я и колотил холодный камень.
Но только стрекот кузнечиков был мне ответом.
30.01.2025