1988, Денис
Катей ее звали. Когда я впервые попробовал ее имя на вкус, мне показалось, что во рту, под языком, прокатилось что-то свежее и мятное. Я даже зажмурился, а секунду спустя понял, что мята — это вкус ее темно-русых до плеч волос. Именно так: вкус, а не запах. И вкус этот именно прокатился. «Катить – Катя», — мысленно произнес я и удивился, что никогда не задумывался над такими вещами раньше.
Была Катя среднего роста, с ладно сбитой фигуркой, ясными серыми глазами и трогательными ямочками на щеках. Еще она была улыбчива и дружелюбна. А еще… Еще я влюбился в нее, если и не с первого взгляда, то, наверное, со второго.
В летнем лагере, разбитом на берегу реки Ивдель, в десяти километрах от городишки с таким же названием, мы, второкурсники Томского педвуза, работали пионервожатыми. Вчетвером: кроме нас с Катей была еще смешливая конопатая Наташка и молчаливый, скупой в движениях Ринат.
От подъема до отбоя приходилось крутиться хлеще белок в колесе, и урвать час-другой расслабухи можно было лишь поздним вечером. Лагерь затихал, и мы вчетвером садились вокруг костра, болтая обо всем и ни о чем под монотонный звон мошки.
Всякий раз, волоча к костру очередную охапку хвороста, я думал, что вот сейчас отзову Катю в сторону и скажу ей. Иногда мне удавалось связно построить в уме те фразы, что собирался сказать. Пару раз я даже, вывалив хворост, набирал в грудь воздуху и фразы эти начинал. И всякий раз, стоило Кате вскинуть на меня глаза, осекался и принимался натужно хохмить, а то и нести, запинаясь, первую пришедшую в голову чушь. Конопатая Наташка, готовая прыснуть, покажи ей указательный палец, заливисто хохотала. Ринат хмурил густые татарские брови, а Катя поправляла волосы и молча улыбалась.
Так было до тех пор, пока к нам не зачастили гости.
Глядя на Кравцовых, трудно было предположить, что они братья-погодки. Старший, Клим, — высокий, белокурый и синеглазый, с виду настоящий мажор. И младший, Толик, неторопливый коренастый крепыш, коротко стриженный, смуглый и кареглазый.
— Местные мы, — залихватски подмигнул мне при знакомстве Клим и размашисто хлопнул по плечу. — Ивдельские мы, простые, серые и заскорузлые, как те лапти.
Толик смущенно улыбнулся и робко протянул руку. Серыми и заскорузлыми братья не были. Простыми тоже. Оба учились в Свердловском университете, а в Ивдель, на родину, как говорил Клим, наезжали на каникулы. Наезжали на новенькой девятке, доставшейся от щедрот отца.
В первый свой визит братья пробыли у нас недолго, но, вернувшись на следующий день, Клим заявил, что ему здесь нравится. Из багажника Кравцовы споро извлекли походную финскую палатку, рыболовные снасти, гитару, две бутылки марочного вина и ящик с водкой.
— Для бабцов, — пояснил Клим, жонглируя винными бутылками. — А это, — кивнул он на водку, — для нас.
— Не окосеешь? — хмуро поинтересовался Ринат.
Клим не ответил, велел Толику расставлять палатку и принялся настраивать гитару.
— Как у нашего Рината взорвалась в саду граната, — выдал он.
Конопатая Наташка расхохоталась, и Клим мгновенно сменил репертуар.
— Наташа, Наташа, три рубля — и наша.
Смех прекратился, Наташка опешила. Ринат, набычившись и сжав кулаки, шагнул вперед.
— Ты чего, обиделась? — изумился Клим. — Это же частушка.
Он неожиданно отбросил гитару в сторону и, повалившись на колени, принялся колотить лбом о землю.
— Прости юродивого-о-о!
Толик, распрямив спину и смущенно улыбаясь, принялся объяснять:
— Дурачок у меня братишка. Но не полный, а так — недоумок.
— Полудурок, — поправил с земли Клим, и Наташка расхохоталась вновь.
Вечером пили водку, закусывали привезенными братьями копченостями, потом танцевали под гитару. А затем Клим отдал инструмент Толику, поднялся, подбоченился и бросил:
— Танго!
Только теперь мы поняли, что настоящий гитарист не он, а младшенький. Как Толик играл! Мастерски, с переборами и переливами, не меняясь в лице, сосредоточенно и серьезно.
Клим прошел по кругу, пританцовывая, а потом резко нырнул в сторону, выдернул из темноты Катю, привлек к себе и властно повел, закружил в ритме музыки. Сполохи света от костра падали на запрокинутое Катино лицо, и ее глаза стали вдруг шалыми, а у меня защемило под сердцем, и кто-то вкрадчивый, ехидный шепнул на ухо: «А что ты хотел? Думаешь, он сюда ради тебя приехал?»
Следующие трое суток я промучился ревностью и бессонницей. Лежа на спине, вслушивался в ночные шорохи и скрипел зубами от едва сдерживаемой злости.
На четвертый день Катя, к моей вящей радости, объявила, что от танцулек она устала, и мы, рассевшись вокруг костра, принялись по очереди травить байки. Вскоре, однако, темы истощились, и общим вниманием завладел Клим, один за другим загибая нескромные анекдоты. Наташка без устали хохотала, Катя ей изредка вторила, Ринат, как обычно, хмурился, а Толик растерянно улыбался, словно хотел сказать: «Вот такой у меня братик, недоумок, что взять».
— Надоело, — прервал я наконец Климов поток непристойностей. — Давайте о чем-нибудь посерьезнее.
— Легко, — согласился Клим. — Посерьезнее так посерьезнее. Вот, например, фильм про Фредди Крюгера кто смотрел?
Крюгером оказался маньяк, мучивший детей по ночам. От него перешли к привидениям, затем к колдунам, от них к вампирам и зомби.
Толик по обыкновению молчал, и лишь когда остальные иссякли, спросил тихо:
— Хотите, я про аномальную зону расскажу?
Рассказчиком он оказался еще лучшим, чем гитаристом. Неторопливо, детально и с выражением Толик поведал нам о чудном месте, называемом Золотыми Воротами и находящемся по сибирским меркам неподалеку — километрах в ста.
— На реке Вижай, — неторопливо говорил Толик, — каменные ворота врезаны в береговой склон. Неподалеку поселок есть, тоже Вижай. Раньше там зона была. «Ивдельлаг», — многозначительно добавил Толик, и все понимающе кивнули. — Сейчас просто поселок, работяги живут и старые манси.
— Кто такие манси? — полюбопытствовала Катя.
— Косоглазые, — встрял Клим. — Типа чукчей.
Толик с неудовольствием посмотрел на брата и продолжил:
— Говорят, кто один раз в те ворота пройдет, с тем непременно случится что-нибудь скверное, — Толик замолчал.
— Ну же, договаривай! — загорелась Наташка. — Что скверное?
— Всякое говорят. Бывает, заболевает человек. Бывает — с ума сходит. А бывает, что и того, — Толик потупил взгляд. — Насмерть.
— И что, ты этому веришь? — насмешливо спросил я.
— Верю, — Толик вскинул глаза. — Я в этих краях родился, всякое видел. И ворота те видел, только войти не посмел. А еще говорят, болезни, психозы и смерти только на первый раз бывают. А на второй — исчезает человек. Манси говорят, его духи под землю уволакивают.
— Какая ерунда, — угрюмо буркнул Ринат. — «Духи», — передразнил он Толика и покрутил головой. — Я чуть было не поверил.
— Ну, и напрасно не поверил, — сказал вдруг Клим. Очень серьезно сказал, так серьезно, как еще не говорил ни разу.
1610, Ойко
Смерти вогульского князя Ойко ждал несколько лет. Каждый месяц он камлал в своем чуме, спрашивая у духов, когда же, когда Салтык отправится в нижний мир. И вот время пришло. Три недели назад Ойко увидел в пламени костра, как старый князь проходит через камень. Наутро шаман кликнул тощую Енько и Поти-рыбака, наказал собираться в дорогу.
Быстро шли, за пять дней добрались к Вижаю. Затаились. Поти сделал маленький шалаш из лапника, там они с Енько и сидели. За камнем Ойко сам наблюдал. Забирался на дерево и смотрел, не покажется ли Салтык. Может, Поти и хороший рыбак, но в остальном простой, как ребенок. Или не узнает вогульского князя, или себя обнаружит, или еще какую глупость сделает. Про Енько и говорить нечего — та умом тронулась после того, как с лесным духом встретилась. Или не дух это был, а просто чужой человек из крови и мяса… В любом случае, вернулась Енько из леса чуть живая, а через несколько месяцев родила неживое и соображать совсем перестала. Так что Ойко сидел на дереве, сливаясь с ветвями, пока солнце не начинало клониться к закату. Ночью-то через камень никто не ходит, можно не следить.
Дождался Ойко. Как-то утром заревели дудки из лосиных костей — так вогульский шаман отгонял злых духов от камня. Рев приблизился, аж в ушах заломило. Ойко крепче ухватился за ствол. Вогульский шаман вышел из леса, остановился на берегу, сложил два костерка у камня и запалил их. Следом приковылял князь. Он был очень старый, князь Салтык. Он долго жил и славно правил. А теперь, когда нижний мир звал князя, он готовился всё передать сыну.
Ойко замер, аж дышать перестал, когда Салтык повернулся к реке спиной и шагнул в каменное лоно. Он вышел к лесу лицом, и Ойко выдохнул. Князь совсем сгорбился и медленно побрел к лесу. Когда вогулы ушли, Ойко соскользнул на землю и припустил к шалашу.
— Айда!
Втроем они тихонько выбрались на берег реки. Костры, которые запалил вогульский шаман, еще горели.
— Иди, Поти, — подтолкнул Ойко рыбака. — Выйдешь с той стороны и жди нас.
Тот безропотно шагнул вперед. А вот Енько замотала головой, а когда Ойко направил дурную бабу вперед, заскулила.
— Иди, иди, Енько, там не страшно, — увещевал Ойко.
— Бою… Боюсь… — подвывала она в ответ.
В конце концов Ойко взял придурковатую за шкирку, подтащил к камню и пихнул в проход. Енько пулей вылетела наружу, к Поти. Это ничего, думал Ойко. Всё сделано. Следующий князь и не поймет, что Поти забрал его наследство, когда пойдет через камень. А через несколько месяцев остяки двинутся войной на вогулов. И победят их, как тот лесной дух — или человек — победил Енько.
1988, Катя
Наступил последний день смены. К обеду разъехались дети, и в лагере повисла звонкая до одури тишина. Ринат с Наташкой убирали столовую, а я наводила порядок в игровой комнате. Дверь скрипнула. Денис стоял у входа и переминался с ноги на ногу.
— Давай помогу, Кать?
— Помоги, конечно.
В четыре руки мы разложили по коробкам конструкторы и мозаики, собрали кукол и плюшевое зверье, загнали в гараж под столом машинки. Мы почти не разговаривали, нам и не нужно было. Уютно и покойно, как будто… как будто мы убираем игрушки своих детей.
— Катя!
— Да, Денис?
Он сидел по-турецки на полу и прилаживал колесо к танку. Русые волосы, подстриженные ежиком, выгорели на солнце до золотистого цвета. Выгорели и брови домиком. А в серо-бирюзовых, как море, глазах плескалось что-то несказанное. Мне захотелось подойти и коснуться рукой ежика волос, так захотелось, что я уже шагнула вперед. Дверь распахнулась. В игровую вбежала Наташка.
— Вот вы где! А я уже обыскалась, бегала-бегала… — тараторила она. Я не слушала. Денис поднялся, поставил танк под стол и вышел.
Вечером, как водится, сидели у костра и обсуждали в последний раз, что взять с собой. Рассказ Толика об аномальной зоне долго не сходил с языков, и в конце концов мы условились добраться туда, к Золотым воротам, когда закончится смена. Утром явились братья Кравцовы: похожий на большого плюшевого медведя Толик и нахальный красавец Клим. Было решено идти вшестером. Толик поначалу отговаривал нас, убеждал, что это опасное дело. Куда там! Клим настаивал, что это чудо природы каждому стоит увидеть, и рвался показать чудо нам. В конце концов Толик махнул рукой, и на лице у него было написано: «Придется и мне за тобой, недоумком, присматривать».
Лес шумел, постанывал, шелестел листьями, шуршал подшерстком травы под ногами. К мошке привыкли, и надсадный звон вскоре стал привычным, как дыхание за спиной. Первым шел Клим, за ним шагала Наташка, следом за ней Ринат, потом топала я. Позади меня шел Денис, а замыкал процессию Толик.
К вечеру мы выдохлись, и когда в березняке вдруг открылась полянка, встретили ее с восторгом. На краю поляны стояли два больших тополя, растущие из одного корня — как растопыренные пальцы.
Солнце медленно закатывалось на покой; мы сидели у костра, вытянув гудящие ноги, и лениво перебрасывались репликами. Негромко булькал котелок с водой, было уютно и хорошо, но отчего-то меня не оставляло тягостное предчувствие.
Уютно и хорошо быть перестало, когда Клим в очередной раз прошелся насчет «косоглазых манси, которые чукчи».
— Еще раз скажешь про косоглазых, дам в морду, — медленно цедя слова, проговорил Ринат.
— Ты мне? — изумился Клим. — А ну, спробуй.
Ринат вскочил, оттолкнул пытавшегося его удержать Дениса и метнулся к Климу. Тот пружинисто распрямился навстречу. Положение спас Толик. Я даже не заметила, как он успел оказаться между готовыми задраться парнями.
— Извини, — примирительно улыбнулся Ринату Толик. — Язык как помело, — обернулся он к брату.
— Что есть, то есть, — легко согласился Клим, отстранил Толика и сказал дружелюбно. — Ну, давай, врежь мне по мордасам, заслужил.
Ринат хмыкнул, и вскоре мы разошлись по палаткам.
Каждое утро Ринат встречал Наташку новой беззлобной дразнилкой: то «букашка», то «простоквашка», то «промокашка». Наташка всякий раз хохотала в ответ. Этим утром Ринат нашел новую рифму.
— Наташка-растеряшка, — весело сказал он.
— Отстань, а?
Ринат оторопел, а Наташка отвернулась и заулыбалась, едва из палатки выбрался Клим.
После завтрака мы навьючили на себя чуть полегчавшие рюкзаки и двинулись вперед. Наташка, стараясь держаться около Клима, отчаянно щебетала. Ринат шел молча и даже на вопросы не отвечал.
Ночевать остановились на поляне, посреди которой стоял камень. Откуда ему в лесу взяться — здоровенному, красно-бурому, похожему на лошадиную голову?.. Ринат обошел диковину вокруг, а потом выдал нам целую лекцию по геологии. По словам Рината выходило, что камень торчит здесь едва ли не с докембрийской эры.
Денис не согласился. Его ответная тирада сводилась к тому, что каменюка не докембрийская, а гораздо моложе. Ринат возразил, и слово за слово из геологического спора вышел скандал. Красные и взъерошенные, парни орали друг на друга. Денис подскочил и схватил Рината за грудки.
И вновь, с неожиданной для плюшевого медведя ловкостью, между парой задир вклинился Толик.
— Ша, ребята, — заговорил он с комичным прононсом. — Научный спор такого азарта не требует.
Ринат помотал головой и взглянул на Дениса исподлобья. Тот медленно выдохнул.
— Ничья, — улыбнувшись, подытожил инцидент Толик.
На третье утро хмурыми были все. Толик в попытках разрядить обстановку рассказывал анекдоты, но успеха не имел. Позавтракали, собрались и двинулись по маршруту дальше. На исходе дня наткнулись на охотничью избушку, в ней и остановились ночевать. Маленький приземистый домик был почти пуст: печка-буржуйка, стол, двухъярусные нары по стенам. Мы выбрались на поляну и разожгли костер.
— Почти как избушка Бабы-яги, — сказала Наташка, указывая на домик.
— Почему? — поинтересовался Денис.
— Да так. Только курьих ножек не хватает.
Жутковато стало и показалось, будто в темноте, за спинами, кто-то ворочается и шепчет. Я передернула плечами.
— Страшно? — сидевший рядом Клим потянулся, как будто собрался обнять.
— Немного.
Я подняла глаза на Дениса. Ну что же ты?..
Денис смотрел на Клима, странно смотрел, как не видя. Ну, раз так… Я придвинулась чуть поближе к старшему Кравцову, и его рука нашла мое плечо. Ох, если бы это был Денис. Тогда можно было бы придвинуться чуть ближе и… он бы меня обнял, наверное.
— Трусиха ты, Катька, — процедила Наташка. — И зачем только с нами пошла?..
— В каком месте я трусиха?
— Я твоей анатомии подробно не знаю, — противно хихикнула Наташка.
— Ты… Ты что несешь?
— Не поняла? Бабы-яги испугалась и сразу к мужику под бочок.
Я оторопела. Подобной выходки я не ожидала, тем более от смешливой, дружелюбной Наташки.
— А ты, похоже, завидуешь, — бросила я в запале.
— Кому? — фыркнула Наташка. — Лупоглазой шалаве?
— Да ты сама шалава! Сучка конопатая!
Наверное, мы бы подрались, не выручи в очередной раз Толик.
— Вы что, красавицы? — вмешался он в перепалку. — Только женского бокса нам тут не хватало. А ну, мириться. Завтра сплавляться будем…
Поселок Вижай оказался маленькой угрюмой деревенькой: покосившиеся некрашеные заборы, бревенчатые дома, пара кирпичных зданий с обязательным красным флагом на крыше.
Река была сразу же за крайней околицей, без всякого причала — просто берег обрывался в воду. Клим с Толиком ушли и вернулись втроем с мужичонкой затрапезного вида. Клим сунул ему в ладонь несколько купюр, и тот долго, слюня пальцы, их пересчитывал. Затем закосолапил по кривой, наполовину заросшей тропе, мы гуськом двигались вслед.
Мужичонка помог столкнуть в воду две лодки, старые, с облупившейся краской. Принес весла, вновь пересчитал купюры, почесал в затылке и сказал, что всё-таки маловато будет. Клим добавил еще, затем мы наконец отчалили и двинулись вниз по Вижаю.
Действительно, стоило идти сюда три дня, чтобы увидеть: лес поднимался по берегам зубчатыми стенами, переливаясь оттенками зелени, величественный, суровый. Ребята менялись на веслах, но грести особой нужды не было: на гибкой спине реки лодки чуть покачивало и быстро несло вперед.
Весь путь занял часа два. Обогнули очередную излучину и враз увидели Ворота: скала выдавалась из берега, на ней высилась каменная арка. Грубая, не похожая на творение человеческих рук. Но и на природные камни не похожая тоже.
1998, Денис
— Заключенный Белов, Денис Андреевич.
— Я.
— К начальнику лагеря!
В кабинете начлагеря или, пользуясь терминологией контингента, в кумовской, было тепло, светло и сухо. Сам начальник, он же, по-зэковски, кум, восседал за служебным столом под портретом Ельцина, курил и, морщась от дыма, перелистывал подшитые в картонную папку бумаги.
— Садись, Белов, — кум, не глядя на меня, кивнул на табурет. — Документы на тебя пришли. Приказ подписан, через неделю выйдешь на волю. Ну так что, на свободу, как грится, с чистой совестью?
— Она у меня и здесь чистая, гражданин начальник.
— Ну-ну, — кум покрутил головой, задавил окурок в пепельнице. — Как жить-то дальше думаешь? — поднял он на меня взгляд.
Я пожал плечами. Как жить дальше, я не знал. Понятия не имел. Но одно знал точно — зачем.
На зоне, в исправительной колонии усиленного режима в четырехстах километрах от Красноярска, я отмотал десять лет. Столько определил мне самый гуманный в мире советский суд в наказание за преступление. За умышленное убийство, которого я не совершал.
За эти десять лет не было ни единого дня, когда бы я мучительно не пытался понять, что произошло тогда, на излучине реки Вижай, в месте, называемом Золотыми Воротами. Сотни, нет, тысячи раз я восстанавливал в памяти события того дня. По минутам, едва ли не по секундам.
Мы обошли вокруг причудливого каменного свода, затем спустились к реке. Девчонки глядели на арку, поеживаясь.
— Неуютно здесь, правда? — спросила Наташка.
— Красавицы, да вы что, боитесь? — изумился Клим.
Катя кивнула.
— Ну тогда смотрите смертельный номер! Проход живого человека через аномальную зону! Кто здесь не ссыкло? — взглянул на парней Клим.
И я подскочил, подбежал к каменной арке и шагнул в нее. Вышел к лесу, обернулся и победоносно помахал рукой.
На привал устроились в сотне метров ниже по течению. В сумерках, как обычно, разожгли костер. Ринат кашеварил, Клим отпускал обычные сальные шуточки, Толик растерянно улыбался, а я тонкими слоями нарезал копченое мясо и думал о том, что через три дня мы вернемся, разъедемся и, вполне возможно, я больше никогда не увижу Катю.
— Хороший у тебя нож, Дениска, — сказал, отмочив очередной анекдот, Клим. — Дай посмотреть.
Нож был и вправду неплохой: тяжелый, складной, с хищным акульим лезвием. Я купил его на барахолке у детины в потертой камуфляжке, который уверял, что нож — всамделишный десантный и вволю попил душманской кровушки.
Я дорезал мясо, убрал нож в карман и сказал Климу, что перебьется. Тот ничуть не обиделся и завернул про монашенку и гомосексуалиста. Наташка расхохоталась, Катя заметила, что никогда не видела живого гомосексуалиста, а Ринат угрюмо позвал всех ужинать.
Ели молча, даже Клим не проронил ни слова, и мне внезапно показалось, что назревает, готовится нечто скверное. Видимо, подобное предчувствие было не у одного меня, потому что сразу после ужина, едва залили костер, без слов решили не продолжать и разойтись по палаткам.
Проснулся я посреди ночи, внезапно. Рывком сел, с минуту боролся со сном, затем нашарил фонарик. Зажег, быстро провел лучом по фигурам спящих. Я помню, как ухнуло, пребольно ударившись о грудину, сердце. Свернувшись калачиком, беззвучно спал Ринат, похрапывал разметавшийся в расстегнутом спальном мешке Толик.
Клима не было, и дурное предчувствие заставило меня вскочить. Наскоро одевшись, я выбрался из палатки наружу. Минуты две стоял, дрожа на ветру и вслушиваясь в вязкую таежную тишину. Стоял до тех пор, пока не услышал вскрик, который оборвался, словно кричащему перекрыли глотку. Я замер, и мгновение спустя вскрик повторился, на этот раз совсем короткий. Подсвечивая под ноги фонариком, я бросился на голос.
На обрывающейся к берегу лесной опушке Клим прижимал к сосновому стволу Катю. Луч фонаря вырвал из темноты его перекошенное лицо и ее, бледное, искаженное. Отшвырнув фонарь в сторону, я кинулся на Клима.
Мы сцепились, повалились на землю и покатились по береговому склону к реке. Сходу вмазались в прикопанную в песок лодку. Отчаянно закричала Катя, а мы с Климом, вскочив на ноги, кинулись друг на друга. Он был сильнее, я пропустил удар в лицо, за ним другой, третий. Из рассеченной брови хлынула кровь и враз залила глаза. Не знаю, удалось ли мне хоть раз его достать, так или иначе, через минуту между нами вклинился Ринат, за ним Толик, и нас растащили в стороны.
Клим, матюгнувшись напоследок, ушел, а я, вырвавшись из рук Рината, пошагал по берегу прочь и продолжал идти, не обращая внимания на окрики оставшихся. Жутко болела голова, ныла зашибленная челюсть, а еще донимала злость на самого себя.
Какое твое дело, твердил во мне внутренний голос. Тоже мне, герой-любовник. Девчонка на тебя ни разу не посмотрела и ушла с ним сама, не силком ведь он ее тянул. И тут, откуда не возьмись, появляется мститель. Д’Артаньян хренов.
Я присел на влажный поваленный ствол и просидел так не менее часа. Затем, стиснув зубы от унижения и стыда, отправился обратно.
— Пришел, наконец, — приветствовал меня Ринат. Они вчетвером сидели вокруг костра. — Давай, присоединяйся, драчун. А второй где?
Клима у костра не было. Не явился он и под утро, и когда уже совсем рассвело. Толик с Ринатом отправились на поиски и обнаружили его в двухстах метрах от палаток. Клим был мертв.
Согласно судебной экспертизе, смерть наступила от проникающего удара острым колющим предметом в сердце. Этим предметом оказался мой нож, который и извлекли из тела. Нечего говорить, что на рукоятке обнаружились отпечатки моих пальцев. И не обнаружилось ничьих иных. Меня водворили в камеру следственного изолятора, где я и просидел до суда. А там… там, в зале, были со смесью презрения и жалости глядящий на меня Толик и с ужасом и отвращением — Катя. Так, по крайней мере, мне казалось со скамьи подсудимых.
1786, Игнат
Над Вижаем собрались толстопузые тучи, готовые вот-вот разродиться от водного бремени. Игнат глянул на небо, сплюнул. Он уже не помнил, сколько дней пробирался лесом, голодный, оборванный, со сбитыми ногами. Он почти забыл, зачем тащится к Переход-камню. Пожрать бы да выспаться в тепле…
О Переход-камне рассказала Игнату знахарка-вогулка из Конды. Лет пять назад по дороге в Невьянск молодого тогда мастерового скрутила лихоманка. Попутчики оставили Игната у знахарки и двинули дальше. Он же, выплыв из вязкого болезненного марева, лежал на лавке, пил горькие травяные отвары да вполуха слушал бесконечные вогульские сказы, на которые щедра оказалась старуха. Ничего не запомнил Игнат, одна только история о Переход-камне, на котором свою судьбу можно сбросить да новую взять, намертво вгрызлась в память. Тогда подумалось: грех это, грех и бесов искус — сменять судьбу, как шкуру змеиную. Теперь Игната не смущал такой грех: столько повисло на шее новых, своих, чужих, вольных да невольных.
Игнат Михайлов, демидовский мастеровой, смолоду был парень трезвый, даром, что не старовер. Нагляделся сызмала на отца, вот и не брал хмельного в рот больше чарки-другой по праздникам. Табачного зелья Игнат чурался, в драку зря не лез. Вот на работу молчаливый, буковатый мастеровой был и сноровист, и жаден.
У такого тихого да упертого парня завсегда сыщется думка заветная, придет время — она и явью обернется. Нашлась у Игната такая думка, как не найтись. Луша, дочь заводского мастера, лицом выдалась будто не в мать и не в отца, а в проезжего молодца. И невьянские, и пришлые парни столбенели, ее завидев. К такой девке с голым задом не посватаешься, но Игнат на заводе не штаны протирал. Набрался он духу и на святках отправил сваху к мастеру. И получил, получил согласие!
У Игната тогда в груди стиснулось, а потом закричать захотелось, на весь Невьянск. Он свахе рубль сверху дал, поблагодарил от души, но еще что-то нужно было сделать, так радость из него наружу рвалась. И Игнат зашел в кабак. Как зашел — помнил, как выпил первую чарку — помнил. А как выходил оттуда — не помнил. Очухался Игнат наутро в переулке за кабаком. Рядом с ним лежал окровавленный нож, а чуть поодаль — мертвый Митька Щелкунов. Околоточный долго не думал — чего тут думать. Заковали Игната в колодки да отправили в острог. Только дотуда он не добрался: ночью, когда колодников расковывали, выбрался из сарая, дал казаку по уху и рванул к Вижаю искать Переход-камень.
И вот теперь за спиной у Игната бежала холодная сивая вода, а перед ним торчала скала с дырой посередине, похожей на бабью… Игнат сглотнул и тряхнул головой. Была не была. Раз уж добрался, надо лезть в эту дыру, хоть бы даже на чертову сраку она походила. «От реки к лесу идти, от реки к лесу, или не возьмет и не даст», — бормотала старая вогулка. Он поднялся к скале и шагнул вперед. Вышел из каменного створа, огляделся. Ну как, все еще беглый колодник Игнашка Михайлов или уже нет?..
На мертвого Игнат наткнулся через полдня. Тот лежал, придавленный упавшей сосной, а по удивленному лицу споро ползли мелкие черные муравьи. Игнат опустился на колени и оглядел мертвеца. Заметил справный армяк, крепкие сапоги, небольшую суму за плечом, потом перевел взгляд на свое колодническое тряпье. Задыхаясь и поминутно оглядываясь, Игнат раздел мертвого донага. Потом скинул заскорузлые тряпки и выломал сук покрепче.
Беглый колодник Игнашка Михайлов остался лежать под сосной с разбитой в кровь башкой. К вогульской деревне вышел мещанин Яков Иванов. За несколько медяков — нашлись в суме — вогулы подрядились на лодке доставить его до Иркутска. Частоколом топорщились по берегам ели, вздымались каменными кулаками скалы. Когда река вывернула вбок, на берег будто выкатилась чудная скала с дырой посередке.
— Диво какое, — кивнул мещанин.
— Дурное место! — замахал руками вогул. — Нехорошо! Нельзя туда!
2003, Денис
Рината Имрекова я нашел через пять лет после выхода на свободу. Нашел в Казани, в занюханной автомастерской, где он был одновременно хозяином и слесарем.
Эти пять лет я отбатрачил на приписанном к Владивостокскому порту рыболовном траулере. Затем уволился, и меня списали на берег. Заработанных денег должно было хватить на поиски и расследование.
Ринат меня не узнал. И не мудрено: за пятнадцать лет, что мы не виделись, я сильно изменился. Из субтильного белобрысого юнца превратился в заматеревшего, битого жизнью здоровилу с обветренной рожей и намертво въевшейся в кулачищи грязью напополам с морской солью.
— Ты? — опешил Ринат, когда я представился. — А мне сказали, что ты… — Ринат осекся.
— Издох на зоне? — помог я.
— Да, Наташа говорила, что ты умер. Ей тоже кто-то сказал, не помню, кто.
— Вот как, Наташа? И где она сейчас?
Ринат насупился и замолчал.
— Она умерла, — сказал он наконец. — Погибла. Попала под машину пять лет назад.
— Понятно, — протянул я. — Мир праху.
За десять лет за решеткой я очерствел к смерти и, тем не менее, весть о том, что погибла Наташка, едва мне, по сути, знакомая, застала меня врасплох. Сам не знаю, почему.
— Ну, а как ты, Денис? — запоздало осведомился Ринат. — Как ты все эти годы?
— Потом расскажу, — не стал отвечать я. — Скажи, ты не поддерживаешь связи с Катей? Или… или с Анатолием.
— Зачем тебе они? — хмыкнул Ринат. — Оправдаться хочешь? Так ты уже вроде того. Искупил. И потом…
— Ответь, пожалуйста, на вопрос, — прервал я.
— Да пожалуйста, — Ринат снова хмыкнул. — С Анатолием связь поддерживать мне не по чину. Он высоко взлетел. А с Катей обмениваемся изредка открытками, на праздники. Она как бы при нем.
— При ком «при нем»? — вновь не понял я.
— Да при Кравцове. При Толике.
2003, Катя
Екатеринбург завалило снегом в конце ноября. Город барахтался под толстым одеялом, выпростав серые локти девятиэтажек. Я отвезла Сережу в гимназию и не спеша рулила на работу, механически глядя по сторонам. «Катин город», как называл его муж, выглядел сегодня уныло до чрезвычайности.
Строго говоря, салон красоты работой не назовешь — Толик купил его мне, чтобы не скучала. Позаботился. Заботливый, сволочь.
Пятнадцать лет назад я была ошарашена, попросту сбита с ног. Всё никак не укладывалось в голове, что из-за моей глупости один человек погиб, а второй попал в тюрьму. Зачем я тогда выбралась из палатки? Зачем пошла с Климом, обещавшим показать «такое, чего никогда не видела»? Почему не разбудила и не позвала с собой Наташку? Все это я и выложила Толику, рыдая и захлебываясь, после суда. До сих пор помню неказистое кооперативное кафе, где я елозила мокрыми рукавами по столику.
— Кать, перестань. Не виновата ты ни в чем, — погладил меня по голове Толик. Он записал мой номер телефона — чтобы присматривать — и стал появляться чаще и чаще…
Маме Толик сразу понравился.
— Видно, что основательный мальчик, не какой-нибудь дурачок. Будешь с ним как за каменной стеной, Катюша.
Я тогда ни о каких мальчиках не думала, зато была по-настоящему благодарна Толику — за то, что не дал сгинуть от вины и отчаяния. Через год он предложил пожениться.
— Мы друг другу подходим. Тебе со мной будет хорошо, обещаю.
Заканчивались восьмидесятые. Толик — единственный теперь сын секретаря обкома — крутился, открывал и закрывал кооперативы, оборачивал и приумножал. Через пару лет родился Сережа.
В салоне меня встретили с поднятыми бровями и любопытными глазами.
— Катеринапална! Там вас спрашивали, — махнула рукой в сторону коридора администратор Мариша.
— И кто спрашивал?
— Э-э… Мужчина, — как ни странно, объяснить подробнее Мариша не смогла.
Что ж, мужчина так мужчина. Посмотрим. Коридор вел в небольшую приемную, где на диване сидел…
— Здравствуй, Катя, — поднялся мне навстречу Денис.
Не отрывая взгляда, я неловко села на тот же диван.
Денис. Повзрослевший, битый и продубленный, поширевший в плечах, с первыми морщинками, не знающий, куда деть руки, неловкий — это был всё-таки Денис. Тот же мальчик, от которого звенело внутри… Потерянный навсегда за дальним поворотом.
— Пойдем в кабинет, — голос у меня куда-то делся, остался только сдавленный шепот.
Денис кивнул. Когда я открывала дверь, руки явственно тряслись. По привычке дошла до стола, села. Денис устроился напротив.
— Кофе хочешь?
— Нет, — Денис покачал головой, выдохнул. — Кать, ты… Как ты вообще живешь?
— Вот… Сам видишь…
Что я могла ему рассказать? Как тяну лямку рядом с чужим человеком, с которым обмениваюсь парой фраз в сутки? Как надеюсь каждый вечер, что Толик заночует у очередных блядей? Как ради Сережи молчу и не нарушаю конвенцию?
— Вижу, — кивнул Денис.
Я сейчас видела совсем другое. Отчетливо, как на экране, видела, что мы могли бы провести эти пятнадцать лет совсем иначе. Вместе. Рядом. Обида накатила резко, накатила и смешалась с горечью и старой злостью на себя.
— Почему так, Денис? Почему с нами так вышло? Ты… — я запнулась.
— Катя, ты веришь, что я убийца? — Денис протянул руку, будто дотронуться хотел, и остановился на полпути. Он говорил, а я смотрела на ладонь, лежащую на столе: потемневшую от загара и труда, с выступающими венами, на большом пальце шрамик, который был еще тогда… Наконец, накрыла ее своей ладонью.
Мы долго говорили. Сначала спотыкались, боялись неловко тронуть что-нибудь болезненное. Потом обвыклись друг с другом, освоились. Вспомнили лагерь и наш печальный поход. А потом договорились до того, что нужно побывать там еще раз — посмотреть на Золотые Ворота трезвым взглядом.
До Ивделя, а потом до Вижая добрались на моей машине. Оставили BMW в поселке, взяли там лыжи и двинулись к воротам. В середине дня мы были на месте. Арка высилась, прикрытая снегом, алмазно блестящая под солнцем. Вокруг было тихо — еще тише, чем летом — бело и сурово.
Мы обошли вокруг арки, потоптались в чахлом леске и ничего, конечно, не обнаружили. Встали спиной к реке и посмотрели друг на друга.
— И что нам тут делать, Кать?
— Попробуем пройти через них? — я указала на ворота.
— Ты не боишься, что можно исчезнуть?
— Я как раз не прочь исчезнуть…
Денис пошел первым. Он остановился на мгновение перед аркой и резко шагнул вперед. Я смотрела во все глаза — Денис показался с другой стороны камня. Как и много лет назад, он обернулся и помахал рукой. Я тоже подошла к воротам, сплюнула через левое плечо и ступила вперед.
1988, Денис
Я брел по лесной тропинке вслед за Катей и думал о том, какой я всё же дурак и мямля. Взять хотя бы эту идиотскую экспедицию: и как меня угораздило в ней участвовать?
«Из-за Кати», — услужливо подсказал внутренний голос. Ты отправился невесть куда и зачем, потому что пошла Катя. Внезапно меня охватило дурное предчувствие: вдруг ни с того ни с сего показалось, что поход закончится скверно. Я даже причину осознал: закончится скверно он потому, что пустился я в него не в первый раз.
Я остановился и замер. Причина показалась мне не менее нелепой, чем само предчувствие.
— Что встал? — спросил за спиной Толик.
— Да так, — я сделал вперед шаг, другой, и пришел в еще большее замешательство. Я внезапно понял, что за ближайшим березняком будет поляна, и на этой поляне непременно что-то произойдет. Нехорошее что-то.
— Эй! — звонко закричала откуда-то спереди Наташка. — Смотрите, какая прелесть!
Я заспешил на голос и через пару минут без особого удивления увидел поляну. Прелестью оказались два тополя, растущие из одного корня и похожие на распяленные пальцы. Удивительно, но я был уверен, что вижу эти тополя не впервые.
Когда стемнело, разожгли костер, уселись вокруг, и Клим по обыкновению принялся трепаться. Сейчас отпустит шутку про чукчей, вдруг понял я.
— Натуральные дикари. Взять хотя бы косорылых, — немедленно выдал Клим. — Манси, шманси, в общем, чукчей.
Сейчас будет ссора, осознал я.
— Еще раз скажешь про косоглазых, дам в морду, — медленно цедя слова, проговорил Ринат.
— Ты мне? — изумился Клим. — А ну, спробуй.
Я успел ухватить Рината за руку, но он вырвался и метнулся навстречу вскочившему на ноги Климу.
Толик вмешался через секунду после того, как я понял, что именно он не допустит драки. Так и произошло: ссора быстро утихла, а затем и превратилась в шутку.
За следующие несколько дней ощущение вторичности происходящего всё усиливалось. Я словно знал, что у здоровенного камня, похожего на лошадиную морду, я едва не подерусь с Ринатом. Как будто чувствовал, что на пути встретится охотничья изба, и в ней под дурацким предлогом перессорятся девочки. И всякий раз предвидел, что назревающий конфликт будет погашен Толиком. И всякий раз угадывал.
Когда мы добрались до убогого поселения со странным названием Вижай, ощущение стало походить на идефикс. Я предвидел чуть ли не каждое слово, едва ли не каждое движение остальных. Клим с Толиком сторговали на время две лодки у местного. В полном соответствии с моими предчувствиями местного под конец не устроила цена. Клим добавил еще.
— Катя, — решился я перед тем, как ступить в лодку. — Тебе не кажется…
— Что? — Катя вскинула на меня глаза.
— Что всё это с нами уже было, — выпалил я. — И скоро произойдет что-то плохое. Очень плохое.
— Денис, — Катя шагнула ко мне. — Тебе что, тоже мерещится?
— Эй вы, молодые-зеленые, — не дав Кате договорить, гаркнул над ухом Клим. — А ну, в лодку, живо!
Клим сиганул через борт, ловко уселся на банку и подал руку Кате. Меня пробрало ревностью напополам с неприязнью. Столкнув утлое суденышко в воду, я запрыгнул на корму.
До Ворот мы добрались за два часа. Я увидел их, едва лодка обогнула излучину. И, не удержавшись, выругался вслух. Каменная арка вросла в береговой склон и, несмотря на всю ее необычность и загадочность, я мог бы поклясться, что всё это уже видел.
Мы причалили к берегу и один за другим выбрались на сушу. Затем гуськом отправились к арке и обошли вокруг нее. Спустились к реке. Когда девчонки переглянулись, я уже знал, о чем спросит Клим.
— Кто здесь не ссыкло?
— Я, например! — выпалила Катя.
Она подскочила и взбежала к лесу. Через минуту Катя вышла из арки лицом к нам и победительно взглянула на Наташку.
Мы рано разошлись по палаткам, но сон ко мне не шел. Я лежал и прислушивался. Ветер, отдаленный плеск воды, шелест листьев, шорох спального мешка, шепот снаружи… Меня подбросило. Осветив фонариком лица спящих, я уже знал, кого не увижу. Клима не было. Я бросился на берег. К сосновому стволу прилипла нелепая сдвоенная фигура. Дернув Клима за шиворот, я размахнулся, но тут ко мне на грудь кинулась Катя.
— Денис, Денис, не трогай его, не надо! Пожалуйста!
Мне как холодной водой в лицо плеснули.
— Простите, что помешал тет-а-тету, — я аккуратно снял Катины руки с шеи и отстранился. — Уже ухожу.
— Да нет же, Денис! Это не то! Не то!.. — Катя прижала руки к горлу, будто сама себя душила.
Я развернулся и побрел в палатку. Придурок. Какой придурок… Спасать побежал, идиот. Да у них свидание там было. Амур, бонжур, тужур. Я рухнул поверх спальника и собирался дальше есть себя поедом, но вырубился моментально.
Утром Клима в палатке не было.
— Загулял наш герой-любовник, — мрачно бросил я.
Я ждал, когда же из леса покажется довольный, сытый Клим. Но он так и не появился. Толик с Ринатом нашли его на опушке леса, с перерезанным горлом. К стволу ближайшего дерева прицепился обрывок Катиного платья. Я протянул руку, чтобы снять клочок ткани, спрятать его от ветра, но тут колобком подкатился Толик и сказал:
— Стоп, Денис.
1940, Гаврош
Гаврош был не простой урка, а интеллигентный человек. Знал обхождение, понимал про антиквариат и хороший коньяк, умел слушать. На воле Гаврош красиво работал и красиво жил. Он даже погорел красиво — на бабе. Одна профессорская жена так втрескалась в Гавроша, что принялась искать его через легавых. Нашла, ах ты ж сука. Так и поехал Гаврош на севера.
В бараках «Ивдельлага» особенно красиво не жилось никому, даже честным ворам. Конечно, работали за них мужики с каэрами, конечно, с воли их худо-бедно грели, но скучно тут было — мать честная! Да и холодно. Гаврош мечтал, как выйдет отсюда, поехать в Сочи поправлять здоровье и материальное положение. Дни считал до того, как истечет его пятерочка. Дни тянулись медленно и муторно. Как-то раз, проходя по бараку, Гаврош услыхал:
— Другой человек выйдешь! Совсем другой!
Косоглазый мужичок втолковывал что-то сутулому каэру, а тот кивал, потрясая жидкой бороденкой.
— Совершенно верно, Дмитрий. В моих исследованиях как раз отражено влияние перехода на дальнейшие жизненные обстоятельства…
Гаврош остановился. Прислушался. А потом подсел на каэровские нары.
— Вы рассказываете поразительные вещи, товарищ…
— Коротков. Алексей Петрович. Статья пятьдесят восемь один.
— Оставьте, товарищ Коротков, — элегантно взмахнул рукой Гаврош. — Каэртэдэ у вас на лице написана.
Коротков невесело хмыкнул.
— Гавриленко Сергей Павлович, — представился Гаврош. — Так вы говорите, что у местных представителей коренных народов есть легенда о камне, меняющем судьбу человека?
— Я думаю, это не просто легенда, Сергей Павлович! — с жаром заявил Коротков. — Я историк, я проводил исследования. Сопоставлял архивы, старые записи, сам успел опубликовать несколько статей.
— И где же этот камень?
— Он находится неподалеку от лагеря. Вот Дмитрий, — каэр показал на мужичка, — там бывал.
— Нельзя туда идти! Нельзя! — замотал головой косоглазый.
Соблазнительная была мысль. Очень соблазнительная. Пройти через такой камушек, всё поменять, начать с чистого листа. Гаврош бы тогда… нет, в комиссары не пошел бы. Махнул бы в Париж, пока выпускали. А не понравилось — в Аргентину бы оттуда уехал. Там всегда тепло и народ простой, доверчивый. Гаврош зажмурился, будто жаркое солнце опалило ему глаза. Уходить надо с косоглазым. Он местный, все тропы знает, да и к камню приведет. «Неподалеку от лагеря» — это сколько? Нужна консерва?
Месяц Гаврош обхаживал косоглазого Митьку и в конце концов уломал. Тот согласился сделать ноги из лагеря и отвести Гавроша к нужному камню. Правда, поглядывал косоглазый хитро, будто недоговаривал чего. Ладно, с этим по пути разобраться успеется. Может, косоглазый тоже в Аргентину хочет.
Ночью Гаврош соскользнул со шконки, взял сверток с вещами и подобрался к Митькиным нарам. Протянул руку, и тут за нее кто-то ухватился.
— Сергей Павлович! — зашептал Коротков. — Я должен идти с вами.
Ах ты ж сука! Зато вопрос с консервой решился сам собой. В случае чего — будет. Втроем перелезли под колючкой, и Гаврош скомандовал Митьке:
— Веди нас к камню.
Митька помялся, затем повернулся и уверенно зашагал к лесу. Гаврош с Коротковым потрюхали за ним. Метель завывала вокруг, занося следы.
Через два дня каэр совсем стух. Он ковылял позади, падал через десяток шагов, поднимался на четвереньки и что-то шептал под нос. Затем вставал и, шатаясь, брел дальше. В конце концов Гаврош не выдержал.
— Долго еще до камня? — спросил он у Митьки.
— Ночь и день идти.
А, продержатся. Когда Коротков в очередной раз упал, Гаврош вернулся к нему.
— Сергей Павлович! Спасибо! — зашептал историк. — Я должен увидеть камень. Увидеть камень и умереть, — он зашлепал сухими губами.
— Это можно, — ответил Гаврош.
А потом присел и полоснул Короткова финкой по горлу. Тот всего раз дернулся, наверное, и не понял ничего. Не зря Гаврош был интеллигентный человек. Он слегка забросал труп снегом и пошел обратно к Митьке, который ждал неподалеку. Косоглазый ничего не сказал, сплюнул, повернулся и пошел дальше.
Следующим вечером перед ними показался берег реки. Сизое небо рвал красный кулак заката.
— Все. — остановился косоглазый. — Пришли.
— А камень где? — удивился Гаврош.
— Нельзя туда. Плохое место.
— Да насрать мне какое там место! Где камень?
Косоглазый махнул рукой вправо.
— Ищи. Всё равно не знаешь, как ходить.
Гаврош схватил его за грудки и тряхнул.
— Ах ты ж сука! Как еще ходить?
— Чтобы выйти другой. Я не скажу.
Гаврош подсек его ногой, уронил на снег, навалился сверху. Схватил за горло, придавил.
— Как надо ходить? Как ходить, мурло косоглазое?!
Митька хрипел и бился под ним. Внезапно Гаврош услышал отдаленный лай. Надавил сильнее.
— Как ходить?
Митька обмяк, а под ногой у Гавроша стало мокро. Обоссался косоглазый. Сдох. Гаврош вскочил, огляделся и кинулся бегом вправо. И увидел его! Камень стоял на границе леса и берега, и за круглым проходом светило солнце.
Лай приблизился. Гаврош метнулся вперед, к реке, к камню и услышал за спиной:
— Стой! Стрелять буду!
Всего себя Гаврош вложил в бег. Еще рывок! Он влетел в проход и выбежал к реке. Там Гавроша и догнала пуля. Он упал, перевернулся на спину и глянул вверх. В небе закатывалось красное аргентинское солнце.
2003, Денис
Я ищу. Почти половину жизни я ищу. Сначала я искал всё, что было кем-то и когда-то написано о том камне. С него всё началось. Если бы не история Толика, мы не рванули бы в экспедицию. Никто не прошел бы через камень. Клим остался бы жив. Катя не попала бы в тюрьму. А возможно… Ладно, это уже лишнее.
Я искал всё о камне. Закончив истфак, единственный со всего курса остался в аспирантуре. Написал диссертацию о легендах манси. Перелопатил тонны бумаги. Когда я нашел запись о побеге Алексея Короткова из лагеря, закончился Катин срок.
Все десять лет, каждые полгода я навещал ее. Идиот? Может быть. Я знал, с первого дня знал, что убить Клима она не могла. Хотя на суде Катя рассказала, что Клим пытался ее изнасиловать. Но почему тогда не позволила мне ударить Кравцова? Это Катя объяснить отказывалась, только раз обмолвилась: «Ты решишь, что я сумасшедшая». Это я-то, всю экспедицию страдавший от дежавю?
Итак, в девяносто восьмом я поехал встречать Катю. И обнаружил, что она вышла месяцем раньше — по амнистии. Ирония подобных решений всегда жутковата. Катя вышла и исчезла. Как сквозь землю провалилась. Я разыскивал ее пять лет и обнаружил, наконец, на кассе в занюханной «Пятерочке».
— Здравствуйте, — сказала она, скользя мимо меня взглядом. — Пакет ну…
— Здравствуй, Катя. Пакет не нужен. Нам нужно поговорить.
2003, Катя
Первым делом я испугалась. Да кто на моем месте не испугался бы? Специально сбежала от мужика пять лет тому, чтобы не напрягать его своими головняками, а он теперь стоит и заявляет, что поговорить надо. Нарисовался, не сотрешь. Он нормальный? Или псих?
Ладно, выглядел Денис вполне вменяемым, просто упрямым. Такому проще дать, поэтому я согласилась поговорить с ним. Хотя вспоминать историю с камнем и убийством Клима мне совсем не хотелось. Я сама ее обсосала до мелких косточек, всё думала, как же так вышло. А потом дошло: Толик, брат-акробат. Толик нас этой экспедицией соблазнил. Толик нас довел, следил, чтобы не перелаялись по дороге и не повернули назад. Толик остался единственным сыном большого человека. Он Клима и прирезал, некому больше. Понять я поняла, но молчала. К делу понимание не пришьешь, а доказательств никаких. Да еще это мутное ощущение, будто всё, что случилось в походе, с нами уже происходило. Только мне казалось, Денис вот-вот встрянет в какую-нибудь дрянь. Казалось-казалось, да и оказалось. Так что я бы лучше забыла это всё и жила дальше как сумею.
Еще пятнадцать лет назад я заметила, что Денис — парень основательный, но тогда я не поняла, насколько он упертый. А теперь, в гостях у него, поняла. Раскопал ведь всё про этот камень и совал мне распечатки одну за другой.
— Смотри, Катя. Вот выписки из разных этнографов. Вот статьи Алексея Короткова. Он много занимался камнем. Там всё написано. Манси верили, что этот камень дает проходящему через него новую судьбу, чужую.
— Чужую?
— Да. Он так и сработал. Ты ведь должна была прожить эти пятнадцать лет иначе.
— И как я их должна была прожить?
— Мы бы вернулись домой, в Томск. Потом… — Денис смутился. — Потом я нашел бы тебя. И начал бы за тобой ухаживать.
— А потом? — я внезапно охрипла.
— А потом у нас были бы дети. Мальчик и девочка.
— Ну нет. Мальчик и мальчик. Похожие на тебя.
Денис онемел и медленно снял очки. Кто меня за язык тянул? Ладно, на минутку я представила, что и как могло бы случиться дальше. А потом похлопала его по руке и сказала:
— Оденься.
Денис подобрался и вернул очки на нос.
— Очень интересно, как сложилась жизнь самого Короткова. В тридцатых он попал под большую чистку и оказался в «Ивдельлаге».
— Да ну?
— А потом сбежал из лагеря. Больше там никаких записей о нем нет. Обратно его не вернули, смерть тоже не зафиксировали. Думаю, он добрался до камня и прошел через него. И ушел с чужой судьбой. А свою оставил там, в камне.
Я откашлялась.
— Денис, вот ты человек образованный. Кандидат наук. И рассказываешь мне сейчас про обмен судьбами неизвестно с кем через дыру в камне?
— Да, Катя. Именно это я тебе и рассказываю.
Всё-таки он меня уболтал. На майских выходных мы поехали туда. До Ивделя автобусом, до Вижая раздолбанным уазиком, до камня на лодке. И вот он перед нами. Мы стоим на берегу и смотрим в проем. А оттуда на нас смотрит… Нечто.
— Ну как? — негромко спросил Денис.
Я пожала плечами.
— Понимаешь, там, на зоне, учишься как-то чувствовать опасность…
— Знаю, — Денис замер и поправился. — Представляю.
— И что-то в этом камне есть. Может, он и правда такой… судьбообменник.
— Помнишь сказку про ослиную шкуру?
— Что?
— Как принцесса надела ослиную шкуру и не могла ее снять, шкура приросла намертво.
— А-а… Помню.
— Катя, сейчас на тебе такая шкура. Чужая судьба. Судьба несправедливо обвиненного человека. Коротков даже срок получил такой же, как ты. Эту шкуру можно снять. Просто пройти через камень.
— И тогда она будет здесь висеть и ждать нового… носильщика?
— Можно предупредить людей. Опубликовать в интернете историю камня. Здесь щит поставить в конце концов.
— И всё равно найдется дурачок — или дурочка — который сюда полезет.
— Мы сделаем всё, чтобы их предупредить. Строители мостов несут ответственность за самоубийц?
— Нет, Денис. Но я туда не пойду.
— Почему?
— Вспомни сказку еще раз. У принцессы под ослиной шкурой всё-таки что-то было.
Мы ушли от камня, сели в лодку и не спеша поплыли к Вижаю. Денис греб, а я стянула ветровку и посмотрела на небо. Солнце пекло сегодня невероятно, как в Аргентине.
28.01.2024