(монопьеса)
И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой».
Н.В. Гоголь «Шинель»
ДЕВОЧКА
СЛУШАТЕЛЬ
ГОЛОСА
Столовая на окраине города. Интерьер точно такой же, как и во всех заведениях данного типа: стены зашиты дешевыми пластиковыми панелями «под мрамор», большие окна занавешены ламбрекенами с кистями. Чисто. Возле окон два ряда сдвинутых вместе столов, чуть дальше — сверкающие хромированные доспехи раздачи с тарелками, стыдливо прикрытыми пищевой пленкой. Рядом с раздачей еще несколько столиков, за ними люди: в основном это постоянные посетители из ближайших офисов. Они быстро жуют, относят грязную посуду к тумбе, на которой скотчем приклеена распечатка «Грязное», снимают куртки с переполненной рогатой вешалки и уходят, не обращая внимания на происходящее.
На сдвинутых столах нет вилок и соли, зато по центру горделиво возвышаются горы узелков с повидлом и рыбных пирогов, распространяющих вокруг себя умопомрачительный аромат. Рядом с ними — несколько тарелок с кутьей. Рис недоварен.
Народа немного, все в черном. Над столами стоит обычный гул голосов, изредка слышится надрывный плач. Возле полной, еще не старой заплаканной женщины, стоит портрет, к которому она иногда склоняется в каком-то полубреду. На портрете — девушка лет семнадцати.
Все едят.
ДЕВОЧКА: Пока на кладбище были, я думала, что тоже помру. Так холодно. В автобус села, к тетке какой-то прижалась, типа, плачу, а сама в ее шубу уткнулась и греюсь. Она смешная такая. Тётка, в смысле, не шуба: гладит меня, утешает, говорит, типа, ничего, ничего, ты за Алю поживешь, ты молодая, все впереди. Алька тоже молодая была, и че? Она еще младше меня. Ее к нам из детской городской перевели, как только восемнадцать исполнилось. Смотри, какой портрет красивый. Это она еще до болезни, еще нормальная. Специально, наверное, такую фотку подобрали, чтобы не стыдно было. Ее мама так и говорила: «Мне стыдно, Аля, за твой внешний вид». Я помню, она приезжала всё время по воскресеньям, привозила всякое, сидела с Алькой в палате, а как телефон зазвонит, отвечала, типа, в магазине, или, там, по делам поехала, и никогда не говорила, что у дочери. Да я ничего не говорю, это нормально, кому о таком захочется знакомым болтать. А сейчас уже и незачем, нет Альки. Из-за чего — не важно, просто нет, и всё.
СЛУШАТЕЛЬ: Поешь кутьи. Так принято.
Официантка расставляет перед людьми тарелки с дымящимся рассольником. Девочка внимательно смотрит в тарелку, шевелит содержимое ложкой, потом вылавливает кусочек соленого огурца.
ДЕВОЧКА: Вот ты знаешь, сколько калорий в огурце? Пятнадцать. Но если счистить с него кожуру — двенадцать. Видишь, какая большая разница? Три калории — это чашка кофе. Я ведь считать никогда не умела. Ладно, еще начальная школа, всякие там палочки-вычиталочки, но после пятого класса — жесть просто. Деление, умножение. Ну, ты поняла. Уравнения вообще за гранью фантастики. Помню, классе в шестом нам задали задачку про лампочки. Какой-то завод выпустил кучу этих гребаных лампочек, и нужно было в срочном порядке распределить их по партиям в процентном соотношении. Я ведь три часа сидела, уже блевать хотелось от этих лампочек, а они всё не делились, не делились. Меня тогда отец лицом в тетрадку натыкал, как кошку-зассанку. Не, он у меня нормальный, самый лучший, просто тогда терпения не хватило. И я сижу над тетрадкой, где только условие задачи написано, а на буквы с цифрами кровь капает.
Если бы не алгебра, была бы отличницей. Знаешь, про таких говорят, что ума на небе отсыпали, а про красоту забыли. Либо ты умный, либо симпатичный, третьего не дано, особенно в школе. Там ведь вообще капец. Нащупают слабое место и бьют туда, а ты либо бьешь в ответ, либо ломаешься, как все мы. Ну, или шутку какую-то пробросят, им ничего, а у тебя — дыра в сердце. Вон, видишь, паренек сидит? Мы лично не знакомы, но это — Никита, я знаю, Алька фотку показывала. Одноклассник ее бывший, любовь на веки вечные. Она тогда рассказала, с чего всё началось. У них был выпускной из девятого, выпили все, Аля расхрабрилась и подошла, чтобы сказать, что сохнет по нему, а он что-то вроде «ой, пончик, тебе еще налить?». Она, конечно, все свои признания проглотила. А «пончика» запомнила и решила, что никто и никогда больше так ее не назовет. И вот сидит этот Никита сейчас, рассольник ест, а Альки нет.
Из-за стола встает высокий мужчина, еще не старый, но с усталыми ввалившимися глазами, поднимает стопку водки.
МУЖЧИНА: Принято что-то говорить.
Гул голосов постепенно стихает. Лица людей приобретают серьезные выражения, звенят бутылки. Разливают водку.
МУЖЧИНА: Мы сегодня Алю поминаем. Дочку нашу.
Видно, что мужчине очень трудно говорить, он кладет руку на плечо сидящей рядом женщины, которая отупело гладит портрет с черной лентой.
МУЖЧИНА: Она была хорошей девочкой. Умной. Такой и останется навсегда. Алечка наша, красавица. Я не знаю, почему так… Может быть, мы виноваты, недоглядели, не приласкали, когда нужно было… Да что теперь-то… Нет нашей Али… Теперь успокоилась, спит. Она спала плохо… Теперь спит… Вы пейте, ешьте. За нее.
Мужчина тяжело опускается на стул и закрывает ладонями глаза.
ДЕВОЧКА (тихо): Мне папа тоже всегда говорил, что я самая умная и красивая, и что мне просто завидуют. Он меня так любил, что просто не видел того, что другие видели, и врал. Даже не мне врал, а себе в первую очередь. А я не была ни умной, ни красивой: я толстой была. Это мило и прикольно, когда ты маленький. Едешь в садик на санках, а из шапки по бокам щеки свисают. Не прикольно становится, когда эти же щеки не влезают в кадр на общей школьной фотографии. В школе был пиздец, отвечаю. В седьмом классе мне прислали петицию, которая, блин, мне жизнь сломала. Ее весь класс подписал. С нами училась Ленка, мы дружили. А потом Ленка поняла, что я — ее главный конкурент в борьбе за звание гордости класса. Мы подрались сильно. А потом мне на парту кинули мятую бумажку. Не скажу точно, что они мне написали: типа, приказывали уйти из их класса, все такое, но одну фразу, блин, на всю жизнь запомню. Свинье не суждено худеть. И подписи всего класса. Прикинь, да? Тогда шума много было, отец в школу приходил, а че толку? Начался бойкот. Сказали: «ты для нас умерла». И я ведь правда умерла. Я молчала. Я на автомате вставала утром, шла в школу, там сидела эти сраные шесть уроков, каждую, блин, перемену стоя у стены и делая вид, что мне очень интересна гребаная история или физика. Это продолжалось два года.
Я не плакала. Я никогда не плакала. Меня научил отец. Он говорил со мной обо всем, что интересно девочкам в этом возрасте, он учил меня всему, что должные знать мальчики. И всегда, слышишь, всегда говорил мне, что я лучшая. Что мне завидуют. Я верила, потому что просто хотела верить.
Официантка забирает несъеденный девочкин суп, вместо него ставит на стол тарелку с пюре и котлетой. Девочка ковыряется в тарелке, измельчает суповой ложкой котлету на мелкие кусочки, размазывает пюре от центра к краям.
ГОЛОС 1: А что случилось-то?…
ГОЛОС 2: Ну, говорят, болела она чем-то.
ГОЛОС 1: Рак?!
ГОЛОС 2: Может, и рак. Она в больнице лежала, дома не появлялась в последнее время, а потом ее отец домой привез. Она из машины во дворе вылезает — я чуть с окна не упала, там не человек — скелетик, прости господи, в чем душа держится…
ГОЛОС 1: Не удержалась… Отлетела…
ГОЛОС 3: Вы пюре кушайте, пожалуйста.
ГОЛОС 2: Передайте расстегай. Я домой возьму.
СЛУШАТЕЛЬ: Господи, упокой душу рабы твоя Алевтины…
ДЕВОЧКА: У нас было, как в анекдотах, знаешь? Типа, собрались как-то вместе немец, хохол и русский. Аля Байч, Светка Антипенко и я, Иванова. Первой Светка была, она уже бывалая, всё знает. Потом меня мать привезла. Пока анализы сдавала, пока с врачом говорили, туда-сюда, матери на работу надо. Она меня обняла, что-то там про ответственность сказала и уехала. Медсестра мне рассказала, что и где, потом палату показала и тоже куда-то свалила. Я захожу, а там Светка. Она шикарная, конечно. По ней сразу видно, что у родителей бабки есть: пижама клевая, красная, с зайцами, айфон, макбук, волосы белые.
Светка, как меня увидела, передернулась вся. Да понятно: жила в палате одна, как королева, а тут еще кого-то подселяют. Ну, так-то она ничего не сказала, тумбочку освободила. Я начала сумку раскладывать, а там баунти — это мама, видимо, подкинула. Шоколадку на тумбочку кладу и внезапно офигеваю. Светку на кровати подбросило, орет: «убери нахрен это дерьмо», сама красная, как пижама, подскочила ко мне, я даже отшатнулась, думала — всечет мне, а она шоколадку схватила и в форточку вышвырнула. Поворачивается, а у нее аж губы дрожат.
Потом успокоилась. Мы про баунти даже разговаривать не стали, просто сделали вид, что не было ничего. Познакомились. У нее и вправду родители оказались какими-то там крутыми, сами в Москве, а Светка здесь, с бабушкой. Они деньги присылают, а на каникулах Светка к ним мотается. Она говорила, что ей на мать с отцом по большей части насрать. Говорила, типа «Мне на них пофигу. У них бизнес, дела. Мать в салонах просиживает и бухает по вечерам, из Инстаграма[1] не вылезает, отец секретарш своих потрахивает, я деньги трачу — всем хорошо». Ей однажды бабушка сказала, что отец собрался прилететь ненадолго, так Света, когда ходили курить, всё на календарь в коридоре поглядывала, ждала, а как узнала, что у него что-то там не срослось, сначала полчаса в туалете ревела, а потом еще неделю забастовки устраивала. Ну, таблетки не пила, врачу на групповой терапии грубила и в итоге в палате окно расхреначила. Еще орала: «Звоните матери с батей, пусть приезжают оплачивать». Они не приехали.
Алю через месяц к нам подселили. Она сначала молчала долго. Всё лежала носом к стенке, а мы и не трогали: тут каждый со своими тараканами, захочет — расскажет. К тому же, Алька самой младшей оказалась, побаивалась нас. Потом ничего, отошла. Рассказала про Никиту этого. Светка сказала, что пошел он в жопу, что Аля — красотка, и что лучше одной быть — проблем меньше.
Мы сдружились. Это ведь как в детском лагере, всё делаете вместе, по команде, по расписанию, только вместо вожаток — медсестры, а вместо вечерних дискотек — арт-терапия. Ну, или кино какое-нибудь.
Дни шли одинаково. Подъем. Физиотерапия. Завтрак. Второй завтрак. Свободное время. Обед. Полдник. Ужин. Второй ужин. У каждого — свое меню, все рассчитано. Это тяжело. Ты месяцами взвешиваешь, считаешь до грамма, а тебе приносят тарелку еды, и эту еду ты должен съесть, тщательно пережевывая. Никто, конечно, тебе не скажет, сколько калорий в порции, но сюда попадают ведь самые прошаренные, которые даже на глаз могут прикинуть, что почем. И у всех, я клянусь, после еды есть лишь одно желание — пойти и выблевать всё. И именно поэтому никто не имеет права после еды куда-то отлучиться, и ты сидишь эти сраные полтора часа, и ждешь, ждешь, пока все усвоится и переварится, ждешь, пока все белки, жиры, углеводы, блин, пойдут тебе на пользу.
А потом случилось то, что случилось.
Кажется, это было в начале февраля.
Мы втроем пошли в туалет покурить. Стоим, языками чешем, Алька ленту в Инсте листает, и тут ее как будто кто по башке стукнул: я впервые в жизни видела, как с лица все краски разом пропадают, она даже как будто уменьшилась вся. Стоит, у нее сигарета уже по фильтру тлеет, а она в телефон глазами залипла. Я ей через плечо заглядываю, думала, может дома что не так, а там на фотке Никита этот с какой-то тёлкой в обнимку. И самое стремное, что счастливые такие, улыбаются, внизу смайлики-поцелуи и сердечки. Алька в слезы. Я ей: «Аля, ну не надо, мало мужиков, или че?», а сама понимаю, что для нее никого, кроме этого сраного Никиты, нету. Ее как заклинило: «Я люблю его, люблю». А Светка молчала-молчала, а потом как выдаст: «Ты че ревешь? Люблю — трамвай куплю. Много от твоего рева пользы будет?» Она у Альки телефон забрала, фотке этой лайк поставила и пост прочитала. В Алькиной школе ко Дню Святого Валентина устраивают дискотеку, приглашаются все желающие. И тут у Светки даже глаза загорелись. Не ссы, говорит, Алька, мы бабу эту за пояс заткнем, а Никита твой еще у тебя в ногах валяться будет!
СЛУШАТЕЛЬ: Компот будешь?
Поминки становятся шумнее. Алин отец захмелел, он рассказывает кому-то про то, как Аля любила Новый год и розового зайца, которого он привез ей в пять лет из Минска. Мама Али раскачивается из стороны в сторону. Одноклассники Али уже ушли. Люди пьют и едят.
ДЕВОЧКА: Светкин безумный план нас захватил. Я смутно представляла себе, как можно свалить под вечер из больницы, но почему-то верила в то, что всё должно получиться. В конце-то концов, мы не лохушки какие, мы ведь тоже достойны хоть раз побыть нормальными девчонками: чтобы наряды всякие, прически, селфи, чтобы пацаны на нас смотрели и думали, типа, нифига себе.
Знаешь, однажды, когда мне было лет четырнадцать, черт меня понес на свиданку. Тогда все знакомились почти вслепую, по аське, и ты шел на встречу, гадая: красота неземная тебя встретит или крокодил чернобыльский. Я собиралась часа три. Брови выщипала, косицу свою крысиную расплела, реснички намазюкала. Забились у остановки. Я туда летела, как нимфа рассветная, уже предчувствуя, какой волной восхищения меня обдаст мой потенциальный ухажер, когда увидит. Прилетаю я на эту сраную остановку на крыльях любви. Там стоит чучело в трико, вокруг полбайкала наплевано, в ручках потных мобилу теребит. Херово, конечно, но на безрыбье и чучело — мужик. Привет, говорю. Я это. А он молчит. На лице — вся скорбь еврейского народа. Потом-таки разродился. Говорит, ага, привет, и такой сразу: а сколько ты весишь? У меня в сердце все купидоны попадали куда-то в район левой пятки. Не знаю, сколько. Вру, конечно. Чучело мне говорит: ну, типа, я же вижу, что больше пятидесяти килограммов. И вот в тот момент у меня на мозгах эту цифру как будто кто-то горячим клеймом выжег. И вот этот ожог… Не болел он до поры до времени. Не болел. А потом, знаешь, как будто заразу какую в него подселили, когда нарыв сначала просто болит, а потом гнить начинает.
И вот знаешь, с тех пор картинка в голове зависла. Может быть, как раз такие картинки мечтами и называют: ты ее прям до мелочей представляешь и веришь, что когда-нибудь оно по правде случится. Я всё думала, как однажды прихожу на какую-нибудь вечеринку, а там все: и Ленка эта придурошная, и парни из параллели, которые меня чмырили, и все-все, кто меня обижал. И я. Стройная, волосы такие… ну, как у Светки, белые, и платье. Только чтобы обязательно в обтяжку. Понятно, что еще туфли, макияж, сумочка модная. И все эти козлы вонючие сразу в шоке. Не узнают, шепчутся, значит, типа, кто это такая красивая? А я им: «Да вы че, козлы вонючие, не узнали? Это я, ваша Иванова. Помните такую?»
И вот эта мечта близко совсем, стоит только продумать всё, как следует. И пусть, что там Алькины одноклассники будут, а не мои. Это, на самом деле, не важно, потому что платье с пайетками я уже заказала.
Нам повезло, что врач хороший. Он, конечно, загоняет пургу про принятие себя, про внутренний мир, красоту и всё такое, но в остальном нормальный мужик. Мы к нему сразу пошли. Заходим все втроем в кабинет, он сразу понял, что мы либо жаловаться, либо что-то вымогать. Говорит, заходите, девочки, присаживайтесь, что случилось? А у нас же Светка как бы старшая, так что мы с Алей молчим, а она начинает: «Юрий Михалыч, вот вы же тоже когда-то молодым были…» Я думаю, что ты, Светка, несешь, он и сейчас не старый, еще обидится и вообще ничего не разрешит. А тот вроде ничего, улыбается. Я и говорю, нормальный мужик. Светка дальше: «Юрий Михалыч, у Али в школе дискотека будет на День Святого Валентина, мы так хотим пойти. Нам ненадолго, всего на пару часов. Отпустите нас, пожалуйста». Врач очки поправил, задумался что-то, сидит, карандашиком по столу тукает, а мы втроем сидим напротив него, и сердечки так же «тук-тук-тук». У меня и так руки всегда холодные, а тут вообще ледяными стали, Аля кончик косы в рот запустила и жует от нервов.
Михалыч долго молчал. Потом карандаш отложил, очки снял и пальцы в замочек сцепил, и начал: «Девочки, я всё понимаю». Я сразу подумала, что не разрешит, потому что после «всё понимаю» обычно идет «но», и дальше уже дохлый номер. Я, говорит, всё понимаю, но сам вас отпустить не могу, здесь же больница особого толка. Вот если бы за вас родители поручились… Тогда запросто. Позвоните, расскажите всё, а родные пусть мне перезвонят и дадут устное согласие».
Нам с Алькой вообще напрягаться не пришлось. У нее родители адекватные, мои вроде бы тоже, ну, поломались немного, душеспасительные беседы провели и согласились. А вот со Светкой заминка вышла. Я еще у Михалыча в кабинете заметила, как она скуксилась, но не поняла, почему конкретно. А потом дошло.
«Никаких дискотек! Там шалавы и наркоманы одни марихуанной своей обколются и трясутся под музыку. Мать шалавистая, и ты туда же? Намажешься, сиськи-письки наружу выставишь, а мне потом правнуков на себе тянуть, как тебя тяну? Лежишь в больнице из-за дурости своей, вот и лежи, неча по притонам шляться» — Это Светкина бабушка ей сказала. Мы с Алькой всё слышали, потому что Света громкую связь включила. Она расстроилась, конечно. Отцу и маме звонить пробовала, мама сказала спросить у бабушки, а отец вообще трубку не взял, так Света его в голосовом сообщении послала в жопу, а маме с бабкой позвонила по второму разу и тоже их в жопу послала.
Я, говорит, девки, всё равно с вами пойду, хоть из окна выпрыгнуть придется.
Поминки заканчиваются. Сначала уводят Алину маму, которая от горя тихо подвывает на одной ноте, потом и пьяного в стельку отца. Присутствующие начинают сливать недоеденный суп в трехлитровую банку. Во вторую — утрамбовывать несъеденные котлеты и пюре. Рыбные пироги и узелки с повидлом заворачивают в газеты. Водки нет. Выпили всю.
ГОЛОС 1: Сколько еды осталось.
ГОЛОС 2: Красивая Алечка была, такая добрая, упокой Господь душу…
ГОЛОС 3: Какой холод на улице. Конец февраля, а так холодно.
ДЕВОЧКА: Мы еле дождались, когда там уже 14 число наступит. Платья заказали в Интернете. Я — серебряное в пайетках, Светка — черное с разрезами, Аля — розовое. У него еще юбка такая пышная, почти как у балерин, а сверху стразы. Светка еще ржала, типа, Алька в нем на тортик похожа, а я в своём — на диско-шар, но я так не думала. Нам курьер прямо в больницу посылку принес, мы на вахту с медсестрой спустились и забрали. Нам так-то нельзя этаж без медсестры покидать. Вообще, наверное, это и правильно: тут у людей в головах винегрет вместо мозгов, мало ли, что там удумаешь — ну, вскрыться там, поблевать, руки порезать. Всякое бывало. Светка рассказывала, что тут одна, еще до нас, пыталась на поясе от халата удавиться.
Ну и вот. Мы после обеда прямо в холле краситься сели. Нас Юрий Михалыч как увидел — обалдел, конечно. Ничего себе, говорит, какие у меня здесь красавицы появились… Конечно. Аля, вообще, как с обложки получилась: глазки подвела, тени розовые сделала, губки блеском накрасила, а медсестра ей волосы завила и волнами уложила. Принцесса. Света, конечно, выпендрилась: такой боевой смоки айс навела, что веки стало тяжело поднимать. И еще чуть не спалилась, ей Юрий Михалыч говорит: «Света, а ты чего собираешься, бабушка же не отпустила», а она ему «Да я так, за компанию с девочками. Мне, типа, нельзя краситься, или че?» Ну, Михалыч отвалил, потому что знает, что Светку нервировать не надо, все же помнят, как она окно расхреначила на эмоциях.
Когда платья надели, поняли, что с размером не очень вышло. Большие. Хотя и не удивительно, меньше XXS и не найдешь: на таких, как мы, не шьют. Но, в принципе, мы всё равно довольны остались.
Света, чтобы не палиться, одеваться не стала, зато упросила медсестру пустить нас в ординаторскую, где большое зеркало стоит. Упросила, потому что нам зеркал не дают, нельзя.
И вот, заходим мы в эту ординаторскую, подходим к зеркалу, а у меня сердце готово выпрыгнуть. Как-то получилось, что даже за руки взялись и прижались втроем друг к другу.
Аля говорит почему-то шепотом: «Ой, девочки, я никогда еще такой красивой не была…», а я молчу, потому что знаю, что если начну говорить, то слезы побегут, и макияж весь испортится. Да, Аля, мы красивые. Мы такие красивые…
Когда мы у сестры-хозяйки верхнюю одежду получали, то я Светкин пуховик тоже втихушку забрала. Просто в свой завернула и вынесла, а Алька в пакет ее кроссы запихнула и своими вещами прикрыла.
В столовой почти не осталось людей. Столы пустые, только за одним из них остается сидеть очень худая девочка в черном.
ДЕВОЧКА: Мы в школу на такси приехали. Вышли из больницы с Алей, сели в машину и сказали, чтобы за угол заехал и постоял немного. Светка минут через 10 появилась с пожарного выхода. Он всегда открыт, всё по правилам, но там еще решетка, ее Михалыч сам перед своим уходом запирает и ключ медсестрам отдает. Так вот, Светка сказала, что в туалет, а сама вещи через решетку пропихнула и сама протиснулась. Таксист сначала уперся, мол, не повезу, сидеть за вас не буду, но мы его чуть ли не на коленях упрашивать начали.
Школа у Альки обычная, таких в каждом районе по пять штук. На крыльце пацаны какие-то курят с девчонками. Девки все понтовые, конечно: каблуки, декольте, и пофиг, что середина февраля. Нам-то со Светой насрать, кто там понтовый, мы уже собрались из машины выходить. А Аля говорит: «Ой, девки, подождите, мне как-то не по себе стало, давайте может не пойдем?»
Я ей: «Алька, ты дура, что-ли? Столько ждали, столько готовились, Светка вон через решетку просочилась, как ниндзя, а ты идти не хочешь?» Не хочу, говорит. Светка злиться начала, Альке матёк загнула и про Никиту с его марамойкой напомнила, типа, потом не реви, когда их селфи с поцелуйчиками увидишь. Тогда Алька, конечно, пошла. Мы из тачки выпрыгнули, сразу сигаретки тонкие достали и стоим, типа перекур, а сами морально готовимся.
Я почему-то представила, что сейчас пойду не по тротуару, а по красной дорожке. Я по телику видела: всякие актрисы, певицы идут, как королевы, а их все фоткают, поэтому им надо держать лицо. Вот и нам так же. И мы пошли. Конечно, Алька трусиха, но, когда ей какой-то пацан на входе дверь придержал, она так ему по-королевски, типа, спасибо, и подбородок вверх. И тут понятно стало, что всё нормально будет.
Оказывается, не бояться — это очень просто. Помнишь, я говорила о мечте? Вот же она. Сбылась. Вот они все — Ленки эти, Васьки, Петьки — все, кто меня обижал, обзывал, чмырил. Вот они, те же самые, только лица другие, да это и не важно, теперь они смотрят на меня и думают, типа, нифига себе. А я стою среди них и словно выше становлюсь, потому что знаю — я смогла. Я всех их победила. Я всех к ногам своим уложила штабелями, понимаешь? И, наверное, им даже стоит сказать «спасибо». Если бы не было вот этого вот всего — то ходила бы я с закрытыми глазами. Говорят, что встречают по одежке. И провожают тоже по одежке. И всё в нашем мире делается по этой гребаной одежке, потому что никому не интересно раскапывать в тебе что-то особенное и уникальное. Юрий Михалыч долго пытался втирать, что не в худобе счастье. Типа, мы все прекрасны в том теле, которое нам даровано. Вроде как найдется человек, который полюбит нас такими, какие мы есть, с нашими толстыми ляжками, конопатыми носами или узкими глазами. Да херня это всё.
Официантки не обращают на девочку внимания. Они вытирают столы, ставят на них тарелки с кутьей, подносы с расстегаями и узелками с повидлом, выкладывают ложки. Офисных работников нет, их перерыв закончился. Девочка улыбается. Ей нравится запах борща с кухни и аромат рыбных пирогов.
ДЕВОЧКА: Пили мы шампанское. Я не понимаю, как можно в такой вечер пить что-то, кроме него. Алька всё по сторонам озиралась, Никиту своего высматривала. Светка вообще в разнос пошла, с пацанами какими-то курить бегала, танцевала. И, главное, снимала всё в Инсту. Музыка долбит, свет моргает, учителей не видно, а Света стоит в центре зала и орёт песню эту, как её, ну, все знают: «Мама, я танцую… Папа, не жди дома, я уже пьяна…»
И тут слышу — меня Алька за руку дергает, как истеричка: «Никита пришел…» Я смотрю, внатуре, Никита заходит, эту сучку свою под руку ведет. «Давай, говорю, Аля, твой звездный час, соберись».
Она молодец, конечно. Плечики расправила, стоит полубоком, шампанское из пластикового стаканчика тянет. Ей бы бокал больше подошел, но и мы не в ресторане. Они сами к нам подрулили. Курица эта молчит, а Никита Альке: «О, привет, Алечка! Сто лет тебя не видел, ты вроде в больнице лежала? Как здоровье?» Аля, актриса, голову поворачивает и бровки вверх: «Ой, я тебя даже не заметила, привет, всё хорошо, а ты как?»
Я молчу, конечно, но за тёлкой наблюдаю. По ней же видно всё: губы надула, лицо скривила, его в сторону тянет, а он отмахивается: подожди, говорит, Настёна, я Альку с первого класса знаю.
Тут пьяная Светка подвалила. «О, привет, Никита, я тебя знаю, Алька в Инсте тебя показывала, только ты еще с кукшкой-какой-то там на фотке был…» Эту Настёну аж передернуло, а Света дальше чешет: «Хотя сейчас от пацанов всего ожидать можно, сегодня одна, завтра другая. Пойдемте хоть шампусика за встречу одноклассников выпьем, я сейчас вернусь, только с Серегой покурю, общайтесь пока». Никита этот, видимо, понял, что обстановка накаляется, сказал, что шампанского принесет, и свалил, Настёну оставил.
Я говорю: «Ну, мы пока в туалет отойдем, приятно было пообщаться», а сама Альку тяну от Настёны подальше. Пришли в туалет, Аля меня за руки схватила и тараторит: «Блин, как всё классно, Светка — огонь, у марамойки чуть башню от злости не сорвало, ты видела, видела это лицо, а-ха-ха, просто чума! А видела, как Никита на меня смотрел? Я вот прям по глазам прочитала, что он в шоке меня увидеть такой офигенной… Я не могу просто… Всё не зря, вообще не зря»
Я даже ничего ответить ей не успела. В туалет Настёна и еще три тёлки вошли и стоят молча, на нас пялятся. Потом одна говорит, типа, Настюха, эти? Та кивает. Немая она, что ли.
О, говорю, девчонки, тоже решили носики попудрить? А они подходят ближе. Здоровые, как лошади. Мои тридцать кило одним плевком перешибут.
И меня паника охватила. Я на Альку смотрю, она тоже понимает, что всё, приплыли, у нее даже руки затряслись. Светку бы сюда, она бы такой вой подняла, что вся школа бы услышала, но нет Светки, она курит с каким-то Серегой и постит это в Инсту, чтобы мамка её видела.
Меня за руки двое схватили, к стенке прижали и держат. И руки у них такие горячие, потные, что кажется, будто кожу сейчас до костей прожгут. Алька в угол забилась, глаза, как блюдца, а к ней Настёна все ближе подходит. Алька маленькая такая, как кузнечик, каждую косточку можно разглядеть, если на свет поставить, и я вижу, как ей страшно…
Всё-таки Настёна не немая оказалась. Почти вплотную к Альке подошла и шипит: «Слышь, крыса облезлая, я че, не вижу, как ты на Никитоса пялишься? Думаешь, он не знает, что ты по нему с первого класса сохнешь? Он мне всё рассказал. Что ты толстухой была, рассказал, что записочки ему писала. И знаешь, что? Ему насрать. Но он культурный, он не скажет, а я вот могу. Так слушай, чуханка: ты как была чуханкой, так и осталась, хоть и похудела. Башку свою пролечи для начала. Я че, не понимаю, в какой ты больничке отлеживалась? Че, по тебе и подружкам твоим не видно, что вы долбанутые? К Никитосу даже на метр не подходи, я тебя сразу ушатаю, лохушка. Ему нормальные девчонки нравятся, а не такие уродки, как ты и твоя компашка».
Я стою и офигеваю, ору: «Слышь, ты…», — а мне рот ладошкой затыкают. Настена достает зажигалку. Плохо помню, что было потом, но резко запахло паленым волосом, будто кто-то курицу над огнем подпалил, слышу, Алька визжит, бабы эти ржут… Короче, они Але волосы подпалили и потом из ведра, в котором техничка пол моет, прямо в лицо плеснули. Суки. Суки. Суки какие…
Альку я увела оттуда. Хотела незаметно, но как, если через весь зал идти надо… Кто-то смеялся, кто-то помочь предложил, но главное, Никита этот, как дебил, бутылку шампанского в руках держит и смотрит. Просто смотрит, и всё. А рядом Настёна скалится.
Светке пришлось смс-ку написать, мол, мы поехали, давай тоже. На телефон она не отвечала.
В такси Аля всё молчала. Я ей что-то там говорила, вроде успокойся, всё нормально, всё хорошо, да толку-то от этого «хорошо», если на самом деле плохо? Но она сидит, к стеклу лбом прижалась и смотрит на вечерний город, и даже не плачет. Лучше бы плакала…
Не буду говорить, что в больнице было, когда мы приехали. А потом… Конечно, Светка не вернулась, телефон тоже молчал. Пришла под утро, ни на кого внимания не обращает. Легла носом к стенке и молчит, прямо как Алька в самом начале. Платье по разрезу порвано. Даже переодеваться не стала. Бабушка приезжала, её даже в палату пустили. Орала сначала, что Светка — проститутка и прошмандовка, как мать, клеймо некуда поставить, потом упрашивать начала, внученькой называть.
Аля тоже молчала. Всё сидела у окна и смотрела на грязный снег. Приехал её отец и о чем-то долго говорил с Михалычем в кабинете. Потом Алю забрали. Мы не прощались, здесь не принято: каждый со своими тараканами, захочет — расскажет.
За Светкой через пару дней тоже приехали, но не бабушка, а мама с папой. Они у нее капец какие красивые. Мама похожа на модель или актрису, а отец на этого… как его… Ну, в Индиане Джонсе снимался.
В столовую заходят люди в черной одежде, снимают куртки, рассаживаются за сдвинутыми столами. Кто-то плачет.
СЛУШАТЕЛЬ: Господи, упокой душу рабы твоя…
ДЕВОЧКА: Аля умерла в конце февраля. Мне Михалыч рассказал. Пришел, сел на край кровати, очки снял, говорит: «Сегодня Аля Байч умерла». Я ему: «В смысле?» Ну, он повторил, я с кровати встала, подошла к окну, смотрю — люди ходят, дворник снег выгребает, машины ездят. А Али нет. И холодно еще так, как будто декабрь, а не конец февраля…
Мы однажды сидели втроем, о чем-то говорили, и тут Алька такая: «Хочу актрисой стать». Ну, мы поржали, конечно, типа, какая актриса, Аль, ты че как маленькая? А она всё равно: «Хочу». И объяснила. Говорит, актрисы — они все красивые такие. Какая бы роль ни была, хоть дамы благородной, хоть Бабы-Яги — всё равно их всех любят, цветы дарят, фоткают, ухаживают за ними. Им как бы и делать ничего не надо особо, просто надеваешь костюм, грим делаешь — и всё, ты уже другая, и что там у тебя под всем этим — неважно даже. Только характер сильный нужен, упорство. Светка сказала, что пошла Алька в жопу, потому что у актрис вечно либо денег нет, либо они бухают. Потом сказала, что сама будет поступать на журналистику, чтобы у козлов разных интервью брать и потом по телику рассказывать, ну, про коррупцию, проституток, политику и всякое такое. Они вдвоем, значит, высказались — и на меня смотрят. А я что? Я не знаю. Молчала, как дура, пока на другую тему не перешли.
Альку мне очень жалко. И Светку тоже, но всё-таки немного меньше, ей же волосы никто не подпаливал и из ведра не поливал. И живая Светка. И я живая. А Али нет.
ГОЛОС 1: Суп горячий, хорошо. Конец февраля, а холод — жуть.
ГОЛОС 2: Вы ешьте, ешьте. Вот пироги. Кутью еще. Надо, надо — хоть по ложечке. Так принято.
ГОЛОС 3: Рис недоварен…
Все едят.
Девочка выходит из здания столовой, идет по тротуару, спешит на автобус, потому что ей надо успеть вернуться в больницу. Сегодня по плану групповая терапия, но девочка будет говорить с доктором наедине: остальных пациентов в маленьком отделении уже нет. Люди спешат по своим делам.
Конец февраля, но очень холодно. Девочка идет дальше.
январь 2021 г.
[1] Принадлежит компании Meta, признанной на территории РФ экстремистской.