Новый день
Проснулся я совершенно не выспавшимся и в поту, за несколько минут до будильника. Я лежал и смотрел на тусклый свет от окна: всё расплывалось. Я забыл закрыть окно, и в комнате был жуткий холод. Произошедшее ночью казалось сном. Наконец раздавшийся треск будильника только раздражал. Очень не хотелось подниматься. Солнце было высоко, его блеклый белый свет пробивался сквозь плотную темную штору. Я, шатаясь, захлопнул окно и, взяв ртутный градусник, зажал его под мышкой и сел на пол. Меня бил озноб. Градусник показал 38 и 4. Затем услышал отца: он готовил что-то на кухне, напевая себе под нос. Я терпеть не мог такие моменты, когда он, уже отрезвевший и, видимо, с легким чувством вины, пытался сделать вид, что всё как всегда. Стремясь доказать скорее себе, что всё по-старому, что что́ бы ни случилось — мы семья. Меня затошнило. Я снова завалился на кровать. Я смотрел в стену и трясся, в голове неутомимо проступала какая-то карта. Я смотрел на линии, они двоились, в центре карты была нарисована птица. Я разглядывал ее, пока не провалился в тяжелый, тягучий сон. Снилось, будто сижу в своей комнате. Окно открыто, на подоконнике сидит и болтает ногами моя бабушка. Снаружи высотища, этажей сто. Я говорю: бабуль, ты аккуратней давай, высоко же! А она говорит: не бойся, Ванюш, там хорошо. И вниз прыгает. Я подбегают к окну, а вокруг темнота и звезды светят, и меня засасывает туда, и я следом за бабушкой лечу вниз и оказываюсь в тонущей подводной лодке: вокруг мертвецы, они штурмуют мою дверь, а рядом со мной — Савина. Всё твердит, что ей страшно. А я отчего-то так смущен, что не смею пошевелиться. Затем понимаю: Савина голая — и продолжаю сидеть, скованный ужасом.
Иногда я выплывал из сонного тумана болезни. Но эмоции, которые наплывали на меня во сне, оставались. Я трясся, что-то бурчал в бреду и всё не мог зацепиться за реальность. Иногда сквозь наваждения проступала моя мама: она разводила клюквенный морс с медом, давала горькие таблетки и гладила меня по голове. Иногда проступала темная фигура отца: он начинал беседы про мой слабый иммунитет, иногда в потемках памяти проступали фразы типа «ничего, ничего, еще мужика воспитаю», и я всё проваливался в вязкую трясину постоянно сменяемых сюжетов и образов.
В полубреду я провалялся несколько дней. Рано утром день на третий или четвертый мне стало лучше. Я вышел из комнаты: квартира оказалась пустой. Видимо, родители куда-то ушли. Я громко позвал «мама», затем «папа» — и поковылял на кухню. На столе лежала записка «уехали в супермаркет». Раз в месяц они совершали на него набег и закупали килограммы крупы, десятки батонов, сосиски и прочую муть. Я немного подумал, отложил записку и пошел в свою комнату. Я отодвинул край нависших обоев, и тут передо мной уже воочию открылось что-то, напоминающее карту. Я сел на коленки напротив нее и стал рассматривать. И неожиданно понял, что за место, выплывает из переплетения настенных линий. Вот остановка, вот казарма, вот угловой дом, заброшенный стадион. Не знаю точно, подстраивал ли мой мозг эти игры или нет, но отчего-то был уверен, что на карте нарисован соседний военный городок! И не страшно, что дорога была с другой стороны, а кружок не очень походил на высотку: в тот момент меня это не особо интересовало. Я открыл створку шкафа и посмотрел на себя в зеркало. Бледный, осунувшийся, черные круги под глазами. Мне определенно нужно на свежий воздух. Всё сходится: я должен отправится в путешествие, чтобы непременно найти клад или что-то типа того. Я накинул ветровку, еще раз подошел к карте, достав свою карманную развалюху, сфотографировал ее — и вышел в прохладную белизну дня.
Письмо без адресата
По улице шел, уткнувшись взглядом в землю. Мир был тот же, что и раньше, но что-то в нем неуловимо изменилось. Реальность была замедленной, словно плыла в тягучем сиропе, и казалось, что, если я подкину камушек, он просто зависнет в воздухе. Я прошел двор и, срезая, побрел через поле высокой травы и старые деревенские дома. Кто-то топил баню, пахло костром. Я прошел домики и зашагал вдоль большой мусорной кучи, которую почему-то никто уже несколько лет как не убирал. Это был самый короткий путь до станции. Мне не в новинку было куда-то вот так вот уматывать на электричке. Станция находилась совсем рядом с моим домом. Никакого названия у нее не было, тупо номер: 124 километр. Иногда, когда было совсем тоскливо, я садился на поезд и ехал на две-три станции вперед; выйдя где-нибудь в Лобне или Талдоме, просто гулял несколько часов в неизвестном мне городе, потом возвращался. От таких прогулок возникало ощущение свободы, чувство унылой замкнутости отступало. Контролеры обычно начинали ходить позже, поэтому мои поездки были абсолютно бесплатными. На половине дороги до станции у меня началась одышка, совсем как у той старушки; но возвращаться домой было бессмысленно.
Пока я ждал электричку, наблюдал, как один парень спрыгнул на пути и забрался на соседнюю платформу, а затем, увидев на противоположной стороне своего знакомого, снова оказался на путях. Тот, второй, протянул ему руку, но не удержал, оба упали на рельсы. В тот же момент раздался свист приближавшейся электрички, парни побежали ей навстречу, едва успев свернуть у края платформы. Машинист подал протяжный сигнал, вагоны замедлились, проползая мимо ожидающих. Я оглянулся: те двое, смеясь, поднялись в тамбур и достали пиво. Я зашел в вагон и сел на пластиковую лавку, рядом уселась старушка с небольшой тележкой, полностью забитой какой-то зеленью. Электричку тряхнуло, и она тронулась. Пока ехал, обычно считал столбы. Это у меня с детства. Когда я совсем мелкий ездил с родителями на море, они всё просили меня считать столбы, чтобы я никуда не убежал пока они ходили в вагон-ресторан. Если на пути появлялось кладбище, счет обнулялся. Я терпеливо считал столбы и ждал, когда родители вернутся — захмелевшие, раскрасневшиеся и веселые.
* * *
Я помню ту единственную нашу поездку на море. Поселились в небольшом приморском городке Симеизе. По дороге водитель курил дешевые сигареты и выпускал дым в открытое окно, дым летел в нас. Меня мутило. Помню, как по приезде нас встретил бледный парень в кремовой рубашке, сын владельца дома. Он стоял перед нашей маршруткой и махал рукой. «Давайте ваши сумки», — улыбаясь, говорил он. Родители арендовали квартиру на окраине города, недалеко от трассы. Из окна был виден небольшой кусочек моря, пустынная дорога, уходящая вдаль, и несколько заправок. Я смотрел вокруг, на душе было очень тоскливо. Все эти воспоминания нахлынули в один момент. Тогда я еще записывал свои ощущения и мысли в дневник — этот совет мне дала учительница литературы: тогда у меня была беда с выражением мыслей, вот она и сказала фиксировать всё, что со мной происходит. Было непросто: «Меня зовут Иван, я боюсь окружающего мира, людей и родителей, и мне совсем не стыдно за это» — вот моя первая запись.
Папа ушел купаться, а мама сидела на диване и перебирала журналы.
— Где мой фотоаппарат? — спрашиваю я. Незадолго бабушка отдала свой старый, электронный, с выдвижным объективом. Проблема была лишь в том, что зарядку он держал минут 20: приходилось его постоянно ставить в розетку.
— Не знаю, малыш, посмотри в красной сумке. Я порылся в куче тряпья и выудил из него небольшую кожаную сумочку. Из нее и достал фотик, и сфотографировал маму: она сидит ко мне спиной, уткнувшись в какой-то журнал.
— Вань, я же говорила тебе не снимать меня, а ну-ка подойди ко мне!
Я подхожу, мама отчего-то расстроена.
— Опять у тебя волосы отросли, надо тебя постричь, слышишь, а то будут путать с девочкой, — говорит она.
Мне стыдно за свою прическу.
— Ты должен найти здесь друзей, слышишь?
Пищит телефон. Она поднимает трубку и снова поворачивается ко мне спиной, я щелкаю ее еще раз. Перетащил вещи в свою комнату. Сорвал несколько лимонов с соседского дерева и записал пару строчек в дневник: «Окружающие — это не я. Я — это не окружающие».
— Завтра нужно съездить в магазин, говорят, тут цены дикие… Всё на туристах держится. — кричит мне мама и продолжает болтать по телефону.
Сквозь ветви дерева на другой стороне улицы проступал красивый дом. Я высунулся из окна и заметил, что молодой парень в дождевике курил за сараем. «Артем!» — послышалось из дома. Парень испуганно бросил сигарету, втоптав ее в сырую землю. Тяжело откашлялся и забежал в дом. Я снял его сутулый силуэт на фоне полей. Перепуганное лицо. Тени от деревьев.
Всю ночь дул ужасно холодный ветер. Я простыл: спал с открытым окном. Утром папа уже суетился на кухне, и ничего хорошего это не предвещало: готовил он так себе. Из ванной вышла мама. Я прошел ей навстречу и высморкался.
— Вань, ты опять простыл?
— Да, я забыл… забыл закрыть окно.
— Я же говорила тебе закрывать окно на ночь.
— Знаю, знаю — проворчал я и закрыл дверь.
В ванной в зеркале я рассматривал свое женоподобное тело. Когда мне было около шести, иногда мать надевала на меня платье, которых у нас было множество: это продолжалось недолго, я уже не то чтобы помню… Скорее как сон.
Ветер на улице дергал деревья. Я наблюдал за противоположным домом. Родители возились с пакетами. Я подошел поближе и сфотографировал дом. Вдруг показалась машина, свернула на нашу улицу и остановилась недалеко от меня. Из машины вылез тот парень, что курил у сарая, вместе с ним — пожилой мужчина в темной ветровке, с рабочими перчатками на руках. Парень увидел меня и подошел:
— Что ты снимаешь?
— Всё подряд — отвечаю я.
— Артем, — протягивает руку.
— Иван. Я живу в этом доме, — показываю пальцем, — мы с родителями приехали отдыхать.
Из машины вылезла девочка лет четырнадцати. Она обняла Артема сзади, поправила его короткие волосы.
— Моя сестра Аня.
— Привет.
— Привет.
— Снимаете у Архыза? — спрашивает Аня.
— Да, наверно. Не знаю.
— Артем! — позвала его мать.
— Ладно, нам пора, было приятно познакомиться.
— Пока.
— Пока, Иван.
Я кивнул, провожая соседей взглядом. Отец вышел на крыльцо со стаканом в руках.
— С кем это ты разговаривал?
— Наши новые соседи.
— Что говорят?
— Ничего.
— Что ты будешь сегодня делать?
— Не знаю. Еще не решил.
Я стоял, шмыгая носом. Отец, ухмыляясь, изучал мое лицо.
— Что-то нужно делать с твоим иммунитетом. Скоро снова бегать начнешь, нужны силы… Пошли, искупнешься.
Всю дорогу до автобусной остановки мы молчали. Впереди остановился грузовик с коровами, мы сели на маршрутку до пляжа. Мимо окон плыли заводы и фермы, узкие улицы и снова — заводы, санатории, кафешки, санатории, заводы. За долгие годы черты того дня подстерлись: осталась лишь эмоция. Чувство какого-то тепла, какой-то недосказанности. Отец купил несколько литров домашнего вина неспешно его попивал, был крайне весел. Рассказывал мне, как впервые увидел море и долго-долго не мог вылезти из него. На меня море особого впечатления не произвело. Просто очень много воды. Плавал я в основном на мелководье, рассматривая людей. Домой вернулись под вечер, накупив фруктов; я занес пакеты домой и вышел на улицу. Пока ехали, проморосил мелкий дождь, и по земле волочилась легкая вата тумана. Я прикасался к нему ботинками и ничего не чувствовал. Иногда с моря налетал порывистый ветер.
— Иван! — окрикнул меня кто-то. На противоположной стороне дороги, за углом забора я увидел Артема. Он курил. Я кивнул в приветствии и пошел к нему. Артем играл зажигалкой, выбивая искры, и поднявшийся ветер трепал иногда возникающее пламя.
— Как дела?
— Ну так…
Я взглянул на окно, из которого фотографировал. Артем затягивался и смотрел на небо. Его футболка колыхалась, как парус корабля. Я устал поправлять волосы. Какое-то время мы стояли молча.
— В Москву. — наконец произнес Артем.
— Откуда ты знаешь?
Он пожал плечами: «Но я бы хотел, чтобы он полетел в Москву. Там не такая скука». Мы снова замолчали.
— Я там был как-то. Правда, очень давно, ничего особо не помню… — сказал я.
— Тебе нравится моя сестра? — вдруг спросил Артем.
— Чего?
— Она нравится тебе или нет?
Я так засмущался, что ничего не ответил.
— К ней в школе уже начинают клеиться, хотя она еще мелкая…
— Ага…
Артем посмотрел на меня пристально.
— Она сказала, что ты ей понравился.
Я молчал.
— Ладно, забей. Пошли вечером с нами, искупаемся?
— Ага…
— На, возьми. Вечером отдашь…
Артем протянул мне зажигалку, и я скорее машинально схватил её. Вечером я заперся в комнате и не отзывался. Увидев за окном Аню в одном купальнике, снова уселся на диван и долго смотрел на стену перед собой. Затем сделал фото, усевшись перед зеркалом на полу. Вспомнил, как смеялись над моим худощавым телом в школе. Взглянул на свои волосы: они отросли до плеч. Затем взял ножницы и состриг концы: вышло криво. Снял кофту. В коридоре второго этажа вспыхнул свет. Подходя к двери, я слышал, как ругаются родители.
Я вышел на улицу лишь с одной мыслью — убежать. Сердце жутко колотилось. «Наверняка они будут искать меня. Да и черт с ним». Я пошел к мосту. Холодный морской ветер обдувал лицо. Пытался согреть руки зажигалкой. Ужасно болела голова: внутри что-то пульсировало. Появился ком в горле и тяжелая тошнота. Забравшись под мост, я лег на кусок картона и пролежал так больше часа, ни о чем не думая. Потом уснул. Проснулся рано утром. Было очень холодно, и я поплелся домой, ожидая взбучку. Но мое отсутствие никого не волновало.
* * *
Поезд стал замедляться примерно на 111-м столбе. Из громкоговорителя объявили станцию «Прислон». Открыв на телефоне фотографию карты со стены, я вышел на перрон. Теперь казалось, что моя карта — просто набор линий, что нет в них никакой логики. Я покрутил телефон и так, и эдак, перелистнул фотографию. На следующей стояли мы с Савиной. Передёрнуло: о ней я совсем забыл. Принялся разглядывать фотографию. Всё-таки Савина была очень красивой, почти как Аня из прошлого воспоминания. Надо будет непременно поговорить с ней о чем-нибудь. Хоть о моем сегодняшнем путешествии. И, может быть, извиниться. Лишь бы старшаки мне ничего не сделали… Но Крот казался нормальным типом, в отличие от Столба. Отогнав эти мысли, я убрал телефон и решил немного пройтись.
Шагал от перрона по лесной тропе, протоптанной парой ног. По противоположной стороне улицы параллельно мне шла женщина. Она несла в руках какие-то тревожные синие цветы. Понятия не имею, как они называются, но именно они появляются повсюду в начале сентября. Эти цветы очень отчетливо выделялись на ее сером дождевике. Оглянувшись на меня пару раз, она улыбнулась. Мы шли примерно с одной скоростью по скучной улочке поселка. Остановившись у калитки, за которой виднелся дряхлый деревянный дом, женщина неожиданно повернулась в мою сторону:
— А вы с поезда? Не знаете, то был последний на Москву?
Я, не ожидавший вопросов, остановился и уставился на нее. Расписание давно знал наизусть, поэтому с легкостью ответил:
— Последний через 40 минут. Еще через час в обратную сторону будет. Мой… А на Москву всё…
Женщина потупила взгляд.
— У меня отец должен был приехать. А его всё нет…
— Может, он на автобусе или еще как… Или, может, на последнем… Вы давно ждете?
Мне хотелось как-то поддержать ее.
— Много лет уже жду…
Я удивленно посмотрел на женщину.
— Извините.
Женщина улыбнулась мне.
— Возьмите, пожалуйста, тут рядом целое поле. Я еще соберу.
И протянула мне цветы. Я перешел на ее сторону и с удивлением принял подарок.
— Всего вам хорошего.
Женщина еще раз грустно улыбнулась и скрылась за своей калиткой, а я остался стоять с цветами в руке. Она зашла в дом, но почему-то ни в одном окне так и не зажегся свет. Немного потоптавшись на месте, я пошел дальше.
Станция находилась довольно далеко от города, и всё вокруг больше напоминало деревню. Начался мелкий дождь, я свернул в следующий переулок, пустынный, как и предыдущий. От встречи с женщиной на душе остался странный неуловимый осадок. Не каждый день встречаешь городских сумасшедших.
За ближайшими воротами залаяла собака. Я оглянулся и понял, что понятия не имею, в какой стороне находится станция и правильно ли я следую линиям карты. И такие моменты полной неопределенности мне нравились больше всего. Именно в них реальность начинала разговаривать со мной. Я снова оглянулся. Позади оставалась пара кварталов, значит, до станции идти не больше десяти минут. Справа чернели развалины заброшенного дома, на заборе висел синий почтовый ящик. Странно: дом без окон, а почтовый ящик как будто только что покрасили. По высокой траве я подошел ближе и с удивлением обнаружил на ящике рисунок: птица, а под ней — мелким почерком: «Но не всегда будет мрак там, где теперь он сгустился».И тут кадры из моего сна совпали с реальностью. Блуждая где-то по закоулкам своего подсознания, я точно так же однажды набрел на этот почтовый ящик. Руки сами собой потянулись к крышке, и я выгреб содержимое на ладонь.
Обратно я ехал в пустой электричке. В кармане промокшей ветровки лежал маленький белый конверт. Ни марок, ни адресов.
«Ты, наверное, очень волновался за меня? Не стоит. Здесь очень хорошая столовая, так что ем я от души и не всякую гнусную морковь и прочее, а эклеры с малиновым вареньем, их тут очень хорошо делают. Ночью мороз минус 50, но мне тепло. Солнце зависло над горизонтом, очень непривычно, всё белое и очень красивое. Жалко, что тебя нет рядом. Местные вчера спели песенку, и мне отчего-то очень захотелось ее тебе пересказать:
Никогда, о старый волк,
не пускайся в лисьи игры,
размотайся как клубок;
и в огне
сгорай, как искры
Они пели и водили хоровод, представляешь? А потом наступила ночь. Но у нас был костер, который всех греет. В те редкие моменты, когда здесь всё-таки наступает ночь, звезды так близко, что, кажется, можно вытащить их с неба и поставить себе в комнату, чтобы они там светили, или закинуть в чашку чая вместо сахара, а потом откинуться на мягкий, пушистый снег и думать о тебе. В следующий раз, когда будешь смотреть на звезды, обязательно вспомни меня, и я подмигну тебе или упаду в твою ладонь. Нужно только зажмурить глаз и из пальцев собрать полукруг, будто колодец. Да и вообще, если ты сунешь голову в любой встреченный колодец и громко назовешь мое имя, я непременно тебе отвечу».
От письма веяло теплом. Конечно, адресовано оно не мне, но и мне в то же время. Я положил конверт в нагрудный карман и побрел к платформе. По пути домой меня не покидало ощущение, что мир меня всё же заметил и теперь со мной разговаривает. Только расшифровать его причудливый язык я никак не мог.
* * *
Домой я пришел ближе к вечеру. Маме, конечно же, понравились цветы, но эта радость быстро растворилась, ведь вечером у меня снова началась одышка и мама заставила меня ходить по кругу и делать дыхательную гимнастику. Нужно было тренировать легкие. Я ходил по кругу, с силой выдыхая и вдыхая воздух, минут через десять от каждой вещи в доме стало исходить легкое свечение, а мои руки разожглись синеватым огнем. Так происходило почти всегда во время дыхательной гимнастики. И пока отец строго смотрел на меня и немым укором давал понять, что с завтрашнего дня мы снова начнем пробежки, я пытался усилить свое свечение и поглотить в него всё вокруг, в том числе и отца, и его слова, которые почему-то тоже обладали цветом. Они зависали передо мной фиолетовыми и бордовыми всполохами. По окончании гимнастики голову немного кружило, и я поплелся в комнату, заметив, что оторванный кусок обоев приклеен на место. Я обреченно провел пальцами по холодной стенке и слегка заметному шву и, включив компьютер, засел за игру.
Игра называлась «Побег»: мне нужно было отвлекать охрану и выбираться из тюремного за́мка. За каждым поворотом ожидала стена или стража. Игра не шла, пальцы клацали мышкой, а мысли были где-то очень далеко. Через пару неудачных попыток, когда охрана в очередной раз включила тревогу и экран замерцал красным, я вышел из игры. В школьный чат заходить не хотелось. Интересно, писала ли мне Савина, или всё же обиделась? Я вспомнил ее бледное тело и грудь, отчего-то задрожал. Что же сказать ей, когда мы увидимся завтра? Наверное, надо будет извиниться, сказать, что плохо себя чувствовал. А потом что? Предложить прогуляться по кладбищу, например. А если откажется? Нет, надо будет точно с ней поговорить. Я всегда ощущал, что у нас с ней есть что-то общее. Я снова открыл ее фото на телефоне и стал рассматривать. Показалось, что на заднем фоне стоит белая собака. Я приблизил — просто размытый силуэт. Наверное, какой-то камень или что-то такое…
(продолжение следует)
[1]Предыдущие серии см.: «Нате» №6–8.