— Ты пока не сказала, я ничего даже не видела… — подруга сощурилась, приближая лицо к моей шее. — Ты про вот эти?
Да, про вот эти. Я пожала плечами. Подруга тоже.
— Волосы как волосы, — сказала она.
Волосы: тёмные, вьющиеся на кончиках, редкие. Вы принимаете какие-то гормоны? Нет. Они просто так растут? Да, на шее. Заметно, если очень близко подойти.
Я прихожу, кладу сумку на стул и встаю в дверях. Не знаю, что дальше делать.
Разувайтесь. Ложитесь. Ложитесь повыше, не бойтесь. Дайте я на вас посмотрю…
Мы с папой поругались по этому поводу. Он сказал:
— Некрасиво. Надо убрать.
Я посмотрела и так, и сяк. Не то чтобы вау, но ничего некрасивого.
Я сказала:
— Нет, спасибо.
Он подумал, постучал пальцами по столу и сказал, что оплатит процедуру. Я всё равно отказалась. Мы оба начинали распаляться. Что родственники скажут, когда увидят? А что, некрасиво? Ну нужно же их почистить! А они не грязные, вообще-то!
Ну правда, я же не Йетти. Понимаю, если бы их было много, если бы они были похожи на бороду или на шерсть. Но нет, ничего такого. У меня на предплечьях их растёт больше, только, почему-то, там они никого не напрягают.
Я сдалась, когда пришла сестра.
— Если хочет продолжать так ходить, то пусть ходит, — сказала она.
Я записалась в студию, и весь вечер мне было противно.
— Вам воск? — спрашивает женщина в униформе. Сертификаты улыбаются со стен.
— Да.
Женщина так щурится, что ответ кажется мне неправильным.
— Лучше не надо, — как будто по секрету говорит она. — Возьмите шугаринг или фитосмолу. Натуральные компоненты. Фитосмола волоски истончает, они потом всё хуже и хуже растут… А шугаринг можно молочный.
Я спрашиваю, в чём разница.
Она улыбается.
— Будет не так больно.
— Твоя прабабушка Чини тоже волосы удаляла. И бабуле, и всем остальным. Знаешь, как?
Я дёрнула бровью. Настроения на этот разговор у меня не было, но папа продолжал.
— Ниткой! Вот так брала нитку между пальцами — и дёрг! дёрг! дёрг! А уж слёз было, слёз…
Комочек сахара тёплый и вкусно пахнет. Женщина поудобнее устраивает мою голову. Она сама похожа на сахарную пасту: мягкая, но с крепкими пальцами.
Она размазывает сахар по моей шее под подбородком на три движения. Раз, два, три.
А потом дёргает по направлению роста волос, остро и быстро, вырывая волоски вместе с корнями.
— Лучше лицо не трогайте… Ой, слёзки потекли? Ну ничего, ничего. Это забудется. Без боли не бывает красоты.
Индустрия красоты зарабатывает на женщинах миллиарды долларов в месяц. Ловушка капитализма: если женщину убедить, что без процедур она некрасива, то она сама принесёт вам деньги.
А если вдруг решит, что красива и так, то вы эти деньги потеряете.
— Женщиной быть очень дорого, — вздохнёт вечером подруга семьи. — Я отдаю за ресницы три триста раз в две недели. Это шесть шестьсот в месяц, а ещё ногти — минимум две тысячи, лазер — три… Я боюсь заходить в «Золотое яблоко». Мне страшно видеть, сколько я трачу.
А когда мне было тринадцать, моя тётя учила меня брить ноги.
— И часто так делать? — спросила я. — Раз в месяц?
Тётя очень долго смеялась.
— Моя хорошая… раз в три дня.
Я думаю об этом всё время процедуры. От боли меня пробивает на смех, кожа жжётся и чешется, и мне кажется, что с каждым новым сахарным рывком полости от волосяных луковиц начинают, захлёбываясь, кричать. Над моей шеей, как над танахическим Египтом, поднялся плач.
Женщины делали так поколениями, думаю я. Это древняя практика. Они варили сахар, проверяли в прохладной воде, скатывается ли он в шарики, а потом наносили на кожу: нежно и методично, напевая под нос и срывая — по направлению роста волос.
Моя тётя — с бритвой.
Моя бабушка — с ниткой.
И многие миллионы до них. А уж слёз было, слёз…
— Ну ничего, — говорит женщина. — Зато потом лицо сразу визуально постройнеет…
Мне вдруг становится отчаянно жаль мои волосы. Они маленькие, беззащитные. Они мои. А я их — под воск. Как предательница собственного тела.
— Тут вот пушковые волосики. Убираем? На цену не повлияет…
Нет, пожалуйста. Пожалуйста. Оставьте мне хотя бы их.
Если они выросли, может, они зачем-то нужны?
Вечером я встречусь с подругой в кафе — она посмотрит на мою шею и сожмёт губы в полоску.
— Что там? — спрошу я.
Она молча откроет фронтальную камеру и вручит мне телефон.
А потом я приду домой и покажу это папе: россыпь болезненно-красных точек там, где когда-то были волосы. Незаметные, пока не подойдёшь очень близко.
Папа улыбнётся и хлопнет меня по плечу.
— Вот! Теперь чисто, красиво.
Шея ещё сутки будет болеть, а утром на каждой из красных точек выступит крошечный гнойный пузырь. И я буду обрабатывать её обеззараживающей смесью.
Как рану.
— Всё, всё, закончили, — говорит женщина. — Посмотрите.
И я встаю, одёргиваю юбку и иду к зеркалу. В нём я — с белыми сахарными пятнами на коже. Их ещё предстоит стереть.
А в промежутках между ними — ничего необычного. Всё та же я. Только нет волос на шее — тёмных, редких, беззащитных. Уничтоженных. И я всматриваюсь в зеркало, пытаясь найти красоту, которую мне так отчаянно обещали, но ничего не изменилось.
— Приходите ещё, — говорит женщина, похожая на сахар.
— Обязательно приду, — отвечаю ей я.
04.11.2025