Ленин на всех звучит языках,
Ленин — прост и велик.
Казах говорит, что Ленин — казах,
А я говорю — калмык!
Х.Б. Сян-Белгин
(предположительно написано незадолго до ареста в 1937 году)
Колышется цветной простор, усеянный огнями всех оттенков. Яркими взрывами прорываются бутоны сквозь снежные волны ковыля. Пропитанные солнцем и воздухом детсадовцы носятся по степи, пропалывая всё вокруг с рёвом бензиновой газонокосилки. Мятые желтые, белые и красные тюльпаны, фиолетовые и багряные цветы с неизвестными названиями — всё летит в огромные оцинкованные тазы.
Бегу и рву тюльпаны, истекающие соком в сжатом кулаке. Несусь к тазам. Снова убегаю в степь. Вокруг крики, вопли, сопли, царапины на коленях и локтях. Довольно качает головой добрая нянечка, следя, чтобы в тазы не подбросили цветущий репейник и иной сорный хлам, не достойный юбилея пролетарского вождя. За колесом шафранового пазика пыхтит на корточках пятилетний Стасик, не успевший сходить на горшок в садике. Воспитательница с недовольным подбородком стоит рядом и ждет, когда Стасик закончит, чтобы подтереть его куском измятой недочитанной газеты.
Едем обратно. В автобусе жарко, голова кружится от запаха цветов, которыми наполнены громыхающие лохани, стоящие в проходе между сиденьями. Аромат настолько сильный, что заглушает даже вонь, которую издает сандалик Таньки, которая умудрилась наступить в «приветик» Стасика. Заплаканная девочка сидит рядом с нянечкой, которая этим защищает ее от дразнилок других детей. Пожилая женщина чувствует себя виноватой за Танькины слезы: перед этим, очищая пучком полыни подошву белого сандалика, она громко высказала прыгающей на одной ноге Таньке всё, что думала про безмозглых детей, которые могут найти г…но даже в бескрайней степи.
Через несколько часов мы торжественно строимся в музыкальном зале. Дворник выставил в ряд перед гипсовой головой Ленина детское подношение — жестяные посудины с искалеченными цветами. Белый бюст кажется огромным, его передвинули в центр зала, а исцарапанную желтую тумбу под ней обернули красной тканью.
Смуглый, как зулус, короткостриженый калмычонок из логопедической группы читает вирши народного поэта про Ленина. Он смешно картавит и слегка запинается. За ним должна выступать белокурая Анечка из нашей группы. Аня наполовину немка, ее родители недавно приехали по распределению. Вьющиеся локоны и голубые глаза девочки идеально подходят для ритуальной демонстрации дружбы народов. В этот раз Анечке выпала честь читать стихотворение о Ленине на калмыцком языке. Не понимая смысла, она заучила его назубок и выдает текст с невозмутимостью диктора центрального телевидения, профессионально выстреливая в ребят ударную строчку «Авэ Ленин»[1], которой заканчивается каждое четверостишие.
Я стою в шеренге детей в белых рубашечках. Нас выстроили по росту по обе стороны зала. Немного ноют исцарапанные колени, я с тоской слушаю занудное чтение стихов и с завистью кошусь на скучившихся отдельно ребят в бумажных будёновках. Этот отряд должен вприпрыжку выскочить под «Марш Будённого», который готовится играть детсадовский баянист. На предварительном отборе меня не взяли в будёновцы, поскольку у меня не получалось подскакивать поочередно на каждой ноге. По какой-то причине я подпрыгивал только на правой — в итоге прихрамывая и не попадая в такт с остальными конниками. Конечно же, у хромого всадника не было шансов на участие в столь ответственном мероприятии, и теперь я издали глазел на изготовившихся мальчишек с суровыми лицами, сжимавшими в руках принесенные из дома игрушечные сабли. Самым обидным было, что у меня дома была отличная шашка из оранжевой пластмассы, и я был уверен, что лучше всех смотрелся бы в зеленом шлеме со звездой. К тому же я больше всех знал о Ленине, так как мне единственному из группы мама прочитала детскую книжку Бонч-Бруевича. В красноармейцы взяли даже серуна Стасика, у которого нет своей сабли. Он теперь свысока поглядывает на меня и других неудачников и, слизывая стекающую соплю, гордо помахивает обернутой фольгой деревяшкой: соорудивший ее отец почему-то назвал свое творение «чапаевский палаш».
Черед кавалеристов еще не пришел. Воспитатели по очереди выходят в центр зала и рассказывают беспокойному детскому строю про жизнь маленького Володи, которому сегодня исполнилось бы сто пятнадцать лет: каким умным мальчиком он рос, как с детства любил учиться, слушался своих родителей и мечтал о счастье для всего трудового народа.
В этот момент я уже смотрел в другую сторону. Мое внимание привлек блестящий рогатый жук, вылезший из пожухшего красного бутона. Он лениво покружился на месте, перелетел с одного цветка на другой, а затем приземлился на выпуклый лоб Ленина огромным родимым пятном. Ильич словно почувствовал мой взгляд и заговорщицки улыбнулся мне кончиками гипсовых губ. «Ave Lenin, — тихо повторял я только что услышанную мантру. — Ave Lenin!»
[1] «Дедушка Ленин» (калмыцкий).