Кругом рассыпаны осколки стекла. Руки колет — они изрешечены сотнями мелких порезов. Вдалеке слышится шум, топот, завывающие сирены. Крик вырывается из ее груди. Он такой плотный, точно веревка, опутывает шею, перехватывает дыхание. Его можно сжать и заточить в себе, унести с собой. Она хватает чью-то руку: «Не отпущу! Не отпущу!» — это единственное, за что она еще может держаться. Ее подхватывают и вытаскивают. Сопротивление бесполезно. Она должна отпустить.
* * *
— Алина, ты правда должна отпустить! — Вика знает, о чем говорит. Она развелась с мужем месяц назад и с тех пор, кажется, живет свою лучшую жизнь: подъем в шесть, пробежка, смузи с сельдереем, медитации, аффирмации, а после работы йога или поход к косметологу. После развода Вика скинула не меньше семи килограмм и помолодела лет на пять. А у Алины два года уже прошло, и всё никак не отпускает. И в весе она прибавила, и к парикмахеру четыре раза в год ходит закрасить седину, и на лице ее будто все горести мира запечатлелись. Какие уж тут йога-медитации-аффирмации, если ей едва хватает сил, чтобы соскрести себя с кровати и приготовить завтрак?
— Как отпустить? Если бы я знала, я бы уже давно…
— Ну, для начала, — Викина уверенная улыбка абсолютно точно не предвещала ничего хорошего, — выкинуть весь этот хлам из твоего гаража. Продать, отдать в благотворительность — вторичное потребление, все дела.
— Это не хлам! — запротестовала Алина. — Это его вещи! Их вещи!
— Ну, поступай, как знаешь, — пожала плечами Вика, делая глоток травяного чая. — Только вот по закону вселенной, чтобы привлечь в жизнь что-то новое, надо отпустить что-то старое. А отпускать ты не хочешь.
Ласкающий запах свежесорванной мелиссы и кислинки смородиновых листов витал в воздухе, согревал, напоминая о том, как в детстве Вика с Алиной срывали ягоды со смородинового куста, убегая от кружащихся шмелей, и с наполненными ведерочками прятались от надоедливых младших братьев в гараже, где Алинина мама Татьяна Андреевна засушивала мелиссу.
«Да, Вика знает, о чем говорит».
* * *
Одинокая лампочка, приветственно жужжа, несколько раз помигала, тускло освещая прохладный гараж. Правда, гаражом это помещение назвать было сложно: вот уже два года, как Алина продала машину, и теперь здесь хранились всякие вещи, которые, в сущности, были абсолютно бесполезны, но могли когда-нибудь пригодиться. Вдоль стен стояли старые бабушкины шифоньеры, шкафчики, тумбочки, холодильник «Саратов» и навсегда замолкшая машинка «Подольск». Гараж был заставлен коробками и садовыми инструментами: в нем всё лежало не на своих местах, но с множеством культурных слоев, сформированных за последние три поколения.
«И где только эти коробки?» — за два года Алина совсем не подходила к этим вещам. Она просто знала, что они здесь, рядом с ней, что она всегда может посмотреть на них, дотронуться до них и увидеть улетучившуюся жизнь. Но она совершенно не помнила, куда их поставила и даже как их собирала. Кажется, тогда она — сама или при помощи Вики — просто сгребла всё в кучу и затолкала без разбора по коробкам. А потом зачем-то вместо того, чтобы запереть коробки в оставленной московской квартире, потащилась с ними на поезде, затем на электричке до этого деревенского дома, где она когда-то росла, а теперь умирала.
Короткий звонок.
— Мам, привет, а ты не помнишь, где коробки с Сережиными вещами стоят? — у мамы всё всегда было схвачено. У нее была феноменальная память и нескончаемая энергия. Жизнь в поселке Татьяна Андреевна не любила и после смерти мужа поспешила переехать в город побольше, где тут же влилась в светскую жизнь, став заведующей местного дома культуры, а в поселок приезжала лишь на выходных, чтоб выгулять своего неумеренно активного лохматого шпица Кузю и насобирать ягод для заготовок.
— Тебе зачем?
— Вышвырнуть хочу.
— Я их на «Саратов» поставила, там за старым диваном, — и подумав, добавила: — диван тоже вышвырни.
— Спасибо, ма.
В гараже с кучей подписанных черным маркером коробок Алина чувствовала себя, как на кладбище. Вроде примерное направление знаешь, но где искать точно — не помнишь, и читать приходится каждую надпись, оглядываясь по сторонам. Она пару раз ходила на кладбище к их могилкам. То тропинкой выше, то тропинкой ниже — никогда сразу не получалось их найти.
И вот, вскочив на старый диван, она обнаружила пару коробок, на которых было накарябано «С. и Ю.», и спустила их на пол. Коробки тянули и отталкивали Алину одновременно. «Открой меня». «Не открывай меня». В них таилось нечто, что она должна была вспомнить, узнать, и в то же время совершенно запретное, то, что следовало забыть. Ее руки то приближались к коробкам, то отдалялись от них.
Лампочка пару раз мигнула и потухла.
* * *
— Почему продаете? Битая, что ли? Или старая? — мужчина с пожелтевшим воротником рубашки и взмокшими волосами рассматривал ее машину со всех сторон, выискивая, к чему бы прикопаться, чтоб сбавить цену. Он открывал двери, багажник, капот, с видом знатока заглядывал под машину и стукал носком запыленных ботинок по шинам.
— Я просто больше не вожу, — произнесла Алина с улыбкой, хотя внутри ее трясло. Она знала: сейчас начнутся расспросы. Это уже пятый потенциальный покупатель, и все они пытаются залезть не в свое дело. И почему она только должна выкладывать всю свою биографию незнакомцу и каждый раз припоминать это?
— А что так? — да, для него это small talk, все равно что поговорить о погоде. На самом деле ему совершенно безразлично, почему Алина продает машину, ему нужно лишь найти повод купить ее подешевле.
— Да просто устала. Тяжело это.
— Правильно. Не женское это дело — водить, — усмехнулся мужчина, по-хозяйски покручивая зеркала заднего вида.
Алина подавила возмущение. В тот вечер машину вела не она.
* * *
— Юрик, ты уже собрался?
— Почти, мама, — раздался звонкий голос из-за двери, — я только Снежка возьму, — с белым плюшевым медведем Юрик был совершенно неразлучен. Алина вздохнула, хоть бы в этот раз несносный шпиц Кузя не решил поиграть со Снежком, а то при прошлом визите к маме сколько было слез Юрика и скулежа Кузи. — А можно я еще машинки возьму?
— Да, милый, только в свой рюкзачок положи, — Алина повернулась к мужу. — Сереж, давай сегодня всё-таки до мамы такси закажем.
— А ты что сама не поведешь?
— Ну сам знаешь, эти дворы — сущие лабиринты. В них припарковаться совсем нереально, будем часами круги накручивать.
— Раз ты не хочешь, можем на моей машине. Вы там с Юриком к Татьяне Андреевне пойдете, а я парковку поищу. Что этим таксистам переплачивать? Час вечерний, дерут втридорога.
— Ты что, Сереж, ты весь уставший, после смены, а тут ехать еще почти час. Да к тому ж, юбилей у мамы, принесет дядя Витя самогон — и всё, он ведь не отступится, пока все не попробуют. Не хотелось бы у мамы на ночь оставаться. Что ее стеснять? Может, лучше такси?
— Ну раз дядя Витя придет, то и вправду лучше такси, — по-доброму рассмеялся Сережа, поправляя рубашку. — Сейчас закажу.
— Мама, я собрался! — Юрик гордо вышагнул из своей комнаты. На его рюкзачке широко улыбался зеленый динозаврик.
А дальше — вечерние огни, отбрасывающие оранжевые лучи в темно-лиловое небо; вывески — красные, розовые, синие; мигание фар, предупредительное мерцание поворотников; и скорость, движение, полет, теплый свежий летний воздух, задувающий в приоткрытое окно; приятная музыка, словно в каком-то фильме, и задумчиво светящиеся им, ускользающим, вслед окна многоэтажек.
«Как хорошо, что решили заказать такси», — думала Алина, мечтательно смотря на проплывающие в соседнем ряду машины.
* * *
Кругом — осколки стекла. Руки — в сотнях мелких порезов. Вдалеке — шум, топот, завывающие сирены. Крик вырывается из ее груди.
Она снова проснулась. В опустевшей квартире, которая вот уже пару месяцев кажется такой заброшенной, будто в ней никто не живет. Алина включила лампу и принялась глубоко дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох — стены дышали вместе с ней, сжимались и разжимались, но они не могли сжать ее, ее охранял кружочек света, отбрасываемого лампой. Так странно: зачем ей такая большая квартира, если вся она может поместиться в этот маленький кружочек света? И когда она только успела стать такой крохотной?
В детстве было так же. Включишь свет, и все страхи уползут, комары перестанут звенеть над ухом, мыши перестанут скрестись, и даже совы, залетевшие в поселок, перестанут ухать. И можно лежать, смотреть на трещины в беленом потолке и дышать вместе с домом.
Эта квартира слишком большая для нее. Эта квартира слишком тесная для нее. Ее отсюда вытесняют разноцветные рубашки Сережи и его коллекция дисков с песнями 70-х, игрушки Юрика, его портфель с улыбающимся динозавриком и белый мишка с бурым пятном — Алине так и не удалось его отстирать. Их надо запереть, спрятать.
— Вас больше не существует, оставьте меня.
— Тебя больше не существует, мы оставили тебя.
Алина спрятала лицо в подушку. Утром она опять едва сможет подняться, а голова будет раскалываться. Может, проспать работу? Уволят за прогул — две недели отрабатывать не придется. Это ведь так бессмысленно, ей нужно совершенно немного: круг света, отбрасываемого лампочкой, и сообщение Вике — «Я переезжаю. Поможешь собраться?»
* * *
— Тук-тук, — Вика постучала в косяк кухонной двери. Алина оставила чашку с чаем и подскочила от неожиданности: она совсем не слышала, как Вика вошла в дом. — Ты совсем двери в дом не закрываешь?
— Только на ночь, — отозвалась Алина. — Чужие не ходят, а своим — всегда рада. Чаю?
— Давай, — Вика присела за стол, и Алина, засуетившись, налила ей чай. Над чашкой повис аромат медово-сладкой мелиссы.
— Ты тут еще надолго? — спросила Алина.
— Думала завтра уезжать, но вчера такой инсайт пришел! И я решила остаться здесь еще на недельку, до конца отпуска.
— Что за инсайт? — восторженность Вики вызывала любопытство.
— Я решила устроить в нашем поселке ретрит-центр. Идеальное место — сосновый бор, речка рядом. Ну знаешь, для таких, как мы — уставших женщин из Москвы, переживших потери. Я уже составила бизнес-план: как раз соседка моих родителей продает домик — я думаю, она мне дешевле уступит, и я там по красоте все отделаю. Еще списалась со своим тренером по йоге, она просто в восторге от этой идеи, и… В общем, Алина, буду тебя откачивать, два года хандрить — не дело. Будем заниматься проработками, практиками благодарности, отпускать прошлое. Так что я теперь точно чаще буду наведываться в поселок и видеться с тобой.
Слушая подругу, Алина улыбалась: «И откуда у Вики столько энтузиазма?» — но в конце ее вдохновленной речи лишь покачала головой.
— Я в Москву осенью возвращаюсь. Кстати, разгребла коробки с вещами Сережи и Юрика, — продолжала Алина, — и смотри, что нашла.
Она потянулась к подоконнику, на котором лежали какие-то бумажки, и разложила их перед Викой. Это были аляповатые детские рисунки, мазня гуашью, в которой едва угадывались контуры машин, улыбающегося динозаврика и белого медведя Снежка.
— Это Юрик нарисовал в шесть, это — в восемь, подарил нам с Сережей на Новый год. Хочу повесить их вот здесь, — Алина неопределенно указала на пустую стену за спиной Вики. — Буду приезжать, а они будут меня ждать здесь. Думаешь, зеленая рамка подойдет?
30.01.2025