Экспрессионистская монопьеса
Действующие лица:
НЕКТО — лысый мужчина сорока лет, в черном котелке, строгом черном костюме, белая рубашка, черный галстук.
Сцена представляет собой ограниченное пространство: белое глянцевое полотно натянуто с трех сторон (сзади и по бокам героя). Пространство заполнено натянутыми с разных сторон и углов красными нитями. В центре — красная лавочка, на ней сидит Некто.
НЕКТО (кричит): Люди! Лююдиии! Толпаааа!
Я же вас вижу всех! Сколько ещё? Вы хотели знак? Получите! Это ваш знак. Ваш знак это я — плачущий на полу у вас под ногами! Я ваш знак, сегодня вы сделаете то, что давно хотели!
(Он же, но спокойно): По статистике, которую я сам и составил, все хотят обычно двух вещей. Если вам кажется, что ваша цель едина, то это лишь иллюзия. Сегодня вы ждёте знака для одного, а завтра уже для другого. Хотите признаться кому-то в любви или хотите выпрыгнуть из окна? Ваш выбор, ваш знак. И настоящая рулетка здесь отнюдь не само появление знака, а то, чего же вы захотите больше сегодня. Потому…
(Кричит): Толпа! Люди! Люди! Всем остановиться!
(Спокойно): Я тебе никогда не говорил, что ты прекрасна? Ты. Организм. Я ценю тебя как одно целое, как концепт, как всеобъемлющее, как производящую, как внимающую. Наша с тобой любовь уникальна и некрасива. Она извилистая, скользкая, её слышно издалека, о ней звонят, о ней кричат.
(Кричит): Люди! Люди! Толпа! Я тебя люблю, люблю тебя! Моя ты, моя ты!
Окликни меня! Обернись на меня! Дай мне снова окунуться в тебя, дай удариться плечом, наступи мне на ногу, отпихни рукой и даже не посмотри, что натворила! Обернись на меня!
(Спокойно): Как было это, когда мы с тобой были вместе? А ты теперь молчишь и ничего для меня ты не оставила, только какие-то отрывки разговоров, на кой чёрт они мне? На кой чёрт мне ТЫ? (Срываясь на крик) Куда теперь мне? Меня рано было отпускать, рано! Впусти, и мы поговорим! Впусти и всё! Грубая. Неотёсанная ты.
Даже будь ты четырежды нежна, ты не поймёшь. Только склонив свою голову над людскими страстями, ты поймёшь их тошнотное бултыхание в одном-единственном стакане. Каждый тогда тебе будет понятен и равновесие между каждой каплей. Тебе будет понятно всё. Когда одна приближается ко дну, обязательно будет другая, которая будет успешнее остальных стремиться просто вывалиться из стакана. Глядя на эту драму, ты можешь на секунду заволноваться вместе с ней. Но не стоит терять равновесия, скоро вся конструкция из капель качнётся обратно и произойдёт маленький переворот. Не мне объяснять тебе это. Как малое становится большим, а большое малым.
Даже будь ты трижды нежна, ты не поймёшь. Ты можешь не всматриваться. Ты можешь вечно смотреть общо, никогда не глядеть глубже и видеть только первых. Не частное, не одиночное, не единственное. Но единое. Частности могут портить твою целостность, твою размазанную однобокость, твою воображаемую правдивость. Заяви ты о своей раздробленности, всё вокруг обвинит тебя в слабости. Позор. Тебе будут кричать ‘позор’. Одним большим общим тебе закричат ‘позор’.
Даже будь ты дважды нежна, ты не поймёшь. Твой метод — завлекать. Ширить твой кулак и мозжить им всё, что для тебя станет невыгодным. Будь ты хороша или плоха, любая благость будет тобой извращена. Ты — неминуемая катастрофа. Красный код. Код красный. Распространяется сирена, отрезвляющая сирена. Твоя задача — делать так, чтобы частное было избирательно глухим и одновременно чутким в распознавании любого колебания, любого отклонения от единения.
Даже будь ты нежна. Хотя раз. Нежность есть твой невозможный смысл. Всякий раз, когда ты берёшь эту тонкую идею в свои неуклюжие культи, она сразу же падает обратно на стол. Тебе неинтересно. Твой удел — это стакан. Он стоит рядом, ты обращаешь на него свой пытливый взгляд и не смеешь оторваться от него. Пялишься, пока не станет очевидным каждый механизм, пока не настанет время долить воды.
ТОЛПА!
На станции плачет женщина. Согнулась в три погибели, обернула голову коленями, а глаза вдавила в череп ладонями. Ничего не слышу, ничего не вижу. Я несусь быстро к переходу и успеваю увидеть, как к ней подходит другая девушка и кладет ей на скрюченную в припадке спину руку. Они выглядели так по-разному, но так логично дополняли друг друга. Они представлялись мне отдельно от своей одежды и цвета волос. Они были абсолютными звеньями цепи нежности. Утешение для многих из частностей очень болезненно, унизительно. Жалость и сочувствие приравнивается к слабости. Но разве это правильно? Как может быть слабым человек, который смог принять тяжелое бремя страдания, решивший мужественно стоять на его пути в ожидании большой беды? Бесстрашные, отчаянные частности карабкаются сами себе на голову, чтобы показать свою мощь. Она положила ей руку на спину. Очень легкая рука. Такому бремени ни к чему дополнительная тяжесть.
Если подумать, то, наверное, нежность всегда начинается с облегчения бремени, каким бы оно ни было. Потому маленький мальчик берет у девочки портфель. И не потому, что она слабая или маленькая, а чтобы облегчить бремя. Может быть, ему самому легче, когда ей свободней в плечах.
толпа… что ты помнишь про них?
(На экране):
1.Я очень люблю делать сюрпризы
2. Однажды я хотел сделать сюрприз
3. Потом у меня не получилось.
4. Мне пришлось сказать, ну знаете
5. Чтобы не проебаться
6. Проебался
7. Я просто люблю праздники
8. Очень
9. Мне не надо, чтобы мои подарки превращались в какую-то грязь.
10. Я ведь думал об этом три месяца.
11. Все думают за два дня до, а я за три месяца. Хорошо же?
12. Только теперь это незаметно совсем. Стою, пялюсь на коробку, как долбоеб.
13. Зачем?
14. Чтобы мою заботу увидели, могли её почувствовать. Через обертку ощутить, как сильно я их люблю. Прямо также сильно, как красиво завязан этот милый бантик. Он завязан ровно, почти идеально, почему это плохо?
15. Я хотел всего лишь из всех дней в году внести в один из них, раз уж он праздник, хоть нотку неожиданности, хоть каплю внезапности и радости, которая взялась бы будто бы из ниоткуда.
16. Я так устал обо всем знать
17. Знать и со всем мириться
18. Я не хотел, но мне сказали
19. Эй
20. Хватит
21. Чего ты драматизируешь?
22. Да ничего, вроде
23. Устал
24. Не люблю праздники просто
25. Я опять приду просто пить
26. Но я соврал. Я люблю праздники
27. Но любить что-то с такой же детской наивностью — это надо постараться. Нужно мужество, которое есть только у детей
28. Противиться словам тех, кто не особо понимает твою любовь.
29. Не принимает
30. Не понимает
31. Но праздники я люблю до сих пор
32. И справляю их один
Нет! Я не хочу! Что? Не буду, нет. Лу́ка меньше. Ты же помнишь? Кубиками надо. По часовой. Сколько? Ты больная? Достаточно. Может, перестанешь?
С чем помочь? Не слышно тебя! Не слышно, говорю! Мать твою, это я глухой, или ты там немая? Сама теперь давай. Поздно! Да, да, поздно!
Ладно, извини. Извини, говорю! Вот и всё! Это я-то? Сама иди! Пизди больше, ага, я тебя не слышу.
Так тебе удобно?
ТОЛПА! Не кричи на меня, когда я говорю с тобой! Не моё дело, что ты не рада мне. Как же хочется заключить тебя в свои руки, провести по твоим щекам внешней стороной ладони, вечно сравнивая тебя по мягкости и легкости с кашемировым платком! Когда же этот платок успел превратиться в свинцовый пласт? Он теперь не медленно стекает с тебя, а падает перед тобой, как тюремные ворота. А мне что? Твоему величайшему любовнику? Кому, как не мне, валяться здесь, а? Ты ещё не понимаешь мою важность, но ты поймёшь.
Опять ты хочешь, чтобы всё было только тебе. Ты всегда только себе и для себя. Куда уж остальным смертным! Получаются же такие. Ты всегда учила меня одному: другие всегда важнее. В момент, когда ты сам не можешь себя обеспечить необходимым, только другие дадут тебе это. А отвернувшись от людей, кто мы? Человек — социальное существо, а ты говоришь так, будто я вырос и мимо социума. Ты хотела, чтобы я был частью всего того, что есть вокруг, а не замыкался на себе. Тем более, что сам из себя не представлял ничего. «От него не исходит ни угроз, ни благ. До сих пор беспомощное дитя. Мальчишка».
Мило, правда? Да что ты, великая, широкоплечая можешь сделать со мной? А?
Я часто срывался. Я часто кричу вообще и очень часто не сплю. Кричу, наверное, потому же, от недосыпа.
Спустя много очень долгих ночей я понял, что моя ярость не является чем-то моим, идущим из меня. Я не утешаю себя. Я видел остальных. Этого оказалось достаточно, чтобы откреститься от тянущего меня вверх прямо за щиколотку чувства. Я ёрзал, извивался, искажал своё лицо в неясной для меня эмоции, пока у меня не начинало щемить рёбра. А потом я увидел, что это не для меня.
Мне надо оборвать последнее, что связывает меня с этим вязким чувством. Я клянусь, это не потому, что я плохой человек. Я просто устал, и ты никогда не заметишь меня теперь.
ТОЛПА!
Теперь я достаточно нежен к тебе? Я теперь для тебя гожусь, сукина дочь? Расчистила мне место уже? А? Нравится же тебе, черт тебя дери, нравится, нравится, больше, больше, А? Поднял руку и сразу понравился. (Параллельный видеоряд: рука на уроке, кто-то машет рукой человеку в толпе, и прочее подобное вперемешку со сценами рукоприкладства)
Теперь то ты будешь слушать. Люби и благоговей, тихо пади ниц и слушай. Люби и благоговей. Проваливай к чертям.
2019 г.
