* * *
В лесу жарко, душно и дождь. Я предложила найти дом только для нас, и мы ищем. Дождь перемешивается с пóтом, липко. Не знаю названий этих деревьев, нам не нужны названия. Мы не находим его в лесу и оказываемся в поле.
В поле ничего не сажают, хотя уже можно, в поле лягушки. Ты следишь, куда наступаешь, за каждым шагом, боишься их раздавить. Их кожа кажется красной, похожа на твою. Твоя сгорела на солнце, а у них просто иногда меняется. Они скрипят особенным лягушачьим звуком. У какой-то лягушки голубое горло.
Мы находим его в поле, сегодня наш дом диван.
Я сливаюсь с тобой, и меня нет. Мы общее существо. Ты отодвигаешься, и общее погибает, ты остаёшься целым. Меня разделяет надвое, тело рвётся пополам. Я продолжаю жить. Не думаю о части, которая остаётся лежать в поле.
Больше никогда не вижу этот диван.
* * *
В квартире меня не ждут и не знают о тебе или о том, что такое дом. Я возвращаюсь позже, чем нужно. Никто не спрашивает, где я была, не предлагает поесть. Не была бы я их дочерью, они бы давно сменили замки. Если однажды не вернусь, они не будут меня искать, я им не нужна.
Засыпаю на старой раскладушке и в моём ещё открытом разорванном теле есть этот звук, скрип с поля. Жесткое основание впивается в позвоночник, а я к нему жмусь. Хочу почувствовать, как тело меняется, как кость разламывается и трещит.
Здесь невозможно спать, пишу тебе: «Давай построим сами».
Для нас ничего не строили. Тебе не нужно своё. Хочу спросить, зачем ты тогда ищешь со мной, но решаю не знать. Лучше вообще ничего не знать.
* * *
Мы находим его у заброшки: выбитое лобовое и два передних, отсутствующая дверь, спущенные колёса — дом. В бардачке кем-то оставлены сигареты, ты прикуриваешь от моей зажигалки. Роняешь сигарету и забираешь мою, забираешь из губ.
Нет ветра, дым остаётся в машине. В доме. Душно. Сладко. Ты перебираешься ко мне на сиденье. В кожу входят осколки.
Ты вынимаешь стекло из моей спины, из моих плеч, из моих бёдер. Говоришь, как это всё красиво. Раны горячие. В этом доме остаётся кровь. В этом доме с меня спадает кожа. Всё ещё слышу скрип.
* * *
Мы уходим из каждого, который находим, ты бы не стал в них жить. Когда ничего не встречается, идём к тебе, у тебя есть нормальный дом. Ты никогда не пустишь меня к себе навсегда, здесь другие люди, люди, для которых меня нет.
У тебя есть своя комната, кровать, у тебя рваные джинсы, потому что ты так хочешь, а не потому что не можешь купить нормальные. Я не говорю об этом. Я просто кусаю. Оставляю вмятины. Синяки. Кровоподтёки. Говоришь «больно». Кусаешь в ответ. У тебя ровная челюсть. Ровный след. Правильный прикус. Хочу, чтобы ты грыз до кости. Оставил рану чесаться. Моя кожа светлеет от шрамов.
Смотрю на твой дом, пустые стены, скучные белые полки, серые обои. Наверное, это должно выглядеть стильно, дорогой минимализм, а выглядит глупо. Ничего не говорит о том, что здесь живёт кто-то конкретный, здесь может жить кто угодно. Может, и у тебя нет дома.
У меня хотя бы есть скрип.
— Слышишь?
Ты испуганно смотришь на дверь. Ничего ты не слышишь.
* * *
Мы нашли дом в лесу. В сухом лесу.
Пришлось долго идти вглубь, в места, где уже никто не оставляет банок и ленточек на ветках, не думает о заблудившихся, где никого нет.
Ты выбросил мой телефон. Нас никто никогда не найдёт, это теперь только наше, даже животные сюда почти не заходят.
Никто не тушит пожар. Лес чернеет и падает. Дым расплывается по земле, поднимается в небо, но не исчезает, вдыхаю его. Давлюсь. Дом проваливается внутрь себя. Больше нет смысла тушить. Мы горим, и ты говоришь, что мне идёт обугленная кожа. Я больше не слышу скрип.
22.04.2025