I.
Нужен главный герой. Стану героиней.
Итак, двадцатишестилетняя девушка. Уже не девочка, молодая женщина, иногда для детей «тетя». Чаще без косметики. Чаще с распущенными длинными светло-русыми волосами.
Чаще без симпатии к разговорам о работе, часто говорящая о работе. Но сейчас, в отпуске — никаких лишних слов.
Время — лето, время солнца, легких платьев, сандалий и отпуска.
План готов. План написан раньше. Это рекомендации к писательству — писать план.
Вирджиния Вульф не садилась писать, пока у нее в голове не складывалась история. Вирджиния Вульф — гениальная женщина.
В литературе множество гениальных людей, иногда я слежу за ними через тексты и считываю советы. Более очевидные и менее. Иногда частные происшествия превращаются в предложения, как описание влияния голода на творческое восприятие у Хемингуэя.
Время — лето. Текст вне времени.
Как делать художественный текст сегодня, если на месте гениальности — любовь к письму?
Делать план истории из личной жизни оказалось непросто. Я не думала, что получится за один заход — тема, долгое время табуированная даже в мыслях, не то что на языке. И вот задача — создать структуру. Задача — разместить всё на своих местах.
Текст — конструктор. Текст ожидает вдумчивый этап подготовки.
Я на кровати своей съемной московской квартиры под номером 13 — мое любимое число. Не отрываюсь от ноутбука. Сначала выходит сухо и кратко, но — всё более детально, перестаю отворачиваться.
Плачу, и не могу остановиться ни плакать, ни вспоминать.
Сразу решила, что текст будет с фотографиями шрамов. Понять порядок: сначала должен быть текст или фото?
Другим говорила, что планирую писать про тело, главным образом, говорила именно так, некоторым: про тело и попытку самоубийства.
Когда одна подруга привела в пример интервью знакомой, где она откровенно рассказывала про свои две попытки, что это может быть полезным, я запротестовала, мне не интересна тема желания смерти.
Но о чем же тогда мне писать?
Обычно после заданного вопроса я начинаю много слоняться и со всеми встречаться, лето — отпуск — великолепная пора. И я отложила черновик, возобновив работу над другим.
Пока не создала заметку в телефоне:
почему тело?
мы проживаем жизнь телом
я пыталась покончить с этим телом
Черновик вышел скучным. Конструктор не складывался.
Я взяла билеты в родной город, чтобы найти старые открытки, возвращающие в декабрь 2009 года.
* * *
Мы жили в крошечной квартире. Папа переделал одну стену, и холодильник забирал место у одной из трех комнат, чтобы хоть как-то уместиться на кухне. Однажды в школе нам дали задание нарисовать план, в каком-то там соотношении, где условный метр равен квадрату, и когда я принесла свое домашнее задание, учительница не поверила мне.
Учиться я не любила, потому что у меня не получалось. В начальной школе всё давалось легко, а в средней меня перевели в гимназию, где нагрузка увеличилась, я не справилась, и оценки скатились. К фанатичности за учебниками меня не приучали (и спасибо), я была поглощена больше своими мыслями и делами. Оценки стали съезжать на тройки. Однажды я не подготовилась к английскому, и учительница поставила мне три двойки за урок. И я начала прогуливать. Доезжала с папой до центра города и разворачивалась назад. А когда меня поймали — поставила ультиматум — переводите в обычную школу.
Я обожала «Сумерки» и назвалась в контакте Эшли Грин. Тогда было вообще много самодеятельности с именами: когда-то я на полной уверенности была Полиной Ноябрьской, а моя подруга —Екатерина Великая.
И было что-то вроде тусовки — таких же других ребят с именами героев книг, актерами. Хотя всё было отлично и с реальными друзьями, но почему-то я проводила часы напролет за компьютером.
Мне двенадцать, и кажется, что у меня депрессия. Ничего особо не радует меня. Я иду в обычную городскую школу, где всем всё равно, делаешь ли ты уроки или нет, а англичанка, совершенно несчастливая, говорит, что мы разочаруемся жизнью. Что не так с англичанками? Сейчас разочарована только своим незнанием английского языка.
По пути в школу, я стою на одном и том же переходе и представляю, как меня сбивает машина. Я думаю об этом очень часто.
Незадолго до у подруги родила кошка, и мама согласилась на котенка. Я принесла его, ее, запуганную, странную и не слишком ласковую. Трехцветная — к счастью — сказали.
Где-то фоном проходила эмо-культура.
Мальчики на перемене смотрят, как ребята спрыгивают с крыши. Один за одним. Меня тошнит.
Я много слушаю песню «Прыгай вниз» — Оля.
Нашла и включила. Помню слова. Помню, как ехала куда-то на заднем сидении, темно, и она в наушниках.
Прыгай вниз, прыгай вниз… не бойся, тихо шепчет мне в душу дождь
Прыгай вниз и не беспокойся о том, куда ты попадешь
Я живу в пятиэтажке, но рядом девяти. Я смотрю на нее и думаю: смогла бы я спрыгнуть?
Ничего откровенно плохого в моей жизни не происходит.
II.
Я опять сижу на кровати, теперь уже маминой, матрас куда удобнее моего. Я открываю коробку, в ней папка с грамотами: из лагерей, из школы — за активное участие в жизни. Подозреваю, что их давали всем.
Есть великолепная грамота за участие в региональном конкурсе. Я написала свой первый рассказ для него. Но на вручении оказалось, что в целом было всего два рассказа, что подали на конкурс.
Смотрю на дату — апрель 2013. Через год — поступление в литературный институт и новые работы. Всегда немного.
Только спустя десять лет я пишу текст, который готова опубликовать. Который пишу, чтобы опубликовать, чтобы читали, умышленное писательство и погружение внутрь него.
И вот я опять на кровати и разбираю старые документы. В них больничные выписки, снимки спины, но я ищу открытки. Я помню их — нарисованные от руки. Помню бумажные ладошки, вырезанные по контуру рук моих одноклассников, перечитываю слова, собственные, откуда-то найденные, краткие и ассоциативные, я сравниваю теплоту тех, кого давно нет в моей жизни, с теми, кого видела на прошлой неделе.
Я нахожу письмо другой подруги. Нахожу дневник, про который забыла, там записки, фотографии, скрины переписок — дневник тогда был куда сложнее устроен, чем сейчас. Я нахожу записки мамы, что она передавала в реанимацию, аккуратный почерк, который просит меня есть овсянку
сейчас я почти каждый день ем овсянку
Записки от сестер, смешные разукрашенные открытки от самой младшей, что явно очень нравилось писать, несмотря на огромное количество ошибок. Записка от родного брата, где он просит разрешения прийти ко мне и добавляет в конце, что я самое дорогое, что у него есть.
Распечатки записей группы в контакте, которую создали, чтобы поддержать меня.
* * *
13 декабря 2009 года.
В один момент решение — сделаю это. Оно холодное и спокойное. Я верю в реинкарнацию и в неизбежность новой жизни. Мне не нравится эта. В ней я глупая, стеснительная и не умею взаимодействовать с мальчиками, в ней я перманентно ощущаю себя плохо и ничего не хочу.
Мама в гостях, папа с братом в той комнате, где выделили место под холодильник, я закрыла их. Почему-то набрала подругу, с которой не то, чтобы и были очень близки, а может быть перестали быть близки после — это было тринадцать лет назад, мне только исполнилось тринадцать.
Я поставила черную аватарку на своей фейковой странице и если что и рассказывала кому, то только там. В телефонном разговоре впервые вслух говорю о намерении. Девочка молодец и отвечает что-то достаточно трезвое: как же близкие, как же все. Но я решила: я заканчиваю жить. Никакого будущего. Всё равно. Эгоистка.
Я предложила маме сходить в церковь в тот день, потому что верила и верю в бога, хотя давно не верю в церковь. Но мы поругались из-за того, что я не надевала юбку. Я давно не верю в церковь, потому что хочу надевать юбку, когда хочу, а не чтобы прийти в ней, это не имеет ничего общего с верой в моем понимании.
Я вошла на балкон, и плакала, и просила прощения. Жаль только об одном: что не стану журналисткой и не буду писать.
Я сидела на окне, шел снег, у соседнего дома стоял мужчина и (как будто) смотрел на меня. У меня был голубой хлопковый костюм — я только вспомнила это — мне он очень нравился — его разрезали на теле.
Я закрыла глаза и прыгнула
И пугающая пустота под ногами
И никакой боли
Очнулась в реанимации, надо мной крестный, не знаю, почему он; я ничего не поняла, хотелось только пить. Сказали — нельзя. Попыталась обмануть, как хотела воды, сказала, что хочу в туалет, отпустите. Не могу хотеть в туалет — катетер. Хочу иначе. Принесем таз. Не нужно. Стошнило солеными огурцами.
Милицейский полицейский просит расписаться, ему кто-то резко отвечает, он бессвязно уходит, или не уходит, или вызывает движение моей руки.
Я под капельницами, сознание рассеянно. Медсестра похожа на Кирстен Данс. Не по себе от этого сходства. Вырываю случайно одну трубку во сне, подружка человека-паука ругает меня.
Сон короткий. Просыпаюсь и смотрю на часы на стене, жду часы приема, чтобы пришли родители. Я не помню их. Только как постоянно ждала, жизнь вокруг этих часов и сном — когда же опять будут здесь.
Новый год в палате, папа принес телевизор, встречаем 2010 под первый.
Мы всё время с мамой, она бросила свою жизнь.
Было так много лекарств, что я не помню боли из того периода, кроме одной. Только одну, когда, кажется, мне что-то зашивали, это было срочно и быстро, всё так же ничего не понятно, мне ничего не вкололи, я помню, как кричала, не тише, именно кричала. И как она плакала, когда меня вернули ей.
Тело уже не принадлежало мне, как прежде. Два месяца не могла ходить. Срочная операция на внутренности — первый шрам на животе. Пока ждала операцию, появился пролежень — второй шрам. От падения половина зада немного деформировалась и потеряла чувствительность.
Операция на спину — третий шрам, первая конструкция, чтобы поддержать треснувший позвонок.
Я легко отделалась, всего-то он, всего-то срочная починка органов, я до сих пор и не знаю каких — было и было. Всего-то смещение таза и невозможность рожать естественным способом. Легко отделалась.
Через месяц жизни в больницы мы перебрались домой, я только лежала.
Приходили люди. Время текло. Стало можно сидеть. Спустя два месяца — ходить. Помню, как стояла перед зеркалом — ноги неестественно худые, чужие. Больно. По несколько минут в день, понемногу увеличивая время. Выходили понемногу на улицу. Пять этажей и минут десять прогулки. Я не помню, где в воспоминаниях эти пять этажей?
К старшим классам я немного округлилась. Я стеснялась себя.
Когда у меня появился парень лет в шестнадцать, я показала ему следы на теле, и он искривился в лице. Меня не интересовала телесная близость, я не хотела, чтобы в близости с моим телом было другое тело. При обостренной влюбчивости меня вводило в ужас представление, что нужно будет перед кем-то раздеться. Вылечила любовь. Спасибо, что достаточно ранняя.
Время шло, мы с мамой съездили в Питер. И если в родном городе моя травма казалась серьезной, то в Турнера было множество девочек с историями страшнее. Сколиоз — конструкции во всю спину. Их сбривали налысо и надевали «корону», чтобы вытянуть позвоночник.
Запомнилась одна женщина. Принято считать, что попытка самоубийства — причина слабости. А она сказала, что это сила. Она первая назвала меня смелой.
Сделали операцию и вместо швов использовали специальный степлер, дали с собой упаковку с новым агрегатом, чтобы снять скобы — этого ничего еще не было в Саранске.
Психолог спрашивала: «зачем ты это сделала». Я отвечала: «я не знаю». И это повторялось снова и снова, пока я не заплакала.
Спустя пару лет боли увеличились. Сделали снимок и приехали на плановый осмотр: конечно, болит, конструкция сломалась. Мы вышли с мамой в коридор. Она в ужасе, а я спокойна. Внутри тишина. Всё по новой. Я постаралась успокоить ее: через всё пройдем.
И по кругу: оформление на инвалидность, квоты, палата с девочками со сколиозом. Я начала ходить уже через неделю. Медсестры удивлялись, как так быстро. Нежелание находиться в больнице. Мне удалось договориться с телом, мне нужно было вернуться домой и не вспоминать, скорее забыть, чтобы не вспоминать.
Опять недолгие прогулки, опять есть на коленях, потому что нельзя садиться, опять и опять. ОГЭ стоя — первый и последний раз.
Стыд стал моим спутником жизни. Я очнулась, поняла, что жива, и мне стало стыдно. Я понимала, какую глупость совершила, как сделала больно людям вокруг.
К нам всё время кто-то приходил, поддерживали, дарили подарки, писали пожелания и делали открытки своими руками. Всем было жаль меня. Мне было стыдно.
Врачи в шутку называли меня парашютистка. Мне было стыдно, что они отдают свои силы, чтобы помочь той, кто сама и виновата.
Соседская девочка позвонила мне и хотела одолжить что-то из одежды, это было неловко. Я понимала, что она хочет просто зайти. Ходили сплетни. Стыд. Постоянный стыд.
Стыдно, когда приходили школьные учителя.
Я попросила родителей переехать, и мы сменили квартиру.
III.
Я читаю черновик и стараюсь не думать о том, насколько он плох. Вырываю двойной листок из тетрадки и пишу новый план, дополнить первый. Теперь я главная героиня. Теперь я участница сюжета, где пишу о себе.
Я не знаю, каким сегодня должен быть текст. Наверное, таким, каким сегодня должен быть человек. А сегодня человек никому ничего не должен.
«А я такой оптимист, что никто не понял, какой».
Сейчас я вижу, что тогда и правда покончила со старой жизнью и начала новую — пусть, как это обычно и бывает совсем не так, как представляла. Тело осталось со мной.
Я часто ездила в Питер, где одна из виртуальных–реальных подруг водила меня на концерты и показывала, какой может быть жизнь за пределами маленького города.
Всевозможные льготы из-за детской инвалидности открыли передо мной двери: я выбирала, где хочу учиться, и могла поступить куда угодно, не ударяясь в учебу.
Мне нравилось читать и писать. И я всё так же хотела быть журналисткой, потому что не придумала ничего другого. Мечтала о СПбГУ, но когда посмотрела презентацию на белом фоне на дне открытых дверей — передумала. И экстренно стала искать, куда можно податься еще с результатами по литературе, так нашла литинститут.
Приехала в Москву и влюбилась в стены особняка Герцена. Именно в стены, где висели портреты писателей. Маленький актовый зал — он же аудитория. Я не привыкла учиться, в нем можно было не учиться, можно было просто жить и быть студенткой.
Фрагменты жизни иногда просто случаются. Со всеми.
Я не хотела рассуждать о жизни и смерти.
Я хотела выйти из ограничивающих конструкций, выйти из шлейфа стыда, что тянулся за мной. Хотела навсегда покончить со смущением при оголении.
Но одну вольность себе позволю.
Я всё так же верю в реинкарнацию, верю, что душа проходит уроки на протяжении жизни. Повторяющиеся сценарии — урок, который проходит душа.
Сдаться в этой жизни значит и в следующей столкнуться с похожей ситуацией.
Сдаваться — не вариант.
27.05.2025