
Синий пёс, с жёлтыми, горящими светофором глазами, смотрит из красного альбома по искусству. Внутри всё незнакомо. Розовый мир. То ли дело там, снаружи. Геометрия простых бытовых вещей. В реальном мире. В этой квартире, где он стоит на полке у стеклянного шкафа, закрывая собой керамическую глубокую тарелку и стеклянные фужеры для праздника.
— Какой у нас план? — Коля пришел, увешанный пакетами продуктов, как ёлка, ветки которой провисли под тяжестью особенно редких и больших стеклянных персонажей сказок.
— Оливье, под шубой, холодец… Курицу надо?
— Сама смотри. Я взял, но мне кажется, что не дойдёт!
— Окей. Ну, пару кусочков. На всякий?
— Сойдёт! А, чего опять мы всё делаем? А они что?
— Перестань! Они к чаю принесут!
— Так, до чая не дойдет, как обычно…
— Ну, потом съедим! Главное придумать развлечения. Петарды купил?
— А надо?
— Конечно, надо!
— Может, просто бенгальскими обойдёмся?
— Слушай, раз в год можем мы пульнуть в небо?! — её зрачки расширились.
— Я бы сказал… — снял очки, потёр глаза. — Я уже скоро сам взорвусь, предупреждаю! Третий раз не пойду!
— Ну, как хочешь. Надо ещё мандарины.
Вспотевшая от пара вареной картошки и включенной на максимум батареи, Марина творила на кухне кулинарный супрематизм. Симметричные кубики докторской колбасы, моркови, соленого огурца покрывал майонез. В поте лица заправлялась селёдка, укрывалась свекольной шубой.
— Ко-о-о-оль, достань проверь гирлянду! Мигают колокольчики?
— О-о-о, — только сев за компьютер, — а это обязательно?
— Желательно! Что, голая ёлка должна стоять?
— Мне от этой ёлки. Ты знаешь! Сама потом будешь всё подметать от иголок.
— Конечно, буду! Не нуди! Надо ещё тебе пику вставить. Я сейчас доделаю и буду наряжать.
— Я бы вставил одну пику.
— Переста-а-ань!
После намазанных, натёртых, нашинкованных, фаршированных, перемешанных ритуальных танцев с фарфоровыми красочными блюдцами, стеклянными глубокими чашами и алюминиевыми двух и трёхлитровыми кастрюлями в розовой цветочек, Марина села. На диван. В зале, у голой обмотанной колокольчиками сосны со слегка кривым стволом и лысоватой верхушкой. Она смотрела на неё теми глазами шестилетней Мариши, в бархатном тёмно-синем платьице от Деда Мороза. Она уже спела песню про лесного оленя, станцевала ламбаду под Джо Дассена и получила долгожданную мозаику! На двести пазлов! Целых двести пазлов «Белоснежка и семь гномов».
-— А что мы дарим, кстати?
— Бутылку и гель для душа!
— Ого. Если пить, то чистым!
Оба засмеялись, как тогда, в новогоднюю ночь на третьем курсе, когда Антоха обдал фонтаном шампанского пол стола присутствующих. Случайно! Было чуточку мокро, капельку обидно и сильно смешно. Марина потом долго ворчала из-за пятен на платье. Но больше потому, что хотелось фотографироваться.
— И сделаем пару кадров вначале, ладно?
— Начинается…
— Я прошу тебя! На память!
— Помнить надо вот тут! — Коля тыкнул себе в правый висок и надел наушники.
Было уже без двадцати десять, когда Марина скинула красный хлопковый халатик с кантиком кружева на рукавах и натянула элегантное бирюзовое платье с художественными пятнами. Дизайнерское.
В центре комнаты, у ёлки, стоял накрытый стол. Поля лаванды заслонили собой салатницы, розовые тарелки с бабочками и богемские фужеры.
Любимый стеклянный синьор груша, купленный десять лет назад, в первый их Новый год, неслышно играл на скрипочке в окружении шаров, Пятачка, Карлсона и светящихся огоньков. Вот-вот должны были прийти друзья.
— Я нормально выгляжу?
Коля быстро глянул, не спуская наушники с ушей.
— Отлично!
— Ты собираешься переодеваться?
— А зачем мы это делаем?
— Ко-оль! Ну, хоть день в году можно быть красивым!
— Спасибо. Класс! Я всё понял.
— Ну ё-моё, я имею в виду, нарядным, Коль.
— Ага… Продомофонят — одену рубашку!
Они ждали Светку, которая со всеми финансовый брокер в строгом черном костюме, эксперт по инвестициям. Но с ними верна традициям: пьёт, не понижая. За пятым шотом вспоминает кота Шрёдингера.
— Какого х**а!
Вдруг за окном полыхнуло. Ни петарда и ни салют. Ни ракетница. А… Ракета!
— КО-ОЛЯ-Я-Я!!!
— ТИХО!!! Быстро ложись пол ёлку!!!
— ЧЕГО?!!
— ЛИЦОМ ВНИЗ!!
Новогодний сюрприз. Полыхнуло в соседнем доме напротив. В наряженной к празднику комнате погас свет.
Больше. Ничего. Нет.
Больше. Никого. Нет.
Больше.
Нет.
— Свет!!!! Вы где?!!! Вы едете?? Вы живы??— тушь растеклась на покрасневших щеках. Красные ногти Марины тряслись, как серебряные ложки. Правая ладонь еле держала телефон у уха. У Коли пульсировало виски, подскочило давление. Остро резало в груди слева. Возможно, полетела сотовая связь, мама не брала трубку.
— Мы уже на мосту! Недалеко. Видели вдали чё-то полыхнуло!! Какого чёрта???
— Светик, осторожнее, пожалуйста!!!! Давайте скорее к нам!!
— Мариш, я не…— связь оборвалась.
— А-а-а?? Свет??? СВЕ-Е-Е-Е-ЕТИК?!!!!! СВЕ-Е-ЕТИ-И-И-ИКК!!!!!
КККККК
Заикаясь, запинаясь, захлёбываясь соплями в красной помаде. В смятом платье, спрятавшись под большой украшенной сосной.
— Ты со мной, ты со мной, ты со мной — нервно и испуганно зажевало пластинку. Хваталась за шею Коли. Он в ужасе её прижимал к себе, набирая, набирая номера.
— Ни**а! Не отвечают!!!
— Ты со мной, ты со мной, ты со мной
Ты со мной, ты со мной, ты со мной …
— МАРИ-И-И-ИШ!! — вдруг встряхнул её, как ту прогнувшуюся под тяжестью ветку. — МАРИ-И-И-ИШ, УСПОКОЙСЯ!!! Я ЗДЕСЬ!! ЗВОНИ МАМЕ!
Тут снова бабахнуло где-то слева. И завыло что-то за окном.
Несколько машин заиграли траурный марш.
— МАМА!!! МАМ, ВЫ ДОМА??
— Дома, конечно, что случилось? МАРИШ??
На секунду показалось, что всё приснилось. Матрица. Этого не было. Не было. Окна в доме напротив зияли чёрными квадратами. В комнате замерцал свет.
— НЕТ, НЕТ НИЧЕГО!!
Коля посмотрел на неё одичалыми глазами нарисованного пса в красном альбоме.
— НИЧЕГО, МАМОЧКА!! МЫ ДОМА! С НОВЫМ ГОДОМ, МАМОЧКА!
— Так, рано же ещё??
— С НОВЫМ ГОДОМ!!!
Мозаика бабы Ховы
— «Богатый край, а люди бедные».
— «Жители Бессарабии ищут заработки в чужих странах», — пестрели заголовки газет.
— «Две войны, прошедшие в Европе, заставили уцелевших в живых вернуться на историческую родину».
Плакальщица Ида Роша, покрытая черным платком, с набухшими венами на морщинистых руках, раскачивалась маятником и завывала гобоем посреди поля во время традиционной похоронной процессии. Савва умер при рождении. Братик Гершон не знал об этом и издал громкий, жизнеутверждающий первый крик.
— Мазль тов, Гершон! — обнимала малыша Хова, горько всхлипывая о втором. — Мазль тов!
— Когда ты собираешься делать брит милу? — спросила по телефону двоюродная сестра Таня.
— Табочка, тише! Ни дай бог, тебя прослушивают!
Спустя пару лет автобус до железнодорожного вокзала, до поезда Ховы, нёсся, оставляя в прошлом то болгарские, то молдавские дороги, местами русские. Огибая на скорости знакомые ямы. В восьмидесятые-девяностые сменилось поколение. Но не изменились проблемы.
Молдавию заполнили национал-патриоты. Первым признаком бури стала пропаганда этнических ценностей, имперского режима. Театралы и неформалы не могли договориться. Молдавский клуб Мотевича собирал многотысячную аудиторию, устраивал уличные протесты. На юге, в Буджаке, началась гонка за души земляков, как охота на ведьм. Требовали смены официального языка и самого режима. Ширина и уверенность шагов в Молдавии стали разными, не всегда большими. Вернее было вообще не шагать, а отсиживаться. И Хова с семьёй решили уехать. В поисках лучшей доли, своей воли. Воленс-ноленс.
Осев в Самаре, Хова продолжала оседлые скитания по рынкам девяностых в поиске приличного куска мяса или отреза хорошей ткани. Ковыляла правой кривой ногой, тянула ногу. Длиннющая и тощая, как подвешенная туша, Хова энергично рыскала по рынку, активно торговалась.
— Табочка, я взяла вчера индюшку, — позвонила Тане — буду делать с овощами, как Анечка любит!
Хова энергично порезала филе индюшки, баклажаны, чеснок, помидоры. Потушила с маслом и убрала на фарфоровой тарелке в холодильник.
Муж Лейб Самуилович, Лёва, начал налаживать жизнь на новом месте. Занялся гешефтами: по-тихому продавал квартиры. Вся квартира у них была увешана картинами, гобеленами. В прозрачном гарнитуре в зале серебряная посуда и шкатулки с ювелирными украшениями. Казалось, что жизнь наладилась.
— Хова, как твой гешефтмахер? — близкие знали почти сразу. Хова этого не стеснялась, а даже наоборот. С волками жить, как говорится… Но со временем стала волноваться.
— Ой, Табочка. — вздохнула и махнула здоровенной рукой. Потом села на стул и взялась за голову. — Что-то плох стал. В голове что-то у него! Поедем, наверное, домой.
— Лёва? Хоссподи…— схватилась отекшими руками за лицо. — Когда?
— В Израиле дадут квартиру. Надо бы торопиться. Да, и тревожно уже… — Хова отпила чай и резким движением отрезала кусок халвы. — В любой момент могут нагрянуть! Того и гляди… — откусила и зажевала. — Сколько этих сделок, сам уже еле ходит. Сколько можно! Нихнас яин, яца сод![1]
— Йиhйе бесэдэр[2], Ховочка. Здоровьем надо заняться, конечно. Куда поедете?
— В Хайфу, наверное. Должны дать квартиру! — засмеялась и тряхнула головой.
Муж давно ходил по краю, продал кучу квартир. А, ведь, в те времена все обменивались. Никакой частной собственности. Соседи зашептались.
— А ты так и не работаешь? — Таня покачала головой.
— Табочка! Оно мне надо? И так всё есть. Здоровья нету. — засмеялась. Хова и сама была вся переломанная, какая-то. Плечи широченные, угловатая. Но полна жизни, кипела энергией, как чайник на кухне.
Не то Гершону стало плохо резко, не то всё вместе навалилось. Собрались и уехали!
Внук Яшка умилял своими выходками в новой школе. Однажды притащил в дом ужа и спал с ним за пазухой. Играл в шахматы. Но учился не больно то хорошо.
Уехали в Хайфу все вместе, как репатрианты. Сын с семьёй отдельно жили, а Хове с Лёвой дали квартирку двухкомнатную. Со временем от антиквариата она больше напоминала торговую лавку.
На секунду показалось, что теперь то, не одни. В поле. На воле! Лечиться ещё не успели толком. Только начали обследования, и муж умер. А Гершону стало хуже. Пересел на инвалидное кресло. Опухоль мозга. Оказалась злокачественной. Ной — не ной, долбись головой о стену плача. Отчаянно, крича от досады, от непринятия. Бессарабия, Самара, Израиль. Ребёнок, муж, ребёнок: чёртова судьба, эпоха проклятия.
Хова как будто слегка уменьшилась. Спина ещё больше скривилась. Съехалась со снохой и внуком. Ирочка, как могла, отвлекала Яшку всякими секциями, занятиями. Записала на скрипочку, чтобы он скрипел, как сверчок за печкой. Чтобы рос, как у Христа за пазухой. Чтобы поменьше видел. Как. Папа. Уходит.
Хова уже не плакала. Как будто вся горечь глубоко въелась в её кожу вместе с запахом хумуса и лимона. В снохе с внуком души не чаяла. Спустя несколько лет после смерти Гершона приехала в Самару к Тане.
— Анечка, это тебе. — протянула в сером мешочке белое кольцо из платины с сиреневым камнем.
— Тойба, Тойба! — Хова закопошилась в сумке. — Тебе то забыла передать! — сунула двоюродной сестре мешочек с бусами из натурального камня.
— Хова, ну что ты придумала! — Таня ругалась.
— Ничего-о-о! Бэвакаша! Тода бэвакаша, Табочка.
Грузная, широкая, как пустыня, Таня с большими серыми грустными глазами медленно заковыляла на кухню ставить чайник. Села за стол в зале, поглаживая опухшие колени.
— Поедем завтра на рынок! — предложила Хова. — Я хочу Ирочке привезти что-то дорогое.
Бусы и браслеты с камнями казались мелковаты. Купила Ире люстру! Люстра была такая разлапистая, как растопыренная ладонь. Ажурные края плафонов с позолотой. Довольная, сосредоточенно следила, чтобы донесли коробку аккуратно. Сокрушалась потом Тане по телефону, что Ира ту коробку даже не открыла. Так и лежит там сейчас эта люстра.
Погостив у Тани, собиралась в аэропорт. Усадили её в машину, провожали громкую Хову, казалось, всем домом.
— Домой, домой! — помахала длинной рукой из машины.
Прошло пару часов. Таня с Аней только пообедали. Таня сидела у окна, высунувшись во двор, заполненный летним гвалтом детей. Аня читала рядом в кресле. К дому подъехала чёрная машина, остановилась, и из окна их первого этажа вдруг громыхнуло:
— Майн год!!! О, Майн год!!
— Хова???
Из такси в ужасе выскочила, как из кабинета врача Гершона, Хова, вскинув руки в небо, и завыла, как та плакальщица в Бессарабии.
— Они меня не вы-ы-ыпустили-и-и!! Майн го-о-од! Домо-о-ой хочу-у-у-у!
Головы соседей моментально заполнили распахнутые окна дома, как тараканы. Анин муж поспешил встретить, снова вытащив все чемоданы и коробку с драгоценной люстрой. Она звенела внутри, как сигнализация во время тревоги в школе Яши. Тогда всех вывели уже привычным путем в подвальное бомбоубежище.
— Что случилось-то у Вас?
— Они меня не пускают! Домо-о-ой хочу-у-у-у!
— Не переживайте, тётя Хова. Завтра поедем с вами в аэропорт, разберёмся!
Но Хова только мотала головой, ковыляя до квартиры, громко проклиная сотрудников аэропорта на весь подъезд.
— Домо-о-ой хочу-у-у-у!!
— Хова, Хова, успокой свои стоны! Люди пугаются, — на пороге стояла Таня. — Сейчас я налью тебе бульон с пирожками, объяснишь всё. Разберёмся!
Следующим утром поехали с ней вместе в аэропорт. Вышла какая-то ошибка с документами, но удалось договориться. Кажется, что сам начальник охраны аэропорта был уже готов засунуть гремящую, как люстра, Хову в самолёт навсегда! Даже обвязать скотчем, чтобы, ни дай бог, не выскочила.
Больше она не прилетала.
Спустя десять лет внучка Ани, Ева, получила непонятный подарок по почте. Как раз ко дню рождения.
— Папа, а от кого это?
Пришла такая цветная коробка с какими-то иероглифами.
— Это от бабы Ховы из Израиля. Давай посмотрим, — папа открыл яркую картонную коробку и достал цветные фигурные детальки и тонкую брошюру со схемами.
— Ух, ты-ы-ы-ы! Что это? Это бусы делать?
— Нет, — папа Евы покрутил длинными худыми пальцами тоненькую книжечку. — Кажется, это мозаика такая. Тут много схем, смотри, — протянул дочке. — мозаика от бабы Ховы. Вот, как раз, собирай пока температура спала.
— Классно, — громко чихнула в подтверждение. — Спасибо!
Девочка девяти лет в синей пижаме с пингвином и обмотанной пуховым платком грудью улеглась на постели. Ева засунула руки в мешочек с удивительными фигурками, открыла книжечку схем на чудном языке и листала, листала. Потом отложила на одеяло и начала собирать. Сперва огромный цветок.
— Пап, а кто такая баба Хова?
— Твоя троюродная прабабка. Она приезжала как-то, но тебя ещё не было.
— М-м… — Ева задумалась. Пальцы копошились в фигурных лепестках. Выстраивали свой узор. — Расскажешь о ней?
Настроение
Серая Лада Гранта Кросс кружилась в карусели парковки торгового центра на Авроре. Четыре поворота: Лизе главное найти себе точку и стараться медленно переводить взгляд, чтобы не стошнило. Смена рекламных декораций раскрылась ожиданием на светофоре. Можно отдышаться, отклеиться глазами. Из окна справа от Лизы металлическая проржавевшая лестница вела в пустую белую дверь с опустевшими тёмными окнами справа.
— Помнишь, сколько раньше сюда ходили? Мы с тобой уже встречались вроде даже? Пару раз точно вместе были! — сказала Лиза мужу.
— Да, я вообще обожал это местечко! Мы с Женьком каждые выходные сюда мотались. С дядь Гришей болтали, такой классный мужик был!
Лиза кивнула, улыбаясь.
— А что? Что там было, пап? — оторвалась от фермы в телефоне дочка на заднем сидении.
— Давай телефон, хватит. Мы раньше столько не играли!
— Играли, конечно, Лиз. Ладно, тебе!
— Ну, что?? Там? — почти выпрыгивала из автокресла девочка семи лет с косичкой и модной переводилкой на запястье левой руки.
— Там был магазин игр и дисков, зайка. Это ты сейчас любой трек каждый день слушаешь с Алисой по сто раз. Мультики выбираешь на Яндексе. А раньше такого не было. Это удивительное время!
— Да, Алин, мы ждали, когда уроки кончатся, и бежали в этот магазинчик с дисками!
— Не только в этот.
— Ну, в такие. Ещё на Революционной тоже был. Но здесь мне всегда больше нравился! Тут работал дядь Гена, золотой мужик был!
— Ага, я тоже помню…
— А что он? — нетерпеливо выспрашивала Алина.
— Он был эстет!
— Это как это? Иностранец? — округлила глаза десяточками из автомата игрушек.
— Не-е-ет! — засмеялась мама. — Ну, у него была большая коллекция дисков музыки!
— И игр! — выдал чеширскую улыбку папа.
— Раньше прийти и выбрать, что послушать, посмотреть…
— И поиграть — перебил Миша.
— Да, было любимым занятием. Если были денежки, конечно.
— Мы с Женьком иногда складывались и иностранные новинки брали, потом по очереди тестировали… — папа Миша вырулил, наконец, из пробки налево. — Круто, конечно, было!
— А ты знаешь, что мы с Ленкой мотались к нему всё время за каким-то роком, а он тихо так всё время нам говорил: на ковре-вертолёте, девочки? Потому, что он нас с Наташкой однажды увидел на улице. Мы шли с чипсами и орали, как ненормальные, «Я НА ТЕ-БЕ, как НА-А-А ВОЙ-НЕ-Е, а на войне, как НА-А тебе!»
Миша одобряюще закачал головой в такт.
— Не зря тебя выбрал, не какой-нибудь «Младший лейтенант», как мамка моя.
Оба засмеялись.
— Причем, дядь Гриша, по-моему, вообще случайно начал там работать. Он рассказывал. Его из универа выгнали!
— Да ладно?
— Ага.
Гриша Стрижекозин, действительно, вылетел из аэрокосмического на втором курсе. Быстро и стремительно, как короткая дуэль в фишки на лавке у подъезда. Тогда как раз сотнями хлынули на витрины комплекты «жвачка плюс фишка». Фишкой была такая круглая картонка, маленькая. Как раз умещавшаяся между большим и указательным пальцем. На ней всегда печатали картинки героев разных серий комиксов, боевиков, игр. От Mortal Combat до полуголых девушек какой-то группы. Потные мальчишки терли подростковой слюной их бюстгальтеры, кусая пальцы в ожидании, чья победит в поединке. Кто унесёт обе домой.
— Дай фишку, чувак, выиграю — отдам.
Звонкий хлопок переворачивал всё внутри.
Гришу выперли из университета. Одним щелчком опрокинуло на другую сторону. Срочно надо было что-то решать, а то заберут в армию. Не то, чтобы Гриша был сильно против. Но где-то внутри, чувствовал неприятное послевкусие от этой перспективы, как, если смешать Балтику с водкой.
— Ну, думай, — пришла с рынка мать. — Я больше за тебя хлопотать не стану. Итак, к декану ходила, дважды просила. Хватит. Чего ты кроме этих стрелялок-то можешь, наконец?!
Он подумал и решил попробовать устроиться в прокат дисков на Авроре. Розовый такой магазинчик «Настроение». Заходишь — и, действительно, оно появляется. Яркие и переливающиеся компактные диски казались детям магнитных лент тарелками НЛО, недосягаемым будущим. Музыкальный центр медленно и почти бесшумно открывал тонкий потайной люк, откуда, как в фикшн фильмах, выезжала специальная платформа для диска. Грише и Саньку из соседнего подъезда, Таньке из группы в универе, Кате из второй группы — да всем казалось, что, включив, улетишь в космос. Вообще, так и было.
Первый диск Агаты Кристи с синим котом, огненный Крематорий. Пландерфоника австралийской группы, Ози Озборн. Синяя серия с красными буквами: Metallica, Queen, Pink Floyd. Особое место в шкафу с прозрачными дверцами занимала серия DVD плюс MP3. Лестницей в рай Led Zeppelin выстраивались очереди в магазинах дисков.
Гриша решил перепрыгнуть ступеньки, как сбегая с пятого этажа хрущевки. Каждое утро, сидя за стойкой в магазине, он теперь выбирал фоновую музыку внутри, создавал своё настроение, задавал ритм всем, кто заходил попялиться. Потрогать. Посмаковать состав песен на задней стороне обложки. Поглазеть на дырявое платье Эми Уайнхаус.
Если в подборке сборника было хотя бы три-четыре хита разных звёзд, он немедленно оформлялся, потом передавался друзьям, потом их приятелям и так, пока бумеранг не прилетит обратно в ладонь купившего.
Гриша с упоением раскладывал товар лицом. Расставлял диски по сериям, типам. Отдельно на правой стене красовались компьютерные игры. Сам он обожал бесхитростные шутеры с монтировкой в руках, вроде «Half-life». Да, ещё в черном кожаном плаще: он Бэтмен! Сверхчеловек. Без бытовых проблем, без прыщей во всё лицо, без отсутствия девушки. Главное следить за уровнем жизни. Не задевать горящие стены. В самой тупиковой комнате будут лекарства. Без безнадежной постановки на очередь в районной больнице. Без сомнений о пользе и стоимости препаратов. В конце концов можно даже сохраниться. Без, без, без.
За пару лет Гриша, как Шерлок Холмс, легко находил ту самую вещь покупателю. Видел в них больше, чем они в отражении в зеркало.
— ЭТИХ у нас нету. Но эротика в крайнем правом стеллаже.
И небритый дядька в плаще с тонким ароматом перегара, пошатываясь, направлялся в крайний правый с невозмутимым видом. Как будто ел сваренное вкрутую яйцо ложкой.
Больше всего Гришу поражали некоторые родители.
— Вот, это что такое?
— Это у нас новая, но смотрите, рейтинг тут восемнадцать плюс, — Гриша показывал Serious Sam молодой матери.
— Что за шут говорите?
— Стрелялка. Но, смотрите, с рейтингом тут возрастным!
— Будешь в такую? — десятилетний школьник в форме с бабочкой, очевидно, заработавший все пятерки в четверти, не догадывался, какое мясо его ждёт дома. Мать, пропустив мимо ушей возрастные ограничения, как мясо через мясорубку, вытащила кошелек. — Будет, давайте!
Потом, конечно, вздрюченной лошадью такая мать прискакивала в магазин и с пеной у рта кричала, что подаст в суд за кошмар и бесовское насилие над детьми.
— Берите свои кишки обратно! Верните деньги!
— Но я же вас предупреждал! Это для взрослых ребят, тут восемнадцать плюс, понимаете?? А ключ уже вскрыт. Я не могу вернуть. Возьмите, вон, квест. Пусть проходит.
— Ничего я больше у вас не возьму!! Я вообще пожалуюсь, вас ещё закроют! С кишками вашими!
Но Гриша не переживал. Было даже смешно. Особенно радовали те, кто приходил и долго неспешно топтался от одного стеллажа к другому. От музыки рэгги к фильмам ужасов, а потом и вовсе играм на непонятном языке. Мальчишки, студенты, девушки в туфлях и платьях. Смотрели, смотрели и уходили. С разочарованным, возможно, тем, что бесплатной газировки больше тоже нет, лицом.
Гриша, сам не заметив, стал Дядь Гришей. Без семьи, как мальчишка из одного романа. Без возраста. Да, и почти без денег. Да, и зачем они ему? Все миры он протестировал. Некоторые предпочитал другим. Дома тоже скопил приличную коллекцию своей звуковой атмосферы. Она невидимой плёнкой накрывала весь его мир, сберегала от внешних воздействий. Никаких угрожающих его мирозданию существ.
Никаких наркотических веществ.
— Гриша, Славик умер. Передоз. Завтра похороны, приходи! Михай, Танька, Катька: все наши будут.
Славик снюхался ещё на первом курсе. Когда умер отец. Потом вроде завязал. Но, видимо, ненадолго.
Гриша не пробовал ни разу. Его единственным наркотиком был магазин. Он практически жил в нём. Пару раз, когда Люда заглядывала, пахло несвежим бельём и дошираком. Откуда-то из-под стола выползал раком Гриша, заправляя рубашку в джинсы.
— Ты чего тут спишь?
— Да не, пришёл рано.
Врать он не умел ещё в школе. Школьники вроде Лизы с Мишей не вылезали из «Надежды». И каждый раз, конечно, надеялись, что дядь Гена подгонит какой-то диск на денёк бесплатно, потестить, так сказать. Гена всегда был добряком, а дядь Гена, так и подавно. Какие там продажи! Это же счастье — поболтать о Горшке или переводах Led Zeppelin.
А потом заработал Торрент и Steam. Прошла эпоха. Молодежь скачивала игры, не выходя из дома. Любой мог найти любимые песни онлайн бесплатно. Пиратство цифровых нолей.
— Налей! — в баре напротив громко орал рэп.
Дядь Гриша ещё какое-то время отсиживался в переполненном товарами магазине совсем один. Седой, почти лысый. Худющий, с широкими квадратными плечами, как коробка от Blue ray. Раз-два за день кто-то заглядывал, бродил, как по музею. Неспешно, скрестив руки. И уходил. Ни с чем. Пару раз забегали спросить, нет ли у него модема от Мегафон или Билайн.
Вскоре магазин закрылся. Сейчас на его месте огромный торговый центр с кинотеатром, кафешками и парковкой под облаками. И, кстати, в магазине сувениров и всякой всячины, на третьем этаже, снова появились фишки и жвачки серии «Love is». Теперь это тренд ретро свадеб и вечеринок. Новая волна спроса на тамагочи и тетрисы для озабоченных здоровьем детей родителей.
— Ты представляешь, у них теперь животное не умирает!
— Как не умирает? А, если не покормил вовремя?
— А теперь можно перезагрузить или вообще новое завести.
— А, давай Алинке возьмём тогда? Детской травмы уже не будет.
— А это что такое? — спросила
— Это из моего детства! — ответила мама. — Закажу сейчас на Озон. Тебе понравится.
Дядя Володя
1.
Почему-то дядя Володя всегда заглядывал именно под Новый год. Если вдруг случайно летом, то становилось как будто холодно. Часто он не появлялся, как шишкогриб из Яниной энциклопедии. Его ещё зовут «рогатый заяц». И всегда почему-то был один.
Первый раз дядя Володя запомнился Яне, когда был Буратино. Это было ещё в первой квартире, где она жила за зелененькой занавесочкой, как в коморке у Папы Карло. Она как раз начала ходить в школу и похвасталась новыми книжками. Дядя Володя был другом родителей. Зимним вечером они играли с папой и дядей Володей в ходилку «Золотой ключик» на диване с золотым пледом. Он сидел, как Дуремар на болоте, в вытянутом свитере и штанах, пропуская ход, в ожидании, как выпадут кости. Над ними висел красный ковер почти во всю стену, а на нём выставка рисунков «Предметный разговор».
— Это как бы мой разговор с предметами, — объяснила Яна.
На том ковре под Новый Год большими глазами смотрела в двухтысячные голова женщины. Рядом довольно шагал Чиполлино в окружении кальмара, ядовитых красочных цветов и Рикки Тикки Тави.
— А это Пушкин разбросал черновики, — объяснила Яна.
Мама снимала семейную хронику.
— Володь, бедного Буратино схватили, да? На поле чудес?
— Вот кто меня тут обхитрил и обогнал! — показал Буратино на Яну.
— Это вот Лиса Алиса, а это, — папа Яны сидел посередине, — кот Базилио. В тот год Базилио из папы был отличный. Тоже худощавый, с легким прищуром, длинной черной бородкой, лукаво бросавший кости на игральное поле.
2.
Во второй квартире, в собственной комнате Яну укачивало от корней в квадрате, как от редких поездок на машине. Тянуло затылок от грядущих кубических задач. Удачно написала только сочинение. Тускло светила золотистая пластиковая лампа на столе, обречённо изогнув шею. Вдруг раздался звонок в дверь. Домофонов ещё не было, каждый был сюрпризом, как музыкальная открытка у неё в шкафу.
— Как заиграет? — медленно раскрывала её на Новый Год кончиками двух пальцев.
Металлическая дверь открылась, зашёл высокий и тощий мужчина в тёмном дутом пуховике и вязаной шапке. Он был, как сосиска в тесте из её школьной столовой. И пах чуть сладкими дрожжами.
— Привет, Володь, проходи. — открыла мама, подавая тапочки.
— Здравствуйте, дядя Володя!
— Привет, Ян! Как дела у тебя?
— Да ничего. Вот, математику делаю… Не появилась ещё у Вас книжка с автографом Кира Булычева?
Дядя Володя был книгочей. Он работал на книжном рынке, а дома, по словам Яниного папы, собрал приличную библиотеку. Всегда подолгу стоял у книжных шкафов в комнате родителей Яны, листал в худых вытянутых ладонях и иногда что-то брал домой почитать.
— Да, пока нет. Но я помню про тебя. Если появится, отложу обязательно.
— Ладно, спасибо!
— Яна, ты закончила? Будешь с нами пирог?
— Нет ещё…— вспомнила ещё о двух параграфах. — Пирог буду!
Она выбежала из полумрака математики в авангард маленькой кухни с цветной геометрической расцветкой зелёных штор и прямоугольным изумрудным столиком. Мамина шарлотка пахла счастьем.
— Весь секрет в кефире и корице, — продиктовала Яне под запись десять лет спустя по телефону.
— Ну, как у тебя в университете?
— Ой, не знаю, что сказать… — начал папа. — Ну, несколько курсов очных, как всегда. Юристы, конечно, такие все, — показал козу на правой руке. — У одной, я увидел, машина такая…
— Ну, ты бы ей сказал, мол, подвезите.
— Чего говоришь. — смеются.
— Володь, как мама у тебя? — Подлила чаю мама Вика. Яна взяла второй кусок и ушла в комнату.
— Ходит уже очень плохо. А так, ничего, держится.
Жили они вдвоём. Яне дядя Володя казался, как гамаши в эпоху джинсов, никому не нужным. Сами они к нему в гости никогда не ходили, как будто у него жила мафия или тараканы.
3.
В Новый Год ждали только дядю Володю. Он всегда был один, висящий, как символ года на ёлке. Каждый год мама с упоением выбирала очередной тотем на шаре или в виде фигурки, обязательно стеклянный. Янины родители как-то пытались кое с кем познакомить дядя Володю, но ничего не вышло. Мама аккуратно укладывала слои селёдки под шубой и попросила Яну пропылесосить. Внезапно оказалось, что он придёт с подругой и её дочкой Машей.
— Ты уж будь гостеприимна. Включи ей кассету какую…
— Мам, ну я разберусь уж. А она какая вообще?
— Я понятия не имею, мне отец наш вообще только сказал. Иди, пожалуйста, пылесось.
Дядя Володя, наконец, принёс Яне книжку Кира Булычёва. Внутри, на самой корочке, было синей шариковой ручкой «С наступающим Новым Годом. Желаю счастья». Почерк очень размашистый, буквы разлетелись по планетам. Год в книжке был вообще восьмидесятый. Яниной маме тогда было двенадцать, она впервые отправилась в Болгарию с танцевальным ансамблем «Задумка». Позже папа рассказывал эту историю про длинные мамины ноги в одиннадцатом классе, взлетевшие над сценой.
Яна всем показывала эту надпись, как будто поздравили лично её. А книжка оказалась самой не цепляющей из всей серии и вообще не про Алису.
Тётя Наташа была милой, но косой на один глаз. Её дочка в белом платье с приплюснутым лицом была, как не пропекшийся блин на молоке.
— Как у тебя в школе дела, друзей много? — внезапно и очень тихо, медленно, как на допросе, тётя Наташа присела рядом с Яной.
— Хорошо всё. Немного, но с одной мы, прямо, дружим.
— Ты знаешь, да, — слегка шепелявя, продолжила — если кто-то какие-то гадости тебе говорит, то может навести порчу. Вот. Ты ставь такой, как бы, защитный блок, да? Как бы от всех, да?
Яне показалось, что её учат варить яйца в рассоле. Она вежливо кивала, натянуто улыбалась, а тётя Наташа продолжала.
— И про себя повторяй: что на уме, пусть будет, да не обо мне. Поняла, да?
Слышали, что тётя Наташа входила в какую-то секту пеуновскую. Но за столом об этом нельзя было говорить, как о Том Кого Нельзя Называть из новой подаренной на Новый Год книжки. Пару лет назад в поисках вишнёвого варенья с косточками Яна залезла в верхний ящик коридорного шкафа, а там была новая книжка, очевидно для неё. Обрадовалась и расстроилась одновременно. В Новогоднюю ночь думала, как лучше изобразить удивление, но её раскрыли. Утром папа пошёл на мусорку, а вернулся с видеокассетой по первой части этой серии. Яна тогда, словно попала в Хогвартс.
4.
Через пару месяцев пили вместе чай, играли в карты. Тётя Наташа вдруг стала рассказывать про их главную Светлану. Она была что-то вроде королевы пчелиного улья. Только сама никуда не летала, ей всё приносили уже готовый мёд, а она учила, как его есть. И жужжала постоянно о гармонии и счастье, которое почему-то всегда было тесно связано с имуществом жениха или родственников мужа. Совершенно очевидно, что сама тётя Наташа эти соты в один улей не связывала. Строила исключительно свои интерпретации.
— Понятно, — безучастно кивнул папа Яны. Мама порезала шарлотку и вежливо перевела разговор на тему грядущей свадьбы своей сестры. Больше всего, кажется, её ждала Яна.
— Юлик, когда уже вы поженитесь?! Я так хочу, чтобы у тебя родился малыш!
Юля загадочно улыбнулась.
— В августе! — это был настоящий сюрприз.
— ПРАВДА?!!! — И Яна запрыгала. — Ура-а-а-а!!! У вас будет свадьба!!!
Дядя Володя был очень рад, спрашивал детали, где хотят отмечать. Тётя Наташа, кажется, тоже, но больше говорила про брачный договор.
— Да, у нас это никогда не было принято, Наташ. Игорь — очень порядочный человек, мастеровитый.
— Викочка, это очень хорошо, — вкрадчиво шепелявила. — Но лучше иметь какие-то гарантии, да? Квартира у него есть?
— Да нет, пока они будут жить у наших родителей.
— М-м, вот как…— разочарованно добавила тётя Наташа. Но мама не заметила. Дядя Володя тоже.
— Володь, как у тебя мама?
— Держится.
— Лика Петровна такая молодец. Огород у неё был, но Володе то сколько можно на нём уже корячиться? У него всё-таки грыжа будет. Спину недавно сорвал.
— Д, это…— отмахнулся дядя Володя.
— Нет, Володь, не маши. Надо её продать, и всё. Сколько тебе надрываться? И потом: это же деньги всё-таки.
— Д, я там толком-то не возился. Пару раз просто яблок притащил. Огородик-то мамин, а она, уже, вот, у нас не ходит.
— Ну да, понимаю, — кивнула мама Яны. — У меня папа тоже всю жизнь на даче, туда и обратно пешком, с рюкзаком. Мы, к сожалению, помочь можем не часто.
— Вот, вот…
5.
В старшей школе Яна с родителями переехали в новый дом, дядя Володя не приходил уже лет пять. Совпадением оказалось, что прямо напротив нового подъезда был центр матрицы, пеуновский офис.
— А, что к нам больше дядя Володя то не приходит? Он знает, что мы переехали? — наивно спросила у мамы, жуя гренки на новой просторной маковой кухне.
— Да, они с отцом твоим давно перестали общаться. Он же, ты знаешь, со всеми уже почти раздружился. — грустно включила новую кофе машину.
— Почему это?
— Ну, из-за политики, конечно. Ты только с ним, ради бога, это не обсуждай! Начнётся ещё скандал.
— А что, он единорос, что ли?
— Да причём тут это… Ян, это, мне надо к уроку готовиться, — глотнула кофе и поправила волосы. — Ты к сессии готовишься вообще? Я ни разу не видела, чтобы ты зубрила.
— Ма-а-а-ам, ты опять! Ну, хватит уже меня пилить!
Гуляя с парнем, Яна прошла мимо офиса Пеуновой и остановилась.
— Представляешь, эта секта прямо напротив нас теперь!
— Да уж. Я слышал, кстати, что на неё уголовное вроде есть, ты знаешь?
В тот год как раз из всех труб лилось о её незаконной деятельности. Куча бывших насекомых, вырвавшихся из кокона, как вылечившиеся от кокаина, стали заявлять в органы. Но другие преданные пеуновцы, как волан де морцы, отбивались. Доставали жала, хотя их было жалко. И, хотя сама пчеломатка срочно улетела без адреса, они продолжали нести цветочный нектар, опьяненные и подневольные её партией «Воля». «В её книгах всё пропитано ложью. Она пишет о том, как остановила ядерное облако, идущее с Балаковской АЭС. Или о том, что она мысленно остановила налёт саранчи на Самарскую область».
Дядя Володя пытался вытащить подругу оттуда. Он вкрадчиво объяснял, что не существует магических знаков и обрядов счастья, нашествия инопланетян и тайных планов уничтожения человечества. Что уйти от неё — это свобода.
— Помнишь, «темницы рухнут, и свобода нас примет радостно у входа».
Дядя Володя закончил самарский филфак ещё в те годы, когда бунтарством было предпочитать Рубинштейна или цитировать Нину Садур.
Но тётя Наташа пила воду только из одного крана, не замечая, что лилась то ржавчина о пришествии инопланетян, тайно остановленных главой их секты, то о проклятии человечества, которое можно снять только верой в Бога и деньгами на организацию политической компании их лидера.
В ответ на занятия дяди Володи с Машей русским, его предложение пожениться, она, конечно, потребовала брачный договор и перепись квартиры матери дяди Володи на неё с дочкой.
— Так посоветовала Светлана Петровна. У всякого счастья должны быть безопасные границы. Я — личность. Я должна в первую очередь любить себя и думать о своём счастье.
Это были основы пеуновской марганцовки. И её стало через край. Стало откровенно рвать, выворачивать. Тётя Наташа ходила к ней за любым советом, как к Богу, не задумываясь. И шептали они там, как в храме. Дядя Володя пытался поставить ей очищающую от вируса капельницу. Но становилось только хуже, и они разошлись. Точнее, она его бросила, как старые тапки на мусорку. Может, кто подберёт.
6.
Той же зимой как-то вечером, мама зашла с работы и взглянула на Яну глазами обезьянки, перед которой танцевал Каа из детского мультика.
-— Привет. Как дела? — раскладывая продукты в холодильник.
-— Нормально. Писали изложение по ОИЯ…
— Ну, и как? — насыпая молотый кофе в рожок.
— Так себе. Сложно. Почему мы на курсах не писали?
— Ну, тебе раньше это было не надо… Ну, что-то написала всё-таки?
— Да, я много постаралась вспомнить! И про то, как коробка пахла и про улицу…
-— Какая коробка?
— Да, там, ну по тексту.
— Ясно. А отец не звонил?
— Нет, но скоро придёт, наверное… Уже шесть.
— Сейчас я ему позвоню. Надо, чтобы он кое-куда заехал.
— Куда? Ты ж из магазина?
— Дядю Володю помнишь?
— Дядю Володю? Как-то ты внезапно… На улице встретились?
— Мне Лика Петровна позвонила. В общем… Он умер, представляешь… Сердце, вроде, — облокотилась на столешницу.
Яна спрятала нос ладонями, как белый медведь, и вытаращила глаза. Молча. Мама медленно закивала, поставив горячий кофе.
— Ведь он ещё молодой, ему сколько?
— Вот так. Как жалко, что мы столько лет не общались! — потёрла накрашенный глаз. — Не выдержал он, наверное, просто…
— Чего?
— Ну, всего. Семьи не сложилось, — взяла, наконец, кофе и села напротив. — Наташа эта совсем тронулась, наверное, добило его это… Он Маше ведь и книжки редкие приносил, очень полюбил её, — махнула рукой. — Как это можно было вообще: требовать от человека квартиру его матери, которая к тому же инвалид! Даже не ходит!
— Да, как в кино…
— Ну, вот, Лика Петровна одна осталась, — отпила, не посахарив. — Завтра похороны.
И мама вдруг беззвучно заплакала, вздрагивая плечами, закрыв нос и рот кулаком, размазывая тушь под глазами.

30.01.2025
[1] Вошло вино, вышла тайна.
[2] Всё будет хорошо.