Ольге Яковлевне Хоревой и Геннадию Айги




Комментирует Мария Ежова[1]:
Псалмопение Евгении Либерман перешло в этих стихотворениях в краткие и аккуратные формы. Общим ощущением от подборки становится успокоенность, в которой сходятся линии трёх личных времён лирической героини и нескольких мифических временных линий, отражённых погружением в культурные контексты, с которыми героиня себя соотносит.
Для неё одинаково функциональны и питательны кантианство и пост-советская травма, переданная ей в памяти поколений двойными посланиями, ностальгическим ужасом.
Чтобы справиться с этим внутренним расколом, Евгения обращается к терапевтической функции пения, снимая напряжение между тоской по советской эпохе и отторжением её. Она вспоминает царя Давида и вслед за ним обращается к единственному, кто способен вывести её из этого состояния, — к Богу. К нему ли относится и последнее вопросительное Ты с прописной?
Вслед за советским квазивоспоминанием приходит другое, мифологическое прошлое, тесно с ним спаянное в сострадании. В нём Евгения предстаёт в ипостаси еврейской женщины, — женщины, несущей память народа. Перед тем как произносится по частям формула Шма Исраэль! происходит отказ от страха, «я не боюсь — в ожидании слияния». Абсолютно реальный, конкретный во времени полёт на самолете становится неотвратимым и необратимым опытом слияния со своим женским еврейским настоящим, существующем в умножении на поколения других женщин, которые произносили Шма Исраэль!
Героиня меняется вопыте слияния и смотрит на окружающие её вещи теперь иначе, соединяя их с еврейской религиозной практикой. Пробуждающаяся природа оказывается в зеркале еврейского же кода: бабочки как цицит, кисти на одежде, символизирующие завет с богом, а первый василёк напоминает о даровании Торы.
Букет обретает целостность, а экзальтированность в кульминации подборки — мистическом опыте — сменяется столь необходимым тихим покоем финального стихотворения, которое уже не забрасывает нас в начало истории народа, а рассказывает воспоминания-полусон лирической героини, и не в акте веры, как прежде, а в акте любви, где ребёнок принимается со всеми его фантазиями и любым возможным будущим.

17.01.2025
[1] Мария Ежова — поэтка, критикесса, религиоведка, философиня. Сотрудник Библиотеки поэзии и со-организатор Чемпионата поэзии Маяковского. Исследователь современной культуры и ритуальных практик.