
В правом кармане вибрирует телефон. Наверное, одно из бесконечных уведомлений, сервис доставки продуктов сообщает о скидках на кошачий корм. Снова вибрация. И опять. Достаю телефон из кармана, плевать, что промокнет, вдруг что-то важное. Его глупая и любимая рожа в маленьком кружочке, вижу только крайнее сообщение из тех, что он накатал, эта его дурацкая привычка отправлять по одному слову вместо нормального полного предложения. «Сорян (» — горит на экране, на грустную скобочку падает снег.
Ныряю в ближайший ТЦ, яркий искусственный свет бьёт в глаза, повсюду мерцающие витрины, за которыми прячутся скучающие продавцы. Отхожу в сторону, чтобы не унесло потоком куда-то спешащих людей, достаю телефон, читаю. Он вернется домой поздно, появились планы, не сможем вечером глянуть тот фильм с Евой Грин. Отправляю ему «ок)», не задаю никаких вопросов, а внутри накатывает, накатывает. Вдох-выдох, чтобы унять волну. Вдох на четыре счёта, выдох на семь. И так много раз, пока не станет легче. Выбегаю из глянцевого ТЦ в холодную, сырую улицу. Слякотно. Что это вообще за слово «слякотно»? Звучит неприятно, нелепо, хочется отмыться от этого, но к сегодняшнему дню идеально подходит — слякотно. Слякотно на улице, слякотно внутри.
Когда он предложил попробовать свободные отношения, мы встречались уже год. Я сомневалась. Он убедил, говорил, так многие жили, это современный мир, столько возможностей. Приплёл сюда Сартра… Поддалась, согласилась, я же не зашоренная какая-нибудь. Он исчезает по вечерам, иногда на ночь, я не задаю вопросов. Все счастливы. Ну, или делают вид. Может, было бы проще, будь у меня кто-то, но за три месяца так никого и не нашла, только скачала бесполезный тиндер. Запрещаю себе думать об этом до вечера.
Бегу дальше, надо в банк, забрать карту, надо в магазин, набрать подарков, надо, надо… Даже в выходной всё куда-то бегу. Взять бы паузу. Уехать куда-нибудь, перестать быть собой хоть ненадолго или наоборот, стать наконец собой. Всё обдумать, поменять.
Прохожие куда-то спешат. Всматриваясь в их лица, совсем не слежу за дорогой, в итоге поскальзываюсь и падаю. Боль в затылке, на лицо падает мокрый снег.
— Девушка, вы в порядке? — слякотное небо заслоняет мужчина лет пятидесяти. Шапка у него смешно надета на бок. — …это ты? Господи! — моё робкое «да, спасибо» тонет в его восклицании. Он называет меня каким-то именем, но имя съедается шумом улицы. С его помощью встаю на ноги, отряхиваю варежками джинсы.
— Спасибо. Вероятно, Вы…
— Мы тебя так долго искали! Где ты была? Боже мой, мать так обрадуется. — он перебивает меня, смотрит, как на самое драгоценное в жизни. Глаза в глаза. Мои, непонимающие, и его, счастливые. За кого он меня принял, за дочь? Надо сказать, что произошла ошибка.
— Где же ты была, что с тобой случилось? — не отводит от меня взгляд, а потом неожиданно обнимает. Вместо того, чтобы оттолкнуть его, я слегка обнимаю в ответ. — Мы думали, ты мертва. Ты пропала, никаких вестей несколько месяцев. — слышу дрожь в его голосе. Он берет меня за руку и ведет в переулок. Видимо, он принял моё молчание за подтверждение того, что я — это она. А я не могу выдавить ни слова, просто следую за ним.
— Мать совсем сдала. Потухла, — буквально через минуту мы уже в подъезде, который кажется знакомым. Наверняка, была в кучи других подобных. Мужчина взял вверх над своими чувствами и теперь говорит почти буднично, но всё равно видно, как старается держаться. — Как она обрадуется! Что ты молчишь? Что с тобой случилось?
Я молчу, не дождавшись ответа, он просто сжимает мою руку, а затем начинает открывать дверь. Ситуация становится слишком серьёзной, сейчас я окажусь в чужой квартире, разочарую ещё одного человека. Нет, мать должна увидеть, что я не та. Может, этот мужик просто помешался от горя.
Дверь открывается.
— Юр, ты? Чего так быстро? — доносится из кухни.
— Иди сюда.
Она выходит из кухни, вытирая руки полотенцем. Собирается что-то сказать, потом видит меня. Замирает, а затем начинает падать. Мужчина на удивление быстро оказывается рядом с ней, сажает на маленький диванчик в коридоре. Она смотрит на меня, не отрывая взгляд, не в силах что-то сказать. Как и я.
— Чего, мать, молчишь. Нашёл пропажу, принимай. — говорит совсем буднично, хотя взгляд его выдает. — Только она не говорит ничего. К врачу, может… Ну это потом.
Женщина медленно подходит ближе, рассматривает. Сейчас она поймет, точно поймет. Но она начинает плакать, подходит ближе, наступает носками прямо в грязную лужицу, стекшую с моих ботинок, обнимает меня. От неё пахнет по-старушечьи, выпечкой, натуральной пряжей, над всем этим букетом тонким голоском выделяется холодная лекарственная нотка. Я не отстраняюсь, снова, как и на улице, обнимаю в ответ.
— Доченька… Где же ты была?
Смирившись, даже не пытаюсь уже ничего говорить. Может, от удара головой при падении я потеряла дар речи? На стене в коридоре висит фотография. Моя фотография. Портрет, крупным планом. Нет, это не я, какая-то лучшая версия меня, с чистой кожей, без тёмных кругов под глазами.
Тянут меня на кухню, снимаю ботинки, куртку. Ловлю своё отражение в зеркале. В коридоре у них стоит советский трельяж с тремя зеркалами, из зеркал на меня смотрит утроенная я, три пары испуганных глаз. Мокрые от снега волосы, красный нос, вся усталая, потрепанная — что общего с девушкой на фото? Да, общие черты: лицо сердечком, круглые глаза и форма носа. Но губы у неё пухлее, нос не такой мясистый, а волосы скорее отдают золотом, чем соломой. Нет, совсем не я, типаж один, да и только.
Переходим в кухню, тут жарко, на столе румяные пирожки. Желудок предательски урчит, ему здесь нравится. Я стою, собираясь, наконец, сказать, что произошла ошибка. Старики суетятся вокруг, начинает гудеть чайник, из холодильника достаются припасы. Снова везде её фото. Большой портрет на стене — здесь она уже кажется постарше, моя ровесница, обрезала волосы до плеч, почти как у меня. Маленькое фото на микроволновке, игривый блондинистый ребёнок с узнаваемыми чертами лица показывает язык.
— Простите, вы ошиблись… Я — не она.
— Юленька, родная, неужели ты думаешь, что мы не узнаем свою дочь? — женщина берёт мою руку в свою, ладонь шершавая, вся в узелках. Я не отстраняюсь. Её обращение, Юленька, пронзает меня током. Я тоже Юля, Юлия, Юлька. Юленькой меня никто никогда не называл.
— Это всё какая-то ошибка.
Юрий уходит в другую комнату и возвращается с кипой фотоальбомов. Меня усаживают за стол, Юрий из огромной стопки достаёт альбом, самый старый на вид и самый большой. Тёмная красная обложка под кожу потрескалась по краям.
— Мать, разливай чай, будем дочке память возвращать.
С фотографий на меня смотрят мои маленькие копии. Светловолосая девочка верхом на деревянной лошадке в фотоателье. Фотографии из детского сада, куча детей, с ходу нахожу себя. Нет, её. В памяти что-то отзывается, воспитательницы в костюмах Дедов Морозов и Снегурочек, физручка в костюме Бабы Яги. Все эти утренники одинаковые, говорю себе. У всех у нас общее детство. Идём дальше, фотографии на природе, какой-то пикник. Узнаю стариков, ещё молодых, Юрий держит в руках шампур и обнимает жену за ещё не заплывшую талию, к его ногам льну маленькая я, то есть Юленька. Не я, она. Старик листает дальше, ребёнок на фотографиях взрослеет. Подросток с прыщом на лбу, в ярких розовых лосинах. Общее фото с моря, у меня тоже был похожий купальник на завязках. Испуганная Юленька с обезьянкой, которая что-то ищет в её светлых косах. Выпускной. Чья-то свадьба. Красивая портретная фотография, золотистые волосы впитали солнце.
— Вот ты, Юленька. Наша красавица.
Молчу. Вот она, я, в чужом фотоальбоме. Поддаюсь общему безумию и уже не вижу различий. Моя маленькая родинка на виске. Мой едва заметный шрам на брови, в детстве стукнулась об батарею. Свистит закипевший чайник. Женщина разливает чай в маленькие чашечки, ставит на стол тарелку с песочным печеньем в форме сердечек. Пью чай, он горячий и приятно обжигает горло. Женщина достаёт халву, мёд, нарезает батон. Молча мы пьём чай. Мне не хочется никуда уходить.

30.01.2025