У каждой вещи бывает миг, в который она есть.
Клариси Лиспектор «Вода живая»
сумка с неважностями раньше была кармашком на дне портфеля. потом превратилась в косметичку, а потом увеличилась до размеров баула. я складывала туда все случайности: магнитики из путешествий, записочки от подружек, ленточки из школьных кос — все мелочи жизни. и намеренно не вспоминала о них. надеялась, что, если баул станет страшным и забытым — безделушки растворятся. а следом за ними — воспоминания.
«вещи всегда хранят память» — говорила бабушка и переглаживала дедушкину одежду. бабушка любила деда, говорила мне только это, а всё плохое всегда прятала в шкаф. я не пыталась его открыть: за золотым кольцом или потертым ремнем было слишком много воспоминаний.
про свои неважности я вспомнила случайно: когда злилась, и плакала, и кричала, и ненавидела целый мир за его несправедливость. каждый слезливый платочек я отправляла в сумку. наверное тогда платочковые волны принесли мне ключ. он был затерто гладким и менял цвет. видимо, многие держали его в руках. я крутила ключ, пока не почувствовала его совсем неважным. и вдруг вспомнила.
//ключ//
бабушка говорила: феминизм прячет ключ от сердечного счастья.
бабушка, конечно, не права. феминизм открыл мне глаза, научил любить себя и женщин. но еще феминизм закрыл для меня дверь в сторону гетеронорматичного счастья, счастья с мужчиной. мне никогда не были нужны отношения с обложки, но всегда хотелось, чтобы был мужчина для которого я буду идеальной и любимой женщиной. но я не нравилась мальчикам: они были склонны смеяться надо мной и обзывать мое пухлое тело. если мальчики не любят меня, то я найду способ защищаться от них и от страдания. когда в девятом классе я узнала о бодипозитиве, а за ним о феминизме, у меня появился щит. в блогах и книгах патриархальное общество должно было быть уничтожено, а мужчинам было бы сложно существовать в мире без привилегий. это было ответом.
мне казалось, что нелюбовь к мужчине защищает меня. мальчики обижают и оскорбляют, а у меня наконец-то есть способ бить их в ответ, есть что-то, что делает меня сильнее их. и это казалось абсолютно справедливым. теория давала мне четкую система аргументации, а опыт только подтверждал, что от чужих мальчиков вне семьи не нужно ждать ничего хорошего. так я чувствовала.
я любила мужчин в семье. у меня была привилегия крови: единственная дочь у отца, любимая племянница, единственная сестра. мне давали все, что я хотела и даже то, о чем не думала, но внутри постоянно росло сомнение. подсознательно билось: когда появится чужой мужчина, я не буду защищена кровью: он сможет предать, изменить, избить. не будет ничего, кроме его слов о любви. этого было недостаточно. со временем, наблюдая за миром, я узнала, что даже кровная связь не может защитить от насилия, но внутри своей семьи я все равно всегда чувствовала защищенность.
романтическая любовь в фильмах не казалась мне надежной, всегда должно было быть что-то еще, кроме признаний. если я сестра, дочь, племянница, ты не сможешь избавиться от родства со мной. но если я девушка, любовница, жена, ты всегда можешь заменить меня, даже если мы связаны рождением ребенка, связаны кровью.
//скрежет ключа//
я держу ключ крепче, сжимаю до отметин. сумка смотрит на меня и выплевывает разбитые очки. я беру их в руки, глажу каждую трещинку, надеваю. я хочу помнить.
//очки//
с каждым годом мое отстранение от всего мужского росло и укоренялось. их мир ощущается как зазеркалье. мальчики рассказывали мне об истинах своего мира, а я ни слова не понимала: как слушать речь, плохо зная язык. они объясняли мне, что только худые женщины красивы, стеклянного потолка не существует, а Чак Паланик лучше всех понимает мужскую натуру.
я могла часами спорить с отцом, который совершенно не понимал, откуда в его традиционном укладе жизни вдруг вырос колючий цветок. он делал всё, чтобы я была маленькой принцессой для принца без намека на бунт. но он не учел, что я не вмещалась в габариты принцессы. я была большой и потенциальные принцы меня за это не любили.
из-за недоверия я потеряла способность любить мужчин. запрятала ее очень глубоко, хотя в детстве отлично с ними общалась. с мальчиками дружба строилась проще. мы бегали по полю на продленке, придумывали истории про пиратов. я не чувствовала мальчиков, как мальчиков. деления не было.
страх снова почувствовать себя уязвимой перед ними еще и из-за чувств вжился в меня сильнее и быстрее, чем любая из влюбленностей. мир делает меня уязвимой, мир ненавидит меня за тело, мир поддерживает мужской взгляд, а я своей любовью к ним поддерживаю угнетение? я не смогу мыслить объективно, если буду любить, я буду снисходительна. это понимание ощущалось, как конец. я не смогу бороться, когда буду всё прощать: ярость будет смываться во мне любовью. я лелеяла свою ярость с особой бережностью, подкармливала молоком. я боялась проиграть себе. мне все еще хотелось любить мужчину, но какого-нибудь сказочного, оторванного от моего окружения. я не давала ни одной своей влюбленности зацвести, настолько проигрыш казался страшным.
да, я прекрасно понимаю, о чем говорит бабушка. ф-оптика заставляет тебя мыслить рационально, создает вокруг тебя прозрачный купол с маленькой пропускной способностью. она отнимает у тебя возможность любить через розовые очки, наслаждаться патриархальными привилегиями в виде оплаченного ужина.
//треск стекол//
в трещинках отражаются мамины крапинки на теле, бабушкины вены на руках. женщины в моей семье заглаживали каждую неровность, прятали болезненности в поток вещей. я залечу их ранки, свои ранки — залечу любовью. я смотрю на дно сумки. в ответ на меня смотрит что-то переливающееся, не страшное, но странное. я опускаю руку и достаю…
//любовь//
любовь — самая большая неважность в моей сумке. она переливается, как мокрый камешек, меняет вкус и цвет. я смотрю на нее, но не вижу — только чувствую: огонечковое тепло, поглаживание по голове, слюнявость поцелуя.
признаться себе, что я могу любить мужчину — выстрел себе в лоб, но кроме страха, я чувствую нежность и тепло-тепло-тепло.
я влюблялась в мужчин: их истории, тихие признания, шершавые голоса. я любила разное в мужчинах и влюблялась просто в них, даже когда они вредничали, объясняли мне легкие вещи умными голосами и вели себя, как дураки. я влюблялась в вещи, которые не казались мне на трезвый взгляд привлекательными, но никогда ничего не портили. возможно, потому что всё это вместе делает их живыми. мне очень хотелось любить живых мальчиков.
феминизм делает любовь к мужчинам сложнее, потому что ты не соглашаешься на меньшее. зная все недостатки, абсолютно не доверяя, ты всё равно выбираешь любить мужчину. я хочу любить живых мальчиков: не принижая себя, не выгораживая их ошибки — не бояться любить настоящих людей.
//
я прячу ключ в кармашек, надеваю потрескавшиеся очки, нежусь в свете чего-то большого. сумка с (не)важностями выплевывает на меня перекошенное не, и вдруг всё становится важно.
26.05.2025