В конкурсе игровых фильмов 32-го кинофестиваля «Окно в Европу» лишь одна чёрно-белая картина. Неоднозначной оказалась не только общая оценка этой ленты, но даже её жанровое определение. Стилизация, притча, эксперимент, триллер? Уже в этом смысле монохромный фильм Кирилла Султанова «Наступит лето» выглядит ярким дебютом, аккуратно располагаясь между прошлым и будущим. Сейчас волнения и страсти несколько улеглись, а впечатления ещё не утратили свежести — в таких субъективных координатах предлагаю свои наблюдения. Возможно, впрочем, что похожее ощущение остранения и симпатии картина вызывает и сама по себе.
Две сироты, Дэн и Никита, принц и нищий, стремительный и медлительный, жеманный и простой до глухоты, разные и похожие в своей жестокости, составляют рамку не повествования (оно весьма условно), но скорее действия, основной его диспозитив. Прочие герои амбивалентность, двузначность вынуждены воплощать лично: друзья, которые недруги; детектив, который не расследует, но проверяет; «роковые» — нет, не женщины, но — девушки, роль которых в сюжете неожиданно пассивна. Расщеплёнными оказываются и сами предметы, и ситуации: бесчисленные зеркала, в которых то и дело замирают герои; дом, более напоминающий лабиринт с меняющимися комнатами; яркий свет, от которого зимняя тьма то гуще, то прозрачнее. Двери в фильме то и дело оказываются приоткрытыми, раз за разом принц и нищий что-то подслушивают или слышат ненароком, появляются или выдворяются.
Уже одно это несколько смещает фокус в сторону визуальных решений. Посмотреть и впрямь есть на что: много любопытных находок, немало и знакомых композиций, напоминающих оммажи. Лоузи, или это был Рене? Отдельные элементы — да, мы где-то это видели — подхватываются иным, молодёжным нарративом. И, конечно, альманах киноприёмов куда органичнее и согласованнее выглядит в чёрно-белом варианте. Но гипотетические параллели не напоминают цитирование, они подчинены амбициозной попытке изменить формат известных киносцен. Судя по интервью Кирилла Султанова для «КиноТВ», попытка эта была интуитивной, но, в данном случае, от этого она лишь выигрывает. Сознательные манипуляции с контекстом слишком часто скованы предсказуемыми стратегиями деконструкции. А здесь — оптимистичная вера в новую выразительность, пускай и, как водится, на тёмном фоне.
Кстати, о нём. «Важнейшая часть мира Линча, — говорил Жижек, — это фраза, символическая цепь, которая резонирует как Реальное». Что-то вроде «Спящий должен проснуться» в «Дюне», или «Совы — не то, чем кажутся» в «Твин Пикс». В «Наступит лето» подобной фразой могла бы стать: «Я не могу найти свет». Похоже, всем героям не хватает именно света, они его ищут, сами того не зная, или фильм его ищет. Известный художественный императив «меньше значит больше» в работе Кирилла Султанова приобретает черты журнального, глянцевого формата. Когда сыроватое, затруднённое самовыражение, нехватка конвенциональной естественности — призваны обнаружить юношескую или подростковую индивидуальность. Вернее и парадоксальнее, чем мастерство мимикрии. Кажется, что особо трогательные моменты в игре актёров возникают и проявляются вопреки драматургии и самой игре.
Подобная инверсия происходит иногда и с монтажом. В нём есть цезуры, характерные для текста, а в репликах героев много графического проговаривания. Текст и картинка подчас меняются местами. Всевозможные рефрены сюжета почти не связаны с ростом напряжения, и, однако, способны удержать внимание, как в тексте. Многие реплики предсказуемы, но их скользящая, неотделанная интонация оборачивается вариативностью линии. Правдоподобие, которое будто уступает идеалу в действительности, как это бывает в картинах, картинках, снимках.
На правах метафоры упомяну и фольклор, так как повторы и некоторая предсказуемость структуры выступают в нём организующим высказывание моментом. Важной отличительной чертой фольклора является и то, что он по преимуществу опирается на представления о циклическом, сельском времени, то есть свободен от идеи прогресса и внешнего целеполагания. Принято думать, что зло в фольклоре носит адаптивную функцию, — в тревожной, но постоянной среде оно отсекает или обозначает опасные формы поведения. Едва ли это сближение было намеренным, но в мире, где депрессия становится точкой отсчета, новый фильм молодого режиссера вдруг демонстрирует и фольклорный инструментарий. Такое вот жанровое бессознательное. Мотив «десяти негритят», который обсуждают герои, тоже свидетельствует в пользу этого ракурса.
Если размышлять в этом русле, «Наступит лето» становится фильмом о непостижимости нормы. Её не постичь умом, не отыскать, не купить, не составить из запасных частей. Нормальность оказывается чем-то сродни жизни: потерять или отнять её как будто проще, чем самостоятельно обрести вновь или вернуть кому-то. Но и потеря и обретение нормы не в нашей власти. Сколько бы ни было зеркал, есть лишь одно верное отражение, но и того может не быть. Вот как в фильме.
Наконец, хочется предложить ещё одно, совсем широкое обобщение. Исторический и мифологический образ — интенсивная величина. Образ относится к целому и плохо поддается сложению и вычитанию. Постмодерн предлагает различные проекты арифметики образа, его коллажирования, диссеминации, дифракции и пр. Образ всё чаще толкуется количественно. Вместе с тем, растёт и объём, и динамика таких мультипликаций всякого смысла. Если продолжить математическую аналогию, известно, что с ростом энергии некоторые количественные, экстенсивные величины вновь приобретают качественные свойства. Мне кажется, нечто похожее происходит и сегодня, когда новое поколение художников сформировалось в мире, где интернет был с самого начала, то есть был всегда (присутствует как идея). В этом может быть залог новых художественных открытий, источник поисков в кинематографе и литературе.
Мифическая Лета — источник, равнина и одна из пяти рек подземного царства, Лета — река забвения. Умершие пили из неё, чтобы расстаться с прошлым. И наоборот, те, которые отправлялись обратно на землю, до того, как выйти на свет, должны были ещё раз напиться воды из подземной реки. Что-то похожее происходит в фильме и с Никитой (Микита Воронов) и, в меньшей мере, с Дэном (Марк Эйдельштейн). Фатализм — плата за сосуществование с образом. К счастью, мы можем менять форму этого соседства и даже без него обойтись.

22.01.2025