Нострадамус 2.0

Ворота заскрежетали, как кости в дробилке. Фауст поморщился. Зверь в загоне как будто стал больше. Он был здоровый, как бык, и тяжело дышал. «Этого не может быть», — подумал Фауст. Ведь это не из-за того, что он на нее пялился. Девица была симпатичной, но и всё тут. Почему так бывает, когда боишься, что нечто пойдет не так, оно так и идет: криво, косо и вразнос. Он присмотрелся еще раз, зверь тяжело ворочался и бил копытом. Давно пора было чистить стойло, но этого гиганта испугались бы даже матадоры Хемингуэя. Мышцы ходили под черной, туго натянутой кожей. Фауст представил себе, что под его лоснящейся черной фактурой ползают скарабеи, как в ужастиках, которые смотрели иные клиенты перед сном. Столько лет живут на свете, а никак не возьмут в толк, что нельзя смотреть, как свежует Ганнибал Лектор свои жертвы, и есть жирное на ночь без последствий.

Нострадамус писал, что черный бык — это агрессия, страх и ненависть. С чего бы хорошенькой девочке — метр шестьдесят пять, двадцать три года, сорок пять килограммов, стул нормальный, глаза голубые, а рот бантиком — встречаться во снах с эдаким чудищем. И ведь каждую ночь он ей снится, уже шесть недель кряду. Фауст сверился с картой: да, так и есть, всё верно. Тот факт, что он помнит всю информацию без дополнительной сверки, лишь подтверждает, что он увлекся этой девчонкой. Фауст поплелся по темному коридору, в вольерах с обеих сторон ворочались сны: темные, страшные, радужные, синие, зеленые и в пятнышко. Они парили, дребезжали, мяукали, квакали и шумели, как море в грозу. Фауст надел наушники и включил «Трагическую симфонию» Густава Малера. Композитор, подходя к своему шестому творению, был полон мрака. Фауст встал у телефонной будки, трижды мигнул свет.

— Алло, это офис? Говорит авгур 356, я заметил небольшие отклонения у экспоната, хотел бы получить консультацию. Как срочно?

Фауст исподлобья посмотрел на беснующегося в загоне черного быка.

— Как вам сказать. Ну денек еще потерпит, а потом потребность исчезнет, как и все наши вольеры. Субординация? Дисциплина? Я ничего не нарушаю. Уж и пошутить нельзя, совсем свихнулись там наверху. И к тому же какие тут шуточки! Фауст утер с лица зеленые сопли черного, как мазут, животного.

Авгуру 356 не хотелось подниматься в офис, он прекрасно понимал, что выйти на слепящий свет из темного подземелья не так-то просто. Фауст постоял еще у вольера с экспонатом, нажал на экране несколько цифр и посмотрел на спящую девушку. Миловидная, даже красивая, на такую посмотришь, захочешь найти изъян и не найдешь. Вот какая красавица! Посмотрела быка, а теперь спит без сновидений, что с ней сделаешь? Быстрая фаза сна миновала.

Еще один сонник, если ему память не изменят, присноупомятянутой Ванги, утверждает, что сон о черном быке символизирует сильного мужчину, заступника и искусителя. Фауст напряг мышцы, а потом расслабил. «Чего это я, в самом деле, совсем скис. Не к добру это», — подумал он, играя грудными мышцами.

Офис располагался наверху, эти серые стерильные кабинеты с ворохом бумаг Фауст откровенно недолюбливал. Он никак не мог взять в толк, зачем столько целлюлозы, когда всё оцифровано, когда компьютеры, пускай не последних серий и не первых моделей, а как в фильмах 80-х — желтый пластик, дуры размером с валун.

Начальник их — Гней Помпей — был большим любителем старины. Офисные сотрудники подшучивали, хорошо, что их босса не зовут Красс, вот тогда дело было пахло бы совсем дурно. Фауст не мог понять, чем Помпей лучше Красса: одному голову отрезали коварные друзья, другого распотрошили с куда большей жестокостью враги. Впрочем, Помпея, если читать Плутарха, было всегда неизменно жалко. Во-первых, его любимая дочь Юлия сумела внушить любовь Цезарю. Видать, было в Помпее что-то человеческое, что и подружило этих олигархов. А, в-третьих, Магна, то есть Великого, предали, он доверился и был обманут подлыми египтянами. Красс же пал жертвой воинского просчета: он недооценил соперника. Это, и впрямь, если вдуматься, всегда выглядит гаже.

Фауст посмотрел на раздолбанный, пошедший трещинами планшет. Вот он узнает, услугами какой конторы по ремонту техники пользуется Гней, поотрывает им руки. Конечно, Фауст не собирался никому ничего отрывать, разве что во сне. На многое он был не способен, в конце концов, он авгур, и даже не оракул и уж тем более, не солнцеликий бог Аполлон. Многие из них давно покинули мрачную обитель, пещеру, дельфийскую дыру, и живут с людьми припеваючи. Фауст вошел в кабинет, где стояло десять одинаковых столов, за которыми сидели в пиджачках и галстучках оракулы. Он попытался за трещиной экрана разглядеть нужную цифру и пока разводил пальцы, воткнулся в стол Фриды.

— Чего у тебя? — спросила она.

— Ты номер 466? — щурясь и пытаясь соскрести трещину, спросил Фауст.

Фрида сунула ему под нос табличку.

— Дальше.

— А дальше вот чего, — Фауст сел на стул и убрал папки, которые загораживали от него оракула.

Не любил он эту Фриду, она всегда была заносчивой всезнайкой, а теперь, когда стала оракулом, и вовсе зазведилась. Если ему приходилось иметь с ней дело, она обращалась с ним как маленьким мальчиком. Не любил он ее, а всё потому, что раньше очень любил. Они даже почти поженились, но Фрида быстро пошла на повышение, а он так и остался авгуром. Ухаживать за скотиной — дело противное, но сидеть весь день в бумажках — удовольствие ниже конюшен, пусть и авгиевых. Фауст боднул коленом стол.

Фрида делала вид, что едва помнила его имя, а он не мог на нее смотреть без трепета второго века.

— Вот что, у меня черный бык растет, как на стероидах, — кашлянув для внушения, сказал Фауст. Фрида оторвалась от экрана, который заливал ее лицо светом, похожим на зеленый чай без бергамота, и спросила:

— Насколько велик?

— Уже в потолок упирается.

— Что же ты так долго? — Фрида отъехала на стульчике и, описав круг, вытащила из нижнего ящика папку.

Фауст хотел оправдаться и вымучивал из себя слова, но Фрида, сделав пометку, бросила карандаш и спросила:

— Кто наша клиентка?

— С чего ты взяла, что это женщина?

— Я ошиблась?

— Нет, — с вызовом сказал Фауст, но Фрида уже не слушала. Она отобрала его планшет и залюбовалась спящей девушкой. Она вернулась к своему техногенному динозавру, забила пальцами по клавиатуре, морщась, как будто нажимала на перевернутые кнопки.

— Студентка, комсомолка, спортсменка? — ядовито спросила она.

— Так теперь не говорят, — Фауст чувствовал себя неудобно, серые стены через невидимые щупальцы словно высасывали из него кровь.

— А как теперь говорят?

— Коуч, зожница и фитоняша.

— Да уж, — сказала Фрида и подозрительно ткнулась в кулак. — Фауст, это так убого. Блондинка, ты серьезно? Голубые глаза? 45 кг веса и нормальный стул?

— А ты чего хотела — раздраженный кишечник и парик?

— Немного декаданса, знаешь ли, не помешало бы.

— Отстань, делать-то чего, смотри, какой буйвол, того и гляди вырвется, он же всех отутюжит!

— И тебя первого? — Фрида выгнула бровь и как учительница посмотрела на Фауста. Авгуру показалось, что такой расклад оракула номер 466 устроил бы.

Фрида пожирала его глазами.

— Ладно, доложу начальству. Но мне даже не твой бык не нравится, а твой пыл. Ты слишком долго был авгуром, я думаю, без твоих протуберанцев не обошлось.

— Так, — сказал Фауст, положив руки на колени. — Протуберанцы — это научный тэрмин?

— Нет, научный термин, тень. Ты, Фауст, перестал сублимировать, ты вожделеешь эту женщину! Так научнее?

Оракулы оторвали головы от компьютеров и уставились на Фриду с Фаустом. Фрида кричала, а Фауст развернул плечи и стал еще крупнее.

— Иди к Магну, там разберемся, чье это либидо тучи собирает над островом блаженных.

— И прекрасно! — воскликнула Фрида и выехала на стуле в проход.

— Иди-иди, — сказал Фауст, сделал оскорбительный жест, а потом положил ногу на ногу. Он огляделся: все эти спирохеты в галстуках кололи его глазами.

Фрида с уважением на него оглянулась, поднялась и засеменила к начальству. Она была всё такой же мелкой, всё такой же толстой была ее коса, всё такой же круглой была ее попа. Фауст смотрел ей в спину ровно три секунды, потом отвернулся, подумал о сублимации и принялся рисовать быка на стикерах. Быки зажмуривали глаза, высовывали языки и раздували ноздри. Экран компьютера Фриды усеяли матадоры, насквозь проткнутые быками.

Фрида вошла в кабинет, где Гней Помпей толковал с оракулами. Стены переговорной были стеклянными, и Фауст наконец смог разглядеть аполлона. Гней был крупным мужиком с мордой Александра Македонского. Нос, как и у единственного сохранившего оригинала, был отбит. Кто-то хорошенечко вмазала аполлону на заре юности. Гней стоял у доски с картой-рулоном, который он постоянно дергал, а тот постоянно раскручивался.

* * *

Они сели на станции «Серп и Молот». Экспресс был серо-голубой, а на его щеках красовались собачки. Фауст решил, что это такса, и ему на ум пришло забавный стих про таксу и бульдога. Такса была хитрой, умной и заставила старого чертягу с приплюснутой мордой двадцать раз обойти вокруг столба — смотать цепь, чтобы заполучить кость. Фрида с сочным звуком листала страницы, как будто отдирала кожу от апельсина. Фауст воткнулся в окно.

Мутное стекло с разводами были отличной рамкой открывавшемуся виду. Покосившиеся заборы, островерхие домики, злые собаки с добрыми глазами и горы мусора. Фауст и забыл, как выглядит реальность. Он уже лет десять изучал верхний мир через сновидения. Глаза быстро устали. Сны не бывают скучными, хотя, это, конечно, в какую фазу включать. Фазу медленного сна, когда человек спит крепко и не видит ровно ничего, Фауст никогда не смотрел, да и никто не смотрел, кроме аналитиков. Они говорили, что там ничего интересного нет. Их статистика не интересовала авгуров, как и людей не интересовало таяние ледников и повышение уровня моря. Фауст занялся подсчетом берез.

Березы Фауст любил беззаветно, они всегда напоминали ему невест. Невесты, он знал, — существа красивые, уверенные, что в этом мире живет только любовь и нежность. Фрида не была такой невестой, она была исключением, но невестой Фрида была ему куда приятнее, чем хмурая девушка в кожаной куртке и очках со складкой у переносицы, что сидела напротив. Она всегда всё знала, ни в чем не сомневалась, и это страшно бесило Фауста.

— Не сверли меня, — сказала Фрида так громко, что старушка, сидящая у прохода, вздрогнула.

— Не будь такой мнительной, ты же у нас Лариса Райснер, верно?

— С ума сошел! Я тебе дам Ларису, я Тэффи, понял?

Тэффи Фауст любил, и уж, конечно, Фрида не была Надеждой. Никакой император, будучи в своем уме, не приказал бы изобразить ее на конфетах. Да и эта история, которую Фауст любил про Тэффи больше всего, никак не накладывалась на Фриду. Тэффи высмеивала каких-то дам в эмиграции, которые воздели на головы чудные с перьями шляпы, а потом, спустя неделю, забыла о своих смехуечках, и сама пришла вот в такой же шляпе. Нет, Фрида была революционеркой, это было ясно. Она была идейной, и именно на этом и погорел Фауст.

— Ладно-ладно, а я тогда кто?

— Ты будешь черным быком, — сказала Фрида, облизывая палец и направляя свои глаза, как два ружейных дула, на Фауста. —Ты ведь этого хотел?

— Мороженое: клубничное, пломбир, фисташковое, эскимо! Сухарики, чипсы и газировка. Пирожки горячие!

— Черноголовка? — спросила старушка у продавщицы.

— Никола, — отрезала женщина в тулупе. Руки погрузились в коричневой короб и извлекли запотевшую бутылку. Фауст залюбовался натруженными, с проступившими венами руками и вязанным драным свитером, который тут же напомнил ему фильм-прорыв нулевых. То, самое время, когда старые вещи внезапно стали ламповыми.

— Ты не можешь меня заставить, — сказал он, поворачиваясь к Фриде.

— Клубничное, — сказал оракул, протягивая сотенную. — Еще как могу, наша студентка, комсомолка, спортсменка сегодня идет к гадалке.

Фауст с подозрением посмотрел на Фриду. Она вонзила свои безупречные пираньи зубы в розовую замершую субстанцию.

— Так теперь тоже не говорят.

— А как теперь говорят?

— Энергопрактик, например.

— Нет, будь уверен, сегодня она пойдет к гадалке.

Фрида накинула на голову черный, идущий красными маками платок, и стала совершенно не отличима от ромейского народа.

— Тьфу, — плюнул Фауст. — Лариса Райснер!

— Тэффи, — поправила его Фрида и придвинула очки к переносице, оправа была единственным, что выбивалось из образа.

Она всё еще листала толстый гроссбух, из которого постоянно лезли листы. Листы летели в проход, старушка их подбирала, Фрида совала их обратно, а Фауст бормотал «благодарствуйте».

— Алена Свирдова, звучит, как сибирская язва, нет?

— Только на твой слух.

— Так-так, на твой, как игра на арфе?

— Что-то в этом роде, — буркнул Фауст.

— Хватит огрызаться, это же ты отменил свадьбу! — сказала Фрида, внезапно придвигаясь к нему и обхватывая его ноги своими коленями.

— Какой смысл мне было на тебе жениться, ведь ты стала оракулом? — сказал Фауст, раздвигая ноги так, чтобы колени Фриды соскользнули.

— Ты бы тоже мог, если бы захотел, — Фрида отъехала к окну и в свою очередь стала считать гаражи. Красочная летопись на подъезде к Москве повествовала о протесте молодости. Буйство красок становилось всё ярче, чтобы потом перед последним километром померкнуть в серых мазках дворников.

— Прекрати, тошно тебя слушать, — Фауст отвернулся к старушке. Она пила своего Николу и подслушивала.

— А твоя девица презанятная, — спустя минуту сказала Фрида. — Смотри, в детстве каталась на коньках, в юности бросила, увлеклась теннисом, вот откуда 45 килограммов. У нее мать балерина, это, конечно, многое объясняет, тебе просто необходимо восхищаться своей возлюбленной!

— Ты Помпею то же сказала?

— Не делай из меня стукачку, он же Аполлон, дельфийский бог, он и сам всё понял.

— Если он и Аполлон, то только Бельведерский. Это ты ему всё разболтала.

— Брось! Твоя красотка работает в косметическом салоне, деньги гребет лопатой, и ей стыдно, что она ездит на Гоа только потому, что спекулирует на разбитых мечтах и отчаявшихся надеждах. Ей тошно вставать по утрам, и она занимается благотворительностью. В свободное от инъекций и лазера время, разумеется.

— Я знал, что внутри она очень добрая, — сказал Фауст, и его снова заинтересовали березки.

— Ты же понимаешь, что это она взрастила монстра? Мы усыпили этого акселератора и еще одного усыпим, если потребуется, но, если так дальше пойдет, придется его и ее пристукнуть, нельзя столько агрессии впускать в этом мир, баланс слишком шаток. Красоты почти не осталось! Всё искусственное, всё ложь, всё пустота. Ты хоть почитываешь Льва Николаевича, как заведовал Гней Помпей?

— Ты? Ты что, и правда, хочешь свернуть ей шею, как какой-то курице? Это шеф так сказал?

— Он, — сказала Фрида, выпячивая вперед накрашенные губы.

— Перестань паясничать, сил нет на тебя смотреть, и очки сними, дура! — выругался Фауст и старушка поперхнулась лимонадом.

Фрида торжественно поднялась.

— Вытаскивай билет, я вижу звезду Ярика.

* * *

Девушка нервничала, и Фауст, прятавшийся за перегородкой — японской ширмой — это хорошо видел. У нее тряслись руки, она пережимала сумочку, и даже платок, которым она только что вытерла чистый фарфоровый лобик, весь мокрый, валялся на полу. Японцы, подумал Фауст, — жестокая нация. Художники и поэты разных мастей перетащили самые смутные образы, самые яркие тени и самое бледные лучи из страны восходящего солнца, когда пресытились реализмом голландцев.

Фрида покровительственно похлопала ладонью по столу. Фауст отметил, как вульгарно на ней смотрятся фальшивые рубины. Хотя, зная Фриду, рубины могли быть и настоящими.

— Ну, садись, моя красавица, — сказала Фрида и улыбнулась. Фауст готов был поклясться, что во рту Фриды сверкнул золотой зуб.

Они заняли офис какого-то барыги-перекупщика и на скорую руку украсили его всем, что нашли в ломбарде. Чего тут только не было, даже золотая больничная утка.

— Вы точно экстрасенс? — выдавила Алена.

— Ты любишь русский рок, в 20 году у тебя умерла бабушка, а в прошлом месяце ты зарегистрировалась как ИП, — Фрида выдала информацию из соцсетей и ни разу не поперхнулась. Алена проглотила наживку и тоже ни разу не кашлянула.

— Довольно, — девушка упала на краешек стула и с теплотой посмотрела на Фриду. — Как мне вас называть?

— Не надо зря сотрясать воздух, мы, огнепоклонницы, служители эфира самого низшего ранга по небесной иерархии. Разумеется, здесь, на земле, мы первее всех царей и императоров, будь покойна.

— Покойна, —повторила девушка. Фауст боялся, что она вот-вот упадет со стула.

— Это всего лишь фигура речи, — примиряюще сказала Фрида.

Она похлопала девушку по руке, перевернула ладонь, как черепаху, и принялась что-то бормотать про бугор Юпитера.

— Стрелец в седьмом доме, да! — громко сказала она. — Вас часто мучают кошмары?

Девушка кивнула, обхватила щеки руками, страдальчески, по-бабьи, и посмотрела на японскую ширму.

Фауст смотрел в глазок, и ему казалось, что Алена смотрит ему в глаза.

Фрида водрузила руки на гадательный шар, и ее красные ногти эффектно бороздили его просторы. Они сияли, как маяки в темную, страшную ночь.

— Черный бык? — произнесла Фрида, точно совершив выстрел.

Фрида выпрямилась, в ее позвоночный столб загнали иглу.

— Как вы узнали? — спросила девушка, закрывая ладонями лоб, опасаясь, что Фрида просвечивает его невидимыми лучами.

— Догадалась, — усмехнулась Фрида. — Вот что, лапушка, сегодня ты познакомишься с мужчиной и расскажешь ему, что случилось шесть недель назад.

Алена подскочила, бросила зажатые в кулаке 500 рублей и выбежала за дверь.

— Чего стоишь, дурак, догоняй! Я уже почти всё за тебя сделала, — сказала Фрида, падая на стул. С ее верхней приподнятой маленькой губы, покрытой черными усиками, стекали крупные капли пота.

* * *

— Я убила, убила его, — рыдала Алена в объятиях Фауста. Он принюхивался к ее волосам и думал, как это странно, когда духи пахнут огурчиками (на самом деле яблоком и тмином), а волосы из-за шампуня — экзотическими плодами.

— Ну что ты, душенька, — сказал он. — Со всеми бывает, чего так убиваться? Он был негодяем и полез к тебе под юбку. Ты же совсем девчонка, ты не могла знать, что нож так глубоко уйдет под ребра. Я готов оплакивать твою поруганную молодость, — сказал Фауст, театрально сморкаясь.

Алена отстранилась и вытерла глаза. На ресницы налипла талая тушь, а помада изуродовала румянец. Всё кончено, подумал Фауст и поежился. Ветер здесь слишком холодный, ноги вымокли, а люди под низким небом казались ему глупыми. Фауст заскучал и поднял ворот.

— Идем ко мне, — предложила Алена.

— Мне нужно сделать звонок, — сказал Фауст. Он отошел на пару шагов, подмигнул Алене, как мог весело и задорно, чтобы и она не утратила запал.

— Алло, офис? Это авгур 356. Как далеко мне заходить? — мобильник был такой тонкий, что больше походил на пластину льда.

— Алло, авгур 356. Это оракул 466. Вам дан карт-бланш, делайте, что хотите, — игриво ответила Фрида.

— Это приказ? — спросил Фауст, чувствуя, как подступает зевота.

— Девушка всё равно умрет, — сказала Фрида.

— Но почему? — Фауст вскинул глаза на Алену.

Она стояла у подъезда в каком-то розовом, почти жемчужного внутрираковишного цвета пальто и нюхала сирень. Пышные цветы крошились, вырывались из своей пиримидальной сути и летели по весеннему легкому ветру. Алена игриво вздернула ножку, а ее волосы, завитые в тугие кольца, пружинили. У Фауста защемило, то ли сердце, то ли невралгия.

— Это всего лишь статистика, Фауст, это не мое решение, — мягко сказала Фрида. — Поднимись с девушкой, проведи с ней ночь и возвращайся, тебе придется убить быка.

— Это из-за меня? — спросил Фауст после долгого молчания. Алена смотрела теперь на него, она сорвала цветок сирени и заткнула его за ухо. — Из-за моих, — он сделал паузу, почувствовав на глазах пелену, которую мог бы идентифицировать как слезы. Он сморгнул. — Это мои протуберанцы, моя тень?

— Теперь это неважно, — сказала Фрида. — Поторопись, — и отключилась.

* * *

Бык тяжело хрипел. Замок лязгнул, и Фауст вошел в загон. Животное затравленно смотрело на него. Петля, тот аркан, который Фауст накинул, пережимал его шею, вислые кожные складки наползали на тоненький стальной шнурок. Фауст видел белки его глаз, зрачки уходили под лоб и всплывали обратно. Бык натужно хрипел, копыта вздымались и тяжело опускались, он как будто карабкался по воздуху, и он всё еще был страшен.

Массивная черная фигура бросала на Фауста такую тень, что он терялся, он хотел потонуть и раствориться в этом болоте. В руке авгур сжимал резиновую дубинку, на ощупь она была неприятной, именно ей он должен был нанести удар, всего один, чтобы оглушить, а потом пустить ток — шокер отягощал карман, чтобы завершить дело. Нельзя, нельзя пробуждаться посреди фазы быстрого сна, можно ведь впасть в сонный паралич. Нож — широкий, не какой-нибудь детский, перочинный или складной, которым дети десятилетия назад играли во дворах, отсекая от круга часть земли. А еще, еще Фауст вспомнил, что когда-то вот так из шкуры одного быка нарезали ленты, чтобы обвести часть своей земли, мерзлой исландской земли, чтобы потом поставить там дом. Подъемный кран шумел, и металлический аркан задирал шею быка всё выше и выше. Хрип становился протяжней, и Фауст отбросил резиновую дубинку. Раздался треск, затрещал громкоговоритель.

— Фауст, не дури!

Фауст вытащил нож, лезвие было широким и ровным. Бык заревел и попятился, он откуда-то из глубины своей животной души, в которую не верил ни один конфессиональный труд, знал, что этот металлический отрез несет смерть.

— Фауст, — предупредила Фрида. — Он живой, ему будет больно, ты же видишь, как ему страшно.

Фауст поднял руку и черканул вниз, красная струя ударила ему в грудь и лицо. Он стоял под этим теплым дождем и не закрывал глаз. Кто-то подтащил таз, и кровь, булькая и пенясь, наполнила его до краев. Фауст упал на колено и прошептал:

— Фрида, ты слышишь? Говорит оракул 356.

— Слышу, — ответила Фрида.

— Выходи за меня замуж, — сказал Фауст и нажал кнопку подъемника. Туша тяжело рухнула на земляной пол.

* * *

Закряхтело радио внутренней связи: желтая кормушка с маленькими отверстиями, откуда высовывался невидимый проповедник:

«Народ франков! Вы пришли из-за Альп, вы избраны Богом и возлюблены им, что показано многими вашими свершениями. Вы выделяетесь из всех других народов по положению земель своих и по вере католической, а также по почитанию святой церкви; к вам обращается речь моя!»

Фрида приволокла стул из-за ближайшей парты и встала возле окна. Окно было глухим, а на шторе были нарисованы горы и подступающие к ним джунгли. Фауст смотрел на розы щек Фриды и на выбившуюся прядь. Он, как и другие оракулы, предпочитал сидеть на задах.

«Мы хотим, чтобы вы ведали, какая печальная причина привела нас в ваши края, кхкрхыыы…… От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам важное известие….. народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем……. вторгся в земли этих… опустошил их мечом, грабежами, огнем….»

Радио смолкло, и возникла тишина, которая бывает, когда все чего-то ждут, а оно всё никак не наступает.

— Соберитесь, товарищи, — сказала Фрида и постучала указкой по доске.

— О, Зевес, моя девочка, — благоговейно сказал оракул Ингвар, повернулся к Фаусту и так широко улыбнулся, что оракулу Фаусту захотелось ему дать в бубен.

— После ликвидации Черного быка, — сказала Фрида, — аномалий мы не обнаружили. Однако аналитики забеспокоились…

— А где Гней? — спросил Фауст.

— Оракул 356, не выкрикивайте с места. У вас нет таких полномочий, чтобы перебивать старшего. Но раз вы новичок, я, так и быть, отвечу вам. Гней Помпей в творческом отпуске.

— Это как? Как это? — со всех сторон посыпались вопросы. Оракулы вытянули лица и придвинулись вперед.

— А вот так, — ответила Фрида. — Это уже не в первый раз. Просто я не освещала. Говорят, что у людей весеннее обострение тоже случается. Голыми начинают расхаживать. Не в этом дело. Дело в том, что аналитики заметили аномалию другого рода. Мерцающий рост. Растет не какое-то одно сновидение, а группа сновидений, и в этой группе они растут попеременно. Локализуется это безобразие в одной точке. Аналитики назвали возбудителя этой мутации спайдер. Какой-то человек явно вносит эту светомузыку. Но зарегистрировать мы его не можем. Очевидно, нашего спайдера мучает бессонница, и мы бессильны.

Фрида поправила очки и перекинула толстую косу на спину.

— Задача такая: отследить контакты мерцающих и выявить совпадения. Всем понятно? А тебе, оракул 365, задача предстоит особая.

— Да? И какая же? — с недоверием в голосе спросил Фауст.

— Посчитать убойную массу, — вкрадчиво ответила Фрида.

* * *

Лестница была спиральной. Она напоминала шест, на который намотали серый, грязный тюль. Ступени были скользкими, а когда Фауст шагал, слышал, будто за ним кто-то крадется и чей-то шепот. Пятки прилипали и отрывались с чавкающим звуком. В сплетениях мрамора Фауст видел морды, и эти морды усмехались.

— Ну, здравствуй, Бафомет, — кивнул Фауст, хотя точно не знал, так ли зовут этого демона. Но то, что это был демон, он был вполне уверен. Он подумал: «Почему именно козлиная рожа: рога, уши, глаза и копыта — вызывают у людей страх? Почему те, кто служит пищей и одеждой, стали олицетворением порока и гибели?

Фауст вытащил факел и осветил дорогу. Лестница к финалу стала еще грязнее, и к этой грязи присоединилась кровь. Фауст услышал мерный свистящий звук: как будто кому-то в полной тишине отрубали голову. Ни один человек в здравом уме не пошел бы на этот зов, но Фауст был не из таких.

— Эрих, — окликнул он.

На освещенной площадке стоял гигантский дубовый стол. На столе — туша в красно-белых сплетениях мышц. Щуплый мясник замахивался алебардой и разрубал тушу пополам, потом еще пополам. И когда уже части напоминали головоломку, переставал дробить. На стенах по всему периметру висели картины освежеванных животных, вид и породу которых было не так просто отгадать. Фауст поднял факел повыше и прочитал: «Схема разделки». Окорок, рулька, карбонат, ножка, филей, вырезка, пашина. По правую руку от мясника стояла телега с тушами, обложенными пакетами со льдом. Слева дышали паром две морозильные камеры, блестели рельсы, по которым, очевидно, и увозили этот груз в цех. Фауст встал на гигантские весы и посмотрел на гирьки, вполовину него ростом.

— Я не буду тебя взвешивать, суеверен, — сказал Эрих, вытирая рукой лоб, отчего сразу стал похож на болельщика Спартака. — Тут всякого насмотришься. Бывает, реализуешь скотину, которая умерла своей смертью. А это очень опасно. Кто знает, отчего она двинула копыта? Никто не знает и никто проверять не будет.

— И что, люди так и едят мертвечину? — спросил Фауст, спрыгивая на пол. Он мерил шагами площадку, шаркая по плиткам и воображая, что он танцует чечетку. Квадратики были все в трещинах, как будто их привезли из полуразрушенного Дома Культуры.

— Они же об этом не знают, и только так высасывают костный мозг, — Эрих рубанул с плеча. Он был одет в просторный комбинезон, и, если бы не пятна крови, Фауст решил бы, что он обычный сантехник.

— А что скажете насчет того, что страх животных портит вкус? — Фауст заметил в центре площадки слив, куда стекала кровь. Один из треугольников, уходящих вниз и формирующих воронку, имел кольцо. Фауст хотел дернуть, но Эрих издал предупреждающих звук:

— Хочешь на зуб к старым богам? Сейчас всякие добавки в мясо пихают: аскорбиновую кислоту, лецитин, агар-агар, и жрать уже можно.

Фауст подошел к рабочему шкафчику, серому и длинному, тоже с дырочками. Как будто там кто-то сидел, и этому кому-то нужно было дышать. Фауст вытащил халат. Он был грязный, пользованный. Он обернулся к Эриху:

— А что скажешь за идею, ведь эти сновидения…

— Э, нет, братец, — Эрих остановил его поднятым кверху красным пальцем. — Я работаю с мясом, может, оно когда-то и было сновидением, не мое это дело. Вот смотри: кровь и плоть. Жилы какие, а? Хочешь, покажу тебе языковую мышцу — самая мощная в организме. Говорят, что сердце, но врут, всё-таки язык. M. hyoglossus — никому не перебить, так и запомни. И не торчи здесь долго, тебе же в цех?

Он протянул Фаусту руку и потряс. Рука Фауста стала кроваво-красная. Перед тем, как сесть на дрезину, Фауст встал у еще одного стенда, текст на котором уже почти нельзя было различить:

— Прижизненные факторы: вид, порода, пол, возраст, характер откорма, состояние здоровья, условия транспортировки и предубойная выдержка.

— Послеубойные факторы: посмертное окоченение, созревание, глубокий автолиз, гнилостное разложение, гидролиз и окислительная порча жира, плесневение, изменение цвета, запаха и другие процессы.

— Эрих, как называется ваша должность в нашей структуре? — спросил Фауст.

— Самая древняя профессия: мясник.

Эрих подошел к телеге и взвалил на плечи еще одну тушу.

— Вы не знаете, почему Фрида замещает аполлона?

Эрих погладил мягкое парное мясо двумя пальцами, намечая места для удара.

— Она лично нажимает на кнопку, чем вызывает ликвидацию объекта. Таким занимаются только власть имущие. Власть не имущие свежуют мясо, убирают дерьмо и ноют, какая убогая у них жизнь. И ничего не меняют. Впрочем, иногда так бывает, что пытаются изменить и умирают в попытках произвести перемену. Впрочем, постой. Ты же знаешь про французских философов, которые несли свет просвещения, с ними еще до критических пределов заигрывали венценосцы вроде Северной Семирамиды? Дидро, Вольтер, Руссо? Эти философы переменили мышление и вызвали революцию. И нам, мясникам, опять было чем заняться. На́ вот, почитай на досуге, — мясник бросил Фаусту затертый буклет, который полетел, как курица, расправив ломкие крылья. На бумаге отпечатались ярко-красные пятна, как будто след оставило диковинное животное.

Фауст с хрустом развернул глянец и прочитал: «Мясо является существенным источником незаменимых аминокислот, жиров, минеральных и экстрактивных веществ, которые представлены в оптимальном количественном и качественном соотношении и легко усваиваются организмом».

Фауст влез на дрезину и качнул рычаг. Направление можно было не спрашивать, указатели объясняли доходчиво. Чем ближе он подъезжал к цехам, тем более разнообразные звуки он слышал.

* * *

Посреди бушующего мартовского мрака отель сверкал, как тиара принцессы Дианы. Он был одновременно маяком и кораблем с огнями Святого Эльма, который идет прямо на грозу. «Королевский олень» — прочитал Фауст. На входе Фрида махнула ксивой, и швейцарцы не стали цепляться. По красному ковру они зашли в лифт, фактурный и золотой, как пчелиные соты, и там тоже всё обошлось без вопросов.

Ингвар сказал:

— Он просто зарубил ее топором, представляете? Мы как будто в 145 км от Москвы или в Российской империи. Куда катится этот мир?

— Обычно закатывают глаза, банки, истерики и скандалы. А уж, если что-то закатывается, то непременно под кровать, ну! — сказала Аквитанская и поправила желтую челку. Волосы были обрезаны по прямой линии и занимали ровно 20% лба.

— Зря мы тебя на курсы повышения квалификации отправляли, Эля, — сказала Фрида. — Тебе не пошло на пользу.

— Так это одна из мерцающих? Они все богемные, верно? — спросил Фауст. Фрида вместо ответа фыркнула. Аквитанская взъерошила ему волосы и сказала:

— Слушай, ну ты хоть иногда читай рассылку, ну! Вот Раскольников страдал, что зарубил старушку. Достоевский так причудливо описывал этот танец духа, что совершенно сместил фокус с того, что старушка и впрямь была дрянь. Пока он каялся, другие такие старушки продолжали свой черный бизнес. Когда Федор Михайлович вписал в преступление Лизавету да еще и с ребенком, он как будто нарушил чистоту эксперимента, не находите? По всему выходит, что старушек бить нужно.

— Так она богемная, да? — снова спросил Фауст, запрашивая у техников пароль от почты.

— О, Зевс, всемогущий бог и спаситель! Лаврентьева Ирина Дмитриевна, преподавательница гончарного дела, ведет богемный образ жизни, — раздраженно ответил Ингвар и поднялся на цыпочки, чтобы сравнятся ростом с Фаустом. Кроме белых зубов, ничего выдающегося у него, на взгляд Фауста, не было.

Фрида вышла из лифта первой. Коридорные мальчики бросали на делегацию оракулов косые взгляды, но ничего не говорили. Фрида постучалась в номер, дверь открыли полицейские. Она увидела труп под светом софитов и уже хотела было шагнуть, но ей преградили путь.

Фрида дернула кожаную куртку, вскинула очки на макушку и выплюнула жвачку с характерным харкающим звуком.

— Особый отдел? — спросил полицейский.

Фрида припечатала ему на грудь ордер и вошла в комнату. Полицейский изучал бумагу, и на его лице читалось недоумение. Как будто печать и подпись соответствовали, а все остальное было на китайском.

— Третье отделение? — пошутил второй полицейский.

— Нет, 666, — ответил Фауст.

Фрида выставила руку, как лопасть вертушки, и пропустила Фауста, Ингвара и Аквитанскую.

— На выход, — приказала она полицейским, и оракулам строже: — Ничего не трогать!

— Нет ничего прекрасней мертвой девушки, — процитировал Фауст Эдгара Аллана По.

Девушка лежала на кроваво-красных простынях. Волосы свешивалась вниз, а голова держалась на лоскутке кожи. Рядом стоял открытый ноутбук, экран был черный. Тело было разрублено на части. Аккуратно, с точностью до миллиметра, по законам золотого сечения. Фрида потыкала пальцем тачпад.

— Некрофильствуй в другом месте, Фауст, и желательно, как-нибудь пооригинальнее. И найдите мне зарядку.

Фауст поднял стопку одежды с тумбочки. Ингвар сунулся в ящик с нижним бельем, и только Фрида догадалась залезть под кровать и вытащила черную змею с вилкой.

Аквитанская прошла вдоль стены. На постерах красовался Ченнинг Татум в образе римского легионера и Колин Фаррелл в роли Александра Македонского. Фрида подключила шнур, ввела в поле кода цифру один, и компьютер издал плюмкающий звук. Фрида дотронулась до бруска пробела. Появилось изображение, и с задержкой пошел звук:

Оружием нового поколения стали катапульты торсионного действия — стрелометы. Стрелы, выпущенные из таких орудий, пробивали щиты и доспехи врагов на расстоянии в четверть мили. За 20 лет Филипп захватил Афины, Фивы и стал неоспоримым хозяином всей Греции. Но на пике славы его убили. Царь во многом определил триумф своего сына.

Фрида подошла к постаменту в центре комнаты, сбросила ткань. Там стоял бюст Александра Македонского с отбитым носом.

— Господа, мы нашли спайдера, — сказала Фрида.

— Вот почему мы его не можем засечь, аполлоны не видит сновидений, ну! — сказала Аквитанская.

Оракулы быстро покинули здание отеля. В коридорах и лифте они молчали. Когда они вышли на улицу, стемнело еще больше. Небо придавливало, пора было возвращаться в дельфийскую пещеру. Было отчаянно холодно, но они не спешили брать такси. Фрида дышала открытым ртом, и изо рта вылетали бублики пара. Оракулы встали кругом, как будто их сгруппировала коллективная потребность поговорить.

— А что бывает, когда аполлон оказывается головорезом? —  спросил Фауст.

— О, Зевес! Нас могут раскрыть, — сказал Ингвар. — Надо запросить помощь у старых божков.

Элеонора цокала зубами и пристукивала каблучком. Губы ее стали синими: Аквитанская замерзала.

— Ты их вообще видел? Они принять тебя примут, будут подначивать, а потом в лес или погреб затолкают. Если выберешься, молодец, а если нет — голова с плеч. Ответов не получишь, а вот синяков — сколько угодно.

— Почему не спросить Зевса? — спросил Фауст.

Ингвар мрачно посмотрел на новобранца.

— О, Зевес! Просить бога, способом коммуникации которого является гром и молния, никак не хочется.

— Говорят, если молиться по тридцать раз на дню, Зевс приходит золотым дождем, но только к женскому полу, ну! — Аквитанская тронула челку, и Фаусту показалось, что она звякнула. Приглядевшись, он увидел бусины в прядях.

— Фрида, что будем делать? — спросил Фауст.

Фрида подняла один из столбиков красной дорожки и замахнулась на Фауста.

— Не спрашивай, понял? — сказала она.

— Ты такая безумная!

Фрида улыбнулась и врезала Фаусту. Фауст отступил, поскользнулся и полетел на покрытый льдом асфальт. Ингвар загородил Фриду от Фауста. Аквитанская полезла к Фаусту с платком. Фауст оттолкнул руку Элеоноры, по его лицу свободно текла кровь. Фауст поднялся, согнулся и увидел перед глазами лакированные ботинки полицейских.

— Ну отдел 666 дает, — сказал один из них.

* * *

— Что сегодня по ящику? — спросил Ингвар. Они шли в толпе других оракулов в Колизей.

Аквитанская заглянула за плечо идущего впереди оракула.

— Спартанцы! Скука! Ну! — ответила Элеонора.

— Ты вот давеча про Августина Блаженного тоже говорила. А потом хихикала и краснела. Спартанцы тебе тоже понравятся, они не практиковали воздержание, — ответил Ингвар. — Главной целью спартанского общества было рождение потомства. Этим пользовались подростки с высоким уровнем гормонов, но спартанцы быстро превращались в мужчин. Когда спартанцы завоевали всё, что было можно, они как культура погибли. Кроме войны и детей, они больше ничего не производили.

— Да что ты, — зевнул Фауст.

— Фауст, на пару слов, — сказала Фрида, разбивая треугольник.

— Фрида, поцелуй, — попросил Ингвар и подставил щеку. Фрида быстро чмокнула оракула и потащила Фауста за собой. Фауст обернулся. Похоже, Ингвара не особо беспокоило, что у Фриды какие-то секретные дела с Фаустом.

— Снова будешь драться? — спросил Фауст.

— Поднимемся в будку, — велела Фрида.

— Может, позовешь своего жениха?

Фрида обернулась.

— Идем, Фауст!

Фауст и Фрида свернули направо к маленькой черной лестнице. Они поднимались по узким ступеням, на стенах висели плакаты черно-белых кинофильмов. Маленькие лампочки освещали дорогу. Фауст подмигнул Кирку Дугласу в набедренной повязке. Фрида провозилась со связкой ключей и открыла дверь. Они зашли в аппаратную. Было темно, и они услышали стрекот киноленты. В кресле сидел механик и не двигался.

— Тоже труп? — спросил Фауст.

Фрида развернула кресло. Перед Фаустом сидел мужчина, половина головы была размозжена топором. Он моргал, двигался и даже пытался улыбнуться. Из того места, где должен был быть мозг, лезла стекловата.

 — Привет, Фауст, да-а-а-авно-о-о-о-у-у-у-у, — сказал он.

— Аполлон его приложил и съехал с катушек, — сказала Фрида. — Это робот.

Фауст провел рукой по виску и почесал царапину.

— Когда ты меня стукнула, ты…

— Да, Фауст, — ответила Фрида и сунула в карманы кулаки.

— А кто еще роботы?

— Ингвар, — сказала Фрида.

— Ты тоже избила его? — пошутил Фауст.

— Как можно, — ответила Фрида. — Мы же с ним помолвлены.

Она помолчала.

— С Ингваром проще, мы спим вместе. А как быть с остальными? Я же не могу бить каждого битой или со всеми спать. Идем со мной на технический этаж. Техники управляют пещерой дельфийского бога, это они запускают все программы. Надо выяснить, что тут вообще происходит.

Оракулы закрыли дверь аппаратной и зашагали рядом. Они шли так близко, что Фаусту захотелось дотронуться до Фриды. Но как только он прикоснулся к ее холодной, чуть влажной руке, Фрида руку отдернула и сказала:

— Только посмей!

Фрида ткнула костяшками кнопки лифта. Фауст рассматривал палец девушки, обтянутый железным, на пол фаланги кольцом. Соседями были кольца с драгоценными камнями размером с кофейную чашку. Фауст где-то читал, что женщина, которая носит такие булыжники на руках, тяготеет к власти. Что-то всё-таки есть в этих дешевых журнальчиках, подумал он. Какая-то квинтэссенция жизни, что, впрочем, много говорит об этой самой жизни.

Они вышли на минус первом этаже и оказались в небольшом холле перед железной дверью с надписью: «Технический отдел». Фауст знал, что техники почти не выбирались на поверхность и были, скорее, фейри в холмах, нежели людьми. Такая за ними закрепилась слава. Авгуры, оракулы, аналитики, мясники и техники вообще держались кланами.

Фрида сняла с пояса связку ключей. Она была похожа на ключницу в старом барском доме. Общая полнота, округлость лица и лодыжек вообще располагала к такой интерпретации. Фрида толкнула дверь и предложила Фаусту войти первым. Фауст ступил на серый мягкий линолеум и увидел два ряда столов и стульев. Техники что-то бормотали в микрофоны, пальцы беззвучно порхали над клавишами, как стайка бабочек. Этаж напоминал парник: ни окон, ни дверей. Воздух пах сосновым лесом из аэрозоля. Фрида коснулась его плеча и показала на правый ряд. От техников, что сидели рядом с дверью, остались рожки да ножки: винтики и шурупы. Кто-то изрядно их поколотил, выбил весь их код. Орудием преступления был топор.

— И здесь повеселился, — сказала Фрида.

— Надо понимать так, что он сам не знал, что они роботы.

— Или ему надоело притворяться, что они живые люди, — возразила Фрида.

Фауст прошелся между рядами и заметил, что аполлон разбил голову каждому технику с левой стороны. Одна половина лица действовала, а вторая превратилась в кашу.

— Это послание приемнику, — сказала Фрида и вытащила из кармана лэптоп. — Наш аполлон — программист. Он сам их кодировал. Позывной его в бытность оракулом — граф де Рэ, Жиль де Рэ, знаешь, кто такой? Средневековый вурдалак, во всяком случае, слава о нем такая ходила, что жрал девиц и младенцев. На него дело завели, обнаружили в застенках скелетики, ну и понятно, отжали деньги и власть. Теперь, когда он и его соперники истлели, осталась только дурная слава. На самом деле нашего аполлона, нашего Гнея Помпея, обликом точь-в-точь Македонский, нашего Жиля де Рэ зовут Игорь Жилов.

— Гней оставил какие-то инструкции? — спросил Фауст. Он впервые понял, что махина, которая управлялась какими-то железными законами, вдруг потеряла опору. От этой мысли — от этой свободы — Фаусту стало страшно.

— Есть дневник Жиля де Рэ, он там пишет в духе Николая Второго. Позавтракал, сходил в спортзал, заглянул к милой Матильде, какая же манкая эта Ксешинская, но тут и всё. Непонятно, кто вообще затеял эту возню со сновидениями. Про старых божков ты уже слышал. Они управляли людьми до того, как Перуна — золотые усы, седая голова — прокатили под хвостом кобылы. Старые божки растворены в мазуте, и мы их подкармливаем кровью, чтобы корни не пересохли, понимаешь? Более-менее функционируют славянские, помесь, гибриды, инициированные в 19 веке. Их сила зиждится на славянском фэнтези и на бабушкиных печках и пирогах. Можно до них долететь на птице, скормив часть бедра, но ничего разумного они не скажут. Наведут морок, создадут потемкинскую избушку, попытаются тебя в печи сжечь, если не получится, дадут клубок, который приведет к деньгам и жене. И даже не спросят: нужно ли тебе оно.

— Ингвар всё время говорит про Зевса. Кто он?

Фрида погладила по голове робота, тот повернулся и ощерился половиной улыбки. Фауст с Фридой поежились: от челюсти, в которой стояли все зубы, но которая управлялась чипом, веяло техногенной жутью.

— Вполне, возможно, Фауст, что никого нет. Впрочем, есть одна зацепка. Жиль дэ Рэ всё время пишет о каком-то голосе. Но если и есть какой-то голос, то это тот, что генерируют техники. Тот, что мы слушаем по утрам на оперативках. Другого голоса, Фауст я никогда не слышала.

Пискнуло уведомление.

— Идем, — сказала Фрида. — Оракулы нашли аполлона.

* * *

По дороге в Москву Фрида жалась к Ингвару. Они сидели, переплетая пальцы. Аквитанская втирала Фаусту о страданиях государственных мужей. Она говорила, что есть годные к управлению люди, которые знают, как делать, но им никто не позволяет и пальцем пошевелить. Если ты неуполномочен, хоть кол на голове теши, люди до руля не допустят. Хотя мужи эти толковые и прогрессивные и весь список того, что требует то время, в котором они живут. Но их оттесняют от власти чуваки, которые менее всего подходят на эту роль. Эти люди у власти держатся законодательным образом, даже если этот закон вилами по воде писан. Скажем, драма Годунова. Мудрый правительственный муж понимал, что он как царь более подходящая фигура. И он рубил в менеджменте: мосты с англосаксами наводил и ванек на учебы отправлял. И многое сделал, чтобы водрузить себя на то место, которое, как ему казалось, причитается ему по праву. Сестру женил на слабоумном сыне царя, а мальчика — Димочку Углицкого — прикопал. А что толку — храбрости отстоять власть на поле боя ему не хватило, но это пол беды. Народ, тот, что безмолвствовал, на самом деле молча благословил оскопление сына Годунова и изнасилование его дочери Ксении. Годунову просто повезло помереть своей смертью незадолго до расправы. Вот так и ходи против ветра. Против ветра — ходить нельзя, ну! — сказала Аквитанская.

— Твоя тезоименитая опровергает все твои слова, — сказал Фауст. — Элеонора Аквитанская взяла власть и правила через мужей и сыновей, пока злобы духа доставало.

— Замок Понтефракт съел мужскую линию Плантагенетов, начался смертный бой Алой и Белой Розы, и к власти пришли Тюдоры, ну! — возразила Элеонора.

— Мне всё-таки ближе идея исландцев, — ответил Фауст. — Они соскребали со лба печать судьбы и делали то, что хотели, даже если знали, что им за это прилетит. В конце концов, нас всех ждет одно и то же — смерть. Мы приговорены рождением.

Он вдруг посмотрел на Элеонору и замолчал.

— В смерти ничего такого нет. — сказала Элеонора. — Она ничто. Она антиболь, антистрасть, антистрадание, антивсё. Именно поэтому мы так спокойно отключаем людей, которые мутят воду, желая изменить ход событий. Ну!

Фрида нагнулась к ним и грозно прохрипела:

— Люди одержимы желаниями. Взять, схватить, поглотить, а потом страдать оттого, что нахапали. Только встав на позицию наблюдателя, отключив себя от процесса, мы можем смотреть на объект, восхищаться им и не вожделеть его. Вот в чем цель оракула.

Фрида отодвинулась от Ингвара и опустила на глаза черные очки.

Из пещеры дельфийского бога нельзя было попасть в город иначе, как на электричке. Оракулы воспользовались подземкой и быстро оказались на станции метро Театральная. Они вышли в весенний день и услышали голоса уличных музыкантов, вороний грай и звон трамвая. К Фриде подошел молодой человек, еще совсем подросток, но с хорошо подвешенным языком. Он постучал ручкой по папке.

— Вы хорошо выглядите. Расскажите, как вам удается сохранить молодость? Давайте заполним анкету.

— А я вам говорила, сколько мне лет? — спросила Фрида.

Молодого человека сдуло. Ингвар рассмеялся и сверился с картой. Оракулы потыкались в разных направлениях, но стрелочка всплывала, как поплавок, и было непонятно, куда идти. В сторону МХАТа или в обратную. Фауст довел их до развилки, они повернули к Тверской, вдоль которой выставили летние столики. Москвичи оживленно переговаривались, смеялись, поднимали головы к солнцу. Девушки были нарядные, юноши забавно одетые. Карнавал весны кружил голову.

— Фауст, нужно было поворачивать направо. Мы сейчас опоздаем.

Наконец Аквитанская отыскала затерянную тропинку и привела оракулов в кинотеатр, который находился в здании торгового центра. Тиамат, — прочитала девушка вывеску.

— Не та ли это злобная богиня, которую разрубил Мардук? А потом из верхней части тела сделал небо, из нижней — землю? — спросил Ингвар.

— Похоже, владельцы хотят прогореть. Надеюсь, не буквально, ну, — ответила Аквитанская.

Большинство павильонов пустовало. На втором этаже обнаружился молодой человек, который сидел в нише, вяло жевал бутерброд и гонял на телефоне игру.

— Стойте, молодые люди! Куда без билетов? Кроликам, знаете, где место?

Ингвар заморочился с билетами. Он побежал, а потом по инерции заскользил по начищенному полу.

— Быстрее! — грозно сказала ему в спину Фрида.

— Мчись во весь опор, беги со всех ног, ну, — хохотала Аквитанская.

В темный зал Фауст шагнул первым и запутался в шторах. Фрида наступала ему на пятки, и он шипел. Оракулы заняли первые места и оказались прижаты к сцене. На сцене ходил мужик с плакатом: «Статистика». Встречным курсом шел второй мужик с плакатом: «Хроника».

Мужик с головой быка выбирал среди афинских девушек и юношей каждую десятую. Статистика кричала: «Децимация», — а, когда каждый десятый падал, сраженный невидимой пулей, хлопала в ладоши.

Фауст пожал руку Фриде, но оказалась, что руку Фриды держит Ингвар. Фрида подняла брови, а Ингвар сверкнул белыми зубами.

Хроника ходила и бубнила в рупор: «Убито, ранено, взято в плен. Убито, ранено, взято в плен, пропало без вести. Семенов Илья Ильич, 22 года, студент авиационного института. Братская могила. Безымянный солдат. Чужбина. Родина. Огонь. Цветок».

Из шеренги юношей выступил высокий и красивый герой.

— Тезей, ну, — шепнула Элеонора Фаусту, справа кто-то покашлял, а кто-то другой сзади зашуршал оберткой.

Тезей выступил вперед и сказал: «Мы никого тебе не отдадим!»

Статистика задрожала всем своим картонным телом. Она бросилась вперед и потянулась руками к шее героя:

— Аполлон, — шепнули одновременно Фрида, Ингвар и Аквитанская. Этот шепот вышел громким. Фауст присмотрелся. На сцене и впрямь стоял Гней Помпей. Это был он — Александр Македонский с отбитым носом.

— И как там советовал Лев Николаевич поступать в таких случаях? — спросил Фауст.

— Брать пушку и стрелять в упор, ну, — ответила Элеонора. — Если героя любят, ему попадают ядром в брюшину, герой осознает бренность своего пути: тягу к воинской славе, тягу к государственной деятельности, любовь к отцу, сестре, сыну и красивой девушке. Если героя не любят, ему отрывают ядром жирную красивую ляжку и оставляют мыкаться на грешной земле.

Статистика обернулась на оракулов. Гней нащупал горло Тезея и стал его еще сильнее стискивать. Только актеры и оракулы понимали, что Статистика и в самом деле решила прикончить героя. Но молодой человек оказался крепким, а стоящих вокруг него людей слишком много. Зазвучала бравурная музыка. Актеры — афинские девушки и юноши — накинулись на Статистику и как следует попинали ее. Зрители взревели от восторга. Царь Эгей в упоении обнимал Тезея, черный флаг сменился на белый, и занавес упал. Оракулы поспешили на сцену и успели, как раз вовремя, чтобы оттащить актеров. Аполлон всё тянул свои руки и полузадушенно кряхтел: «Я смогу, я смогу!»

— Это наш клиент! — объявила Фрида и приказала Аквитанской с Ингваром паковать аполлона.

Тезей яростно растирал грудь и шею. Он говорил, что нога Статистики больше не ступит на его сцену. Но ради искусства он все готов простить и выдаст Статистику только после того, как она сходит с ними поклониться публике. Аполлон шатался, но на поклон вышел. Люди кричали «Браво» и «Бис».

* * *

Аполлон кружился в кресле стеклянного кабинета. Светлые патлы падали на кровавый лоб. Фауст основательно привязал его к спинке. Фрида попросила выйти всех, кроме Фауста.

— Вот те на, — сказал Ингвар и ощерил белые зубы.

— Облом, накося-выкуси, ну! — ответила Аквитанская.

Ингвар и Элеонора вышли и вместе с другими оракулами стали смотреть на экран пещеры. Фрида села на стул для посетителей. Она перекинула косу вперед и сняла черные очки.

— Что вы со мной сделаете? — аполлон поднял свою кроваво-патлатую голову.

— Сначала ты, — сказала Фрида. — Кто такой Зевс? Кто такой голос?

— Кто такой Зевс, я не знаю, — сказал аполлон. — Что касается голоса…. Открой ящик, вытащи кассету и сунь вон в тот магнитофон с оранжевой крышкой.

— Фауст, — сказала Фрида и тоже стала крутиться на кресле в такт Гнею Помпею.

Фауст вырвал ящик из письменного стола, на него покатились ручки и карандаши. Он взял кассету, которая выпустила ленту, как рыба кишки. Фауст подкрутил кассету ручкой. Фауст нажал клавишу, и крышка магнитофона отъехала. Техника проглотила кассету. Фауст нажал еще одну кнопку и зачем-то покрутил круглую ручку на магнитофоне. Стрелки качнулись в поисках частоты, и радио зашипело.

— Займите удобное положение и закройте глаза, — раздался голос из динамиков. — Расслабьте ноги, руки и остановите поток мыслей. Сделайте глубокий вдох и глубокий выдох. Представьте место, в котором вам будет хорошо…

Фрида щелкнула и выключила магнитофон.

Аполлон с закрытыми глазами продолжил:

— Представьте место, в котором вам будет хорошо, и это место — пещера дельфийского бога

— Самовнушение! — сказал Фауст.

— Чего же ты взялся за топор? — спросила Фрида.

— Мне нужно было вспомнить, что люди — состоят из плоти и крови. Что я этими руками и этими, — он показал на руки Фриды. — Убиваю их. Когда ты сидишь в пещере, ты утрачиваешь связь с реальностью, а когда то, что ты делаешь, кажется тебе игрой, подступает небытие, где неразличимо вообще нечего. А это так важно, чтобы ракурс был четкий. Важно делать то, что мы делаем, Фрида. Ты, Фрида, убивала людей, потому что тебе приказывал я и Зевс. Теперь, когда ты всё знаешь, знаешь, что за тобой никого нет, что приказы никем не утверждены, не легитимны, что ты будешь делать?

— Мы больше не будем никого убивать, а сновидения выпустим, и всё, — ответил Фауст.

— Экий ты прыткий, — улыбнулся аполлон. — Так уже не раз делали. Знаешь, что произошло? Черные быки растоптали всё то хорошее, что людям снится. Всё то радужное и счастливое, что заставляет их жить. Мрачное было времечко. Суровое. Чтобы создать систему в таком виде, в каком ты ее нашел и хочешь разрушить, пришлось потратить много сил, жизней и крови. Ты хоть представляешь, чего стоила модернизация сонника Мартына Задеки? Твое решение можете откатить все до стадии старых божков.

— Люди изменились, аполлон, — сказал Фауст. — Ты это сам видел. — Мы выйдем к ним и станем работать с ними, и сновидения больше не придется превращать в фарш. Мы больше не станем кормить старых божков.

— Ничего такого я не видел. Люди просто забыли, что такое жить плохо, за эти годы, когда мы устраивали децимацию, они привыкли, что одним умрет, а девять остальных будут жить. А ты что скажешь, Фрида, моя дорогая портупея?

— Фауст наивен, а ты спятил, — ответила Фрида и поправила оправу. — Есть правила, есть инструкция, мы будем делать всё, как раньше.

— Когда Мухамед Второй брал Константинополь, византийцы готовились к обороне и молились о легкой смерти, и только в одинокой келье старый летописец продолжал писать хронику. Так что вы со мной сделаете?

— Поставлю мясником, — ответила Фрида. Аполлон слизал кровь с губ:

— Нам кажется, что, если мы будем верны своему пути, мы автоматически получим всё остальное или ничего не потеряем, но такого не будет. Нужно присягнуть, расписаться кровью, только так это работает.

Аполлон вскочил с места, отбросил веревки и быстрым движением вытолкал Фауста. Фауст полетел на пол и замер, как бегун на низком старте. Помпей запер дверь, схватил Фриду за горло. В лезвии ножа отразилась лампа. Гней Помпей замахнулся и опустил руку. Острие разрезало кожаную куртку Фриды, пробило грудную клетку Фриды и вонзилось в сердечную сумку Фриды. Аполлон вытащил нож, и Фрида согнулась. Гней Помпей чиркнул ножом по горлу. На шее Фриды заискрил оптоволоконный кабель. Фауст сначала бил по тонированному стеклу, а когда Фрида упала, стал это стекло гладить. Оракулы окружили кабинет. Гней Помпей что-то сказал, но ни Фауст, никто ничего не услышал. Аполлон включил магнитофон, провел ножом по рукам, упал в кресло и развернулся к оракулам. Пол усеяла кровавая роса. Громкоговоритель закряхтел и раздался голос:

«Иерусалим — это пуп земли, край, самый плодоносный по сравнению с другими, земля эта словно второй рай. ….И этот царственный град, расположенный посредине земли, ныне находится в полоне у ..врагов и используется народами…… для языческих обрядов… стремится к освобождению и жаждет освобождения, беспрестанно молит о том, чтобы вы пришли ему на выручку… ждет помощи от вас, ибо, как мы уже сказали, пред прочими сущими народами вы удостоены… замечательной силой оружия. Вступайте же на эту стезю во искупление…., будучи преисполнены уверенностью в незапятнанной славе Царствия…..»

Конец

05.02.2025