
Последнее, что я успела заметить, пока он был еще жив, — его рука с тем самым металлическим браслетом с буквами… у нас были парные.
По узкой кисти на пальцы и дальше на землю стекали, как ручейки, тонкие струйки крови. В месте, где браслет соприкасался с кожей, ручейки расходились, разрисовывая тыльную сторону ладони частой алой мозаикой. Его белые всегда идеально постриженные ногти теперь выглядели испачканными, что показалось мне возмутительно противоестественным — такого он раньше никогда себе не позволял, ведь он… был идеальным.
Где кровяные ручейки брали начало, было неочевидно — весь остальной Петя находился на дне огромного деревянного ящика из-под стройматериалов, вколоченного в землю под строящимся железнодорожным мостом — только кисть руки свешивалась с края, как будто всё еще не верила, что теперь уже точно… всё.
В тот момент мне было до ужаса важно узнать, откуда течет его кровь, и я стояла как заворожённая, выглядывая из-за угла, и только боялась, что будет слышно, как клацают мои зубы и стукаются друг об друга костлявые коленки.
Однако, узнать правду так и не получилось. Двое мускулистых парней в потных подранных футболках курили, облокотившись о железные сваи, сосредоточенно поглядывая в глубь ящика. Потом самый рослый, чертыхнувшись, выплюнул сигарету и, подхватив истекающую кровью кисть, просто швырнул ее внутрь, ко всему остальному телу Пети. Я будто почувствовала, с какой силой оно дернулось там, в своей погребальной коробке, и по спине пробежала колкая холодная судорога.
Второй убийца, подхватив с земли лежавший рядом бесформенный строительный мешок, принялся с большим усилием его развязывать, а затем в момент вытряхнул весь разнокалиберный пыльный мусор в ящик, прямо на моего Петю.
Бросив взгляд на свое запястье, я наблюдала, как отливающие металлом буквы сложились в короткое «Вот и всё», — а, значит, и его руку стянула та же безнадежная фраза. Сердце мое болезненно сжалось до размера черной пульсирующей точки.
Послышался треск и грохот, и я представила, как все эти палки, набитые гвоздями, и железные скобы из грязного строительного мешка падают прямо ему на голову. Я зажмурилась — так сильно, что даже в ушах зазвенело. А потом будто очнулась — повернулась и бросилась бежать через поле навстречу спасительному темному лесу.
* * *
В первый раз мы встретились с Петей в японском магазине комиксов в паре кварталов от моего дома. Я часто заходила туда после школы, потому что он был довольно далеко, и там невозможно было встретить одноклассников.
В магазинчике всегда было пустынно, до сих пор удивляюсь, как он держался. Хозяин — морщинистый японец с темным лицом и огромными окулярами вместо глаз — никогда не здоровался со мной и не надоедал, и я могла просиживать часами на низком продавленном диване и бесплатно читать книжки.
Петя появился внезапно, ему тоже было лет двенадцать на вид, он любил комиксы, не подшучивал над моим странным именем, и мы сразу подружились. Он выглядел смазливым блондинчиком с белой, как у трупа, прозрачной кожей, а глаза тоже были светлыми — с будто бы подсвеченной серебристой радужкой. Мы торчали в лавке часами и, воображая себя супергероями, разыгрывали сцены из прочитанных комиксов, в которых всегда побеждали зло. Когда я потом пересказывала наши разговоры маме, она со смехом называла его моим «воображаемым другом», — наверное, потому что он никогда не соглашался зайти к нам на ужин.
Я не раз спрашивала его:
— Петя, в какой школе ты учишься? Ни разу не встречала тебя в городе, только в этой гребаной лавке…
Но он только смеялся в ответ. Его смех звучал так звонко и беззаботно, что у меня от удовольствия мурашки бежали по всему телу. В этот момент я думала только об одном: пусть всё пропадает к чертовой матери, школа, родители, весь этот мир — главное, чтобы он никогда не бросал меня.
* * *
Почти с самого детства я отчетливо понимала, что некрасива. Для того, чтобы осознать это особого таланта не требовалось. Достаточно было просто научиться распознавать всю палитру окружающих меня взглядов: скрытно-сочувствующий — со стороны мамы, досадливый — от папы, удивленные — от обычных прохожих. Добавьте к этому идиотское имя, выбранное мамой — Ванда — и полное отсутствие друзей в школе… всё это значило, что я должна была учиться. Учиться, чтобы хоть как-то компенсировать.
Ту пятницу, когда мне только стукнуло тринадцать, я запомнила отчетливо, хотя, по сути, она была просто обычным для меня днем. Я вернулась домой ближе к шести вечера, у меня страшно болела голова. Вытащила из рюкзака тетрадь по математике и с грохотом бросила ее на стол.
За дверью послышались шаги отца, и я сразу принялась усердно выписывать посередине строки: «Домашняя работа». Он без стука распахнул дверь и подошел к моему письменному столу.
— Привет, — он потрепал меня по щеке, — еще уроки делаешь? Как дела в школе?
Я взглянула на него снизу вверх, хотя мне это и было неприятно: его массивная челюсть казалась выдолбленной из коры векового дуба и смотрелась устрашающе.
— Хорошо, папа.
Он вытащил тетрадь из-под моей руки и начал листать с первой страницы.
— Угу, понятно. …А это что? — его брови пришли в движение и стали похожи на двух жирных выгнувшихся червяков, — за что «трояк»?!
Тогда, как всегда в такие моменты, у меня засосало под ложечкой, и стало трудно дышать. Отец тяжело оперся рукой о стол, схватил меня за подбородок и повернул к себе.
— Оформление должно быть идеальным, это понятно?!
Нетерпеливым движением он снова сгреб со стола тетрадь и вырвал две последние исписанные страницы. От этого лязгающего звука у меня потемнело в глазах.
— Перепиши всё: и классную, и домашнюю, ты должна понять, что ничего просто так не дается, нужно бить себя по рукам, когда недостаточно стараешься, ясно?!
Голос его стал жестким и совсем чужим.
— Ясно, — почти не двигая губами, отозвалась я.
К вечеру, когда отец, наконец, скрылся в дверях своей спальни, из-за которых слышался звук включенного телевизора, я выскочила из квартиры, бесшумно затворив за собой дверь.
— …Испугалась?
Петин голос заставил меня вздрогнуть, и я резко обернулась. Он стоял, прислонившись к стене, а лицо его светилось под тусклым отблеском холодного ночного фонаря и казалось сделанным из фарфора. Джинсовая куртка оверсайз свисала с плеч, подчеркивая худобу.
От его появления в такой момент защекотало в горле, и мне потребовалась пара секунд, чтобы вернуть себе способность говорить.
— Нормально. Не больше, чем обычно, — просипела я, а сама тайком вглядывалась в его красивое лицо: «Неужели он пришел специально, чтобы увидеть меня? Откуда он вообще узнал, что мне плохо?»
В ответ на мои незаданные вопросы он оторвался от стены и сделал шаг навстречу, а потом протянул руку и разжал кулак: в его ладони поблескивал серебристый браслет. Я готова была отдать руку на отсечение, что на моих глазах буквы на нем начали меняться местами, пока не сложились в заботливое «С тобой всё хорошо». В голове у меня зашумело, а в груди разлилось мягкое тепло — на Петиной руке я заметила точно такой же браслет, и это значило, что с этого момента мы были соединены, и теперь могли существовать только вместе, на веки вечные.
Позже я заметила, что буквы на наших браслетах всегда менялись в идеальном синхроне.
* * *
Однажды, в день моего рождения, когда мне исполнилось пятнадцать, отец заставил меня всё-таки идти в школу. Обычно свои дни рождения я проводила дома, что было нашим с ним договором, и я могла немного перевести дух, — но в этот раз он взбесился из-за четверки по русскому и изменил нашему негласному контракту.
В этот день вместо поздравлений одноклассницы затащили меня в туалет в подсобном помещении, куда заходила только уборщица.
Когда я сообразила, что вообще происходит, они уже захлопнули за собой дверь и встали вокруг меня плотным кольцом. Их было три: королева нашей школы «Кристина Великая» и две ее ближайшие фрейлины. Они возвышались стенкой напротив меня в укороченных форменных юбках и высоких кожаных сапогах, а я — в школьном платье на размер больше — «на вырост, чтобы не покупать каждый год».
— Ну, что, Ванда-Лаванда, отметим твою днюху? Смотри, здесь совсем не воняет… зато ты, наконец, освободишься от нас, разве не лучший подарок ко дню рождения?
Я скосила глаза вбок, чтобы оглядеться: вокруг грязные жестяные ведра, швабры, с веревки свесилась мокрая половая тряпка, от которой несет тухлятиной, как из болота. Пыльный в паутинных пятнах потолок навис очень низко — на секунду показалось, что он сейчас грохнется на меня и наконец закончит эти мучения.
В этой подсобке я однажды бывала — пару лет назад в качестве наказания за прогул — прогуливала, конечно, не я — учительница заставила весь класс оттирать полы в нашем кабинете. Тогда мы бегали сюда за швабрами и ведрами.
Я вспомнила, что выход здесь только один: и его закрывали сейчас своими спинами Кристинкины прислужницы. За мной унитаз, справа — умывальник и неглубокая ниша с старыми полуразвалившимися коробками.
Меня вдруг замутило, в голове поплыло — а ведь бежать совсем некуда…
Кристина сделала шаг ко мне, и я уловила кривую насмешку на ее лице. Голос ее прозвучал глухо, будто из глубины:
— Давай, не трусь! Уродина! Тебе же самой станет лучше! Ты здесь никому не нужна!
Я скорее почувствовала, чем увидела, как девчонки обступают меня с двух сторон. Фигура слева протянула руки к моей голове, пока правая открывала крышку унитаза за моей спиной, и я вдруг с ужасом сообразила, что они собираются сделать.
Сердце заколотило где-то ближе к горлу, жаркая волна пробежала от груди прямо к корням волос.
Я сжалась в комок, бухнулась на пол и заорала, как сумасшедшая. Всё вокруг наполнилось моим криком, девчонки, вроде бы, кричали на меня в ответ, но я не слышала и не видела вообще ничего — зажмурилась, чтобы сделать вид, что меня здесь нет, и вообще ничего этого нет.
Когда я открыла глаза через фиг знает сколько времени — их рядом уже не было, зато рядом на корточках сидел он. Петя, как всегда, появился из ниоткуда. Обеими руками он сжал мои ладони и взглянул на меня — его серые глаза сразу забрались глубоко, прямо под кожу. А я ведь знала, что он появится — он единственный, кто никогда не предавал меня.
Бросив взгляд на его руки, я зачарованно наблюдала за тем, как буквы складываются в короткую фразу, которая навсегда отпечаталась в моем сердце: «Ты самая красивая».
* * *
Закончив школу на одни пятерки, я поступила в педагогический — отец считал, что это достойная профессия, а мне в целом было по барабану. Училась я всё равно мало — постоянно зависала в больнице, где в меня тоннами закачивали лекарства: у меня часто болела голова, и родители говорили, что лекарства должны помочь. После института я осталась в этой больнице волонтерить. Петя продолжал присутствовать в моей жизни, но появлялся всё реже — как будто что-то мешало ему снова и снова спасать меня.
Однажды я снова встретила его в садике у своей больницы.
Он упал, как снег на голову, и казалось, не сильно изменился — та же прозрачная фарфоровая кожа и серый пробивающий рентгеном взгляд… из нового только свежая удлиненная стрижка и проступающие под белой футболкой мускулы — я отвела взгляд, чтобы сразу не посыпаться.
Петя снова был полон безумных идей, он присел на больничную скамейку и сразу начал выдавать их без разбора, потирая от удовольствия руки, а буквы на его браслете взбудораженно шевелились: «Вместе до конца!»
— Ванда, ты помнишь наши комиксы в японской лавке? Тогда мы были детьми, а сейчас… я, кажется, знаю, как нам воплотить всё это в жизнь! Мы реально можем стать настоящими супергероями! Я знаю одних серьезных ребят, они работают на строительстве моста, и у меня есть одна реально дерзкая идея…
Петя предложил договориться вместе прыгать со строящегося моста. По его версии это было совсем не страшно — под мостом текла река, довольно глубокая. Парни работали допоздна и ночевали там же в сторожке, прямо на берегу, они бы нас точно заметили, поэтому «договориться надо обязательно». К тому же, Петя считал, что они веселые и наверняка оценят тему.
Он аж присвистнул от удовольствия, и по бешеному блеску его глаз я поняла, что не смогу ему отказать. Он был единственным человеком на свете, которому я по-настоящему доверяла.
* * *
В приемном покое тускло горел свет. Минуту назад каталка с укутанной по самую шею девушкой пронеслась по длинному безлюдному коридору в сторону корпуса с палатами для «постоянных» обитателей, и снова стало тихо. Дежурная медсестра невольно обернулась, поймав отрешенный взгляд Ванды — зрачки без всякого выражения были направлены в одну точку. «Видимо, ей успели вколоть успокоительные», — профессионально подметила она про себя.
Посомневавшись секунду, она всё-таки набрала номер, и ей ответили, хотя была глубокая ночь. Медсестра негромко зашептала в трубку, боясь разбудить пациентов — некоторых из них она бы точно мечтала продержать в медикаментозном сне как минимум до конца своей смены:
— Ирина Ивановна? Простите за поздний звонок, но я знаю, что вы волнуетесь… Ванду нашли, всё в порядке… да… Что? А, у реки, недалеко от нового строящегося железнодорожного моста. Она цела, всё хорошо. …Да, вы можете завтра ее навестить. Всё то же, что и раньше — снова не вполне связанно твердила о каком-то Пете, что это он ее уговорил покинуть место работы — это она про нашу больницу… да, как вы и предупреждали… Завтра сможете обсудить с доктором — возможно, стоит действительно пересмотреть дозировки. Буду держать вас в курсе, доброй ночи.
Ванда открыла глаза, вокруг было темно и очень страшно. Петя снова исчез, но она знала, что теперь уже никогда не объявится.
Она подняла свою руку с браслетом к глазам, пытаясь рассмотреть его в темноте — металлические буквы ядовито поблескивали под светом тусклого ночного фонаря, отбрасывавшего в окно длинные, похожие на людей тени. Буквы на браслете всегда складывались в разные слова и фразы, она уже перестала этому удивляться.
Вот сейчас это были горькие — «Нет и не будет». Она вытерла прохладный пот со лба тыльной стороной ладони и зарылась головой во влажную от слез подушку.

30.01.2025