Каждое утро Катя просыпалась от криков вороны. Одна и та же это была ворона или разные — разве их отличишь? Но звучали они всегда одинаково мерзко и резко, будто молодая электрогитара отправляла очередной дисторшн прямиком в Катино окно. А так как этаж последний, то звук ещё и отражался от крыш, словно птица орёт в оцинкованное ведро. И будь у Кати выбор, она, наверно, тоже бы стала свободной вороной и так же бы каркала в открытые майские окна, чтобы какая-нибудь рок-певица увековечила это явление московских вороньих побудок. Да и жизнь Кате в её четырнадцать больше напоминала не сладкий белый сахар, а очень даже чёрное воронье крыло. Коммунальная квартира, ссоры соседей, скандалы родителей, туалет по очереди, девятый класс, экзамены, папа опять не пришёл ночевать, и мама всю ночь плакала, в семье больше не слышны смех и «доброе утро», а только звуки ударов по лицу и «вся в отца». Такой вот семейный гранж.
Комната, в которой жили Катя и её родители, Вера и Паша, была совсем мала. С большим удивлением сюда вмещались кровать, раскладное кресло, большой шкаф, письменный стол, который также служил обеденным, микроволновка, телевизор, холодильник, коробки и сумки с сезонной одеждой и обувью, и ещё разное важное для обеспечения уюта и быта. Кто-то придумал и сказал, что кухня — душа дома, когда тёплые вечера и такие же разговоры, чайный свет абажура, сервиз с розочками, варенье и рафинад. Такой душой приятно обладать и даже можно собою гордиться — образцовое жилище. Но кухню этой коммунальной квартиры душой никто не считал. Даже дверной звонок был большей душой — крикливый, со своим отдельным голосом для каждой семьи. Или, например, тяжелая, вся истрёпанная кожзамная входная дверь могла бы быть душой этой квартиры. Но никак не кухня, которая здесь место для сражений, стратегий, тактик и трех духовок:
— Лена, не ставьте, пожалуйста, больше свою чашку на этот стол. От неё остаются тёмные круги.
— Я не ставила, возможно, мой гость.
— Тогда, пожалуйста, попросите вашего гостя не ставить.
— Я-то попрошу! Попрошу! Может быть. Но тогда вы, Вера, скажите соседке Оле, чтобы она не трогала вот эту пепельницу! Это воровство уже! Пепельница моя, а Оля всё время…
— Вот вы сами Оле и скажите, пожалуйста.
— Но вы же подруги? Я работаю днём, как все нормальные люди, а Оля в это время спит. А я сплю ночью, представляете? Ночью! Как раз, когда эта … Оля работает!
— Я тоже по ночам не пересекаюсь с Олей. — Вера старалась говорить скучающе, в надежде на то, что соседка отстанет.
— Но Паша, ваш муж, пересекается. Они, кажется, хорошо ладят, не так ли? Пусть он и передаст Ольге всё, что я сказала, — Лена не могла сдержать победную ухмылку, ведь ей снова удалось утянуть разговор о пепельницах и посуде в межличностный конфликт. — Ваш Паша ведь приезжает домой, если вообще приезжает, именно ночью!
— Откуда же вам это знать, Лена, ведь вы ночью спите.
Как часто Вера была готова высказать Лене многое и покрепче, но приходилось сдерживаться, ведь вот-вот предстоит очередная попытка расселения их квартиры. Какая это была по счёту попытка? Шестая, восьмая? Одиннадцатая? Никто уже не считал. И каждый раз Лена срывала сделку. Как в сказке, когда из-за одной столбовой дворянки все остаются жить в разбитом корыте. Поэтому капризную Лену злить нельзя, Лену надо ещё немного потерпеть. Веру утешала мысль о том, что когда-нибудь, после завершения процедуры расселения, держа в руках заветные ключи от новой квартиры, отдельной, такой желанной, можно будет опрокинуть на Лену всё, что скопилось в резервуарах соседского терпения за столько лет. А пока надо подождать.
Вера умела ждать, Паша научил. Сколько она провела ночей без сна, перебирая возможные версии, где на этот раз ночует её муж? Вера уговаривала себя, что он «просто задержался на работе» или «наверно, сложный заказ попался». Позвонить Паше невозможно — просто некуда, поэтому связь односторонняя и только через друзей, у которых есть эти маленькие пищащие штучки для сообщений — пейджеры. Вера приходила на работу и, дозвонившись оператору, начитывала текст сообщения:
«Для номера три-нуля-семь: Лёша, это Вера, скажи Паше, пусть позвонит мне на работу. Это срочно, Катя заболела».
Оператор беспристрастно говорил, что сообщение принято и отправлено. Вместо «Катя заболела» иногда было «родители волнуются» или «милиция приходила». А вместо Лёши, мог быть и друг Дима или Антон — кто угодно, лишь бы кто-то передал Паше, что у него вообще-то семья, и нельзя пропадать на неделю без вести. Вера умеет ждать, вот и сейчас она слушает Лену и смотрит на неё уставшим и задумчивым взглядом. Внутри Веры боль, а снаружи — только пыльная тень от замученной личной и бытовой неустроенностью женщины. Вера считает неуступчивую Лену единственным препятствием к своей новой счастливой жизни. Но Вера ещё не знает, что скоро Лена уже не сорвёт ни одной сделки, и что расселение состоится, но без участия и согласия склочной соседки. И что сегодня вечером, когда Вера с Катей после долгих раздумий — ждать Пашу или нет — уедут на «майские» в деревню, Паша вдруг всё-таки вернётся домой пораньше (чуть-чуть не дождались). Соседки Оли не будет дома, у неё «ночная смена», и в квартире останется только Лена. Её-то и встретит Паша на кухне, Лена решила отметить весенние праздники дома и щедро разольёт себе и Паше по рюмкам, ведь скучно пить одной. И жизнь развернёт перед жильцами этой квартиры самый неожиданный для них сценарий. Лену найдут мёртвой — девять ножевых, но суд не признает аффект Паши, адвокат зря старался. Катя увидит папу ещё нескоро, и за десять лет его заключения научится собирать тюремные передачки и писать письма, много писем. А пока только утро, и ворона за окном прорывает тишину, и папа опять не пришёл ночевать, и мама всю ночь плакала. Вера лежит на кровати, отвернувшись лицом к стене, но Катя знает, что мама не спит. Кате хотелось сейчас, чтобы открылась дверь, и папа зашёл бы в эту тесную комнату, сказал маме что-то ласковое, возможно, даже принёс бы пакет сладостей, которые мама так любит. И мама бы его обязательно простила, и они бы все вместе, втроём, позавтракали и поехали в деревню, далеко-далеко, гулять в лесу, сидеть у костра и запекать картошку. Катя слышала, что папа обещал маме эту поездку. Папа обещал, но Катя в свои четырнадцать уже знала, что обещаний бывает недостаточно, чтобы что-то сбылось:
— Мам, папа же едет с нами в деревню?
— Катя, дай доспать, рано же ещё.
— Хотел же с нами вместе ехать, мы же дождемся?
— Он сказал, что попозже к нам туда приедет. Дай доспать.
— Давай дождемся, мам. А то опять не приедет. Как в прошлый раз.
— Нет. Сказал, что приедет. Бабушке и дедушке обещал. Они его ждут очень.
— А вдруг не приедет?
— Кать, не каркай.
04.11.2025