Тотем — в некоторых примитивных верованиях: животное (иногда растение или какой-н. предмет), являющееся предметом культа и считающееся обычно родоначальником племени.
Интернет-энциклопедия
Всё началось, когда умерла собака.
Возможно, всё началось, когда умерла собака.
Мое взросление — это список мертвых животных. Даже психотерапию я начинал именно с этой темы. На одной из первых сессий я рассказал психологу — в моей семье жили кошки и собаки, чья жизнь часто заканчивалась слишком рано. Как я перенес всё это? Не знаю.
По правде сказать, мне страшно даже подступаться к этой истории. Но я хочу рассказать еще раз. Не там, в уютном кабинете под оранжевым абажуром и дождем за окном, а здесь, на бумаге. Пусть меня никто не принуждает, не заставляет, никакого слова не ждет.
Всё мое взросление крутилось так или иначе вокруг кошек, собак и птиц. По сути, свои возрасты и рубежи между ними я отмерял их жизнями. К сожалению, они умирали гораздо чаще, чем это было необходимо обычной семье с двумя детьми в девяностые годы.
Почему мое настоящее, моя взрослая жизнь досталось мне такой ценой, ценой травмы?
Поиском ответа я занимался и в психотерапии — не сказать, что я слишком приблизился к нему. Нет, сама терапия была эффективной. Пять лет, два специалиста, несколько групп поддержки дали мне довольно много. Но где-то там, в моей памяти, один за другим следуют мои пушистые друзья, словно спускаясь по спирали в глубину потустороннего. А я вырастаю, но становлюсь каким-то растерянным взрослым. Растерявшим по дороге слезы и умение плакать и кричать.
…
Это случилось неожиданно.
Почему-то в тот день Саша пошел в школу. Наверное, зимние каникулы кончились. И, конечно, в тот день он был именинник: ему исполнилось 10 лет. После уроков он сразу пошел к дедушке, и ничто не предвещало беды. Дедушка жил по соседству, совсем рядом, после школы Саша всегда приходил к нему.
Он поднялся на третий этаж и зашел в квартиру. Было тепло, пахло супом: дед варил щи.
— Саша, заходи! — крикнул дедушка с кухни.
Саша аккуратно снял куртку и шапку, повесил их на крючок. После чего пошел в большую комнату и сел в кресло, накрытое тканью с вышивкой.
Следом за Сашей в гости к дедушке пришла тетя — старшая дочь деда, сестра Сашиного отца. Она скинула пальто, сапоги и быстро прошла на кухню, где кашеварил дед. Они начали тихо разговаривать. Тут ни с того ни с сего тетя и дед начали ожесточенно ругаться по-карельски. Из того, что они говорили, Саша ни слова не разобрал. Почему-то его не учили карельскому языку. Наверное, на нем тогда было позорно разговаривать. Во всяком случае, его родные говорили по-карельски только дома, не на улице.
Внезапно тетя зашла в комнату, где сидел Саша, и сказала:
— Тайга умерла.
Тайга — Сашина собака. Его родители взяли ее, когда он был маленький. И она тоже была маленькая. Щенок лайки. Вечером мама кормила Сашу с ложки кашей и приговаривала: «А ну-ка ешь, а то придет Тайга…»
Потом отец принес ее домой, и сперва она жила в картонной коробке. Ее кормили молочной геркулесовой кашей. Она подросла, и отец стал брать ее собой в лес. Дома она грызла корешки у книг и иногда писала в прихожей, после чего Сашина мама говорила:
— В жизни моей больше не будет никаких животных!
Затем Тайга стала совсем взрослая, и ее периодически выпускали погулять одну, но в ошейнике. Так было и в тот раз: она гуляла сама.
Но тетя сказала:
— Ее сбила машина. Не ходи сегодня на улицу.
Саша тут же оделся и пошел. В свой день рождения он мог ходить там, где ему вздумается. Там, на дороге, лежала его собака. Поодаль, на обочине, сидел и выл большой черный пес.
Взглянув на это издалека, Саша развернулся и пошел домой. Он не смог заплакать. Он только вздыхал.
После этого Саша еще долго рисовал картинки с Тайгой. Над головой у нее он пририсовывал кружочек, как рисуют в разных книжках кружочки над головами у ангелов. Смерть манила его, он стал интересоваться смертью.
…
До того, как Саша пошел в 4 класс, его семья жила в многоэтажке на улице Ленина. Все похоронные процессии шли по улице под окнами этого дома. Саша выглядывал в окошко сразу, как только где-то вдалеке начинал играть траурный марш. По нему он угадывал, что скоро по улице пронесут очередного покойника. Всех их можно было прекрасно разглядеть из окна кухни, покойники каждый раз оказывались как на ладони. Однажды в ярко-красном гробу пронесли девочку в белом платье.
— Мама, почему девочка в белом? — спросил Саша свою маму, которая занималась тут же какими-то домашними делами. Наверное, варила суп в большой скороварке. Мама выглянула в окно и сказала:
— Ее хоронят в свадебном платье, потому что она уже никогда не выйдет замуж.
Уже потом, когда Саша с семьей переехал на другой конец города, туда, где жили бабушка с дедушкой, он случайно попал на другие похороны, снова детские. Хоронили мальчика из соседнего подъезда. Гроб вынесли и поставили на табуретки. Рядом стояла грузовая машина, толпились какие-то тетки. Дул сильный ветер, летнее небо было желто-серым — с минуты на минуту должна была начаться первая летняя гроза.
Саша увидел толпу и из любопытства подошел ближе. Совсем близко ему подходить не хотелось, но тут кто-то подтолкнул его, и он внезапно очутился у самого гроба. В нем лежал мальчик 10–11 лет. Выражение его лица было спокойным, а кожа — белой, слово ее покрыли гуашью, но не сверху, а будто бы изнутри. На нем была белая рубашка и шерстяной свитер. Кто надевает свитер в июне месяце?
Неожиданно на белое лицо ребенка упали крупные капли. В то же время вдалеке над лесом раздался глухой раскат грома. Тут Саша очнулся, проснулся. До него дошло, что он находится не там, где бы ему хотелось. И видит то, с чем ему совсем не хотелось сталкиваться на летних каникулах. Саша побежал.
Саше показалось, что до его подъезда далеко. Очень далеко. Несколько световых лет. Сашины ноги двигались как-то сами по себе, одна обгоняла другую. Голова, руки, торс слепо повиновались ногам, давая унести себя как можно дальше. Он бежал. И бежал. И бежал. И бежал…
В тот момент у Саши отключилась память. Позже он рассказывал, как забежал в свой подъезд и с силой захлопнул за собой его тяжелую дверь. Затем пронесся через несколько пролетов и оказался уже на пятом этаже. Еще миг, и он прижался лбом к холодному стеклу. На улице лютым зверем неистовствовал ветер, небо поливало улицу словно из душа. А Саша не промок, странно! Сидел на корточках у стекла и дрожал.
И тут прямо над его домом словно кто-то ударил в литавры, и всё стало на мгновение белым, как лицо того мальчика. Вот тут-то Саше и стало наконец страшно! Показалось, что молния ударила прямо в стекло над его головой.
Что было дальше, пропало из его памяти напрочь. Он полностью забыл, что было потом, но помнил другое. Вечером того дня он рассказал маме об увиденном днем.
— А-а-а, так это сын той женщины. У него старший брат в Чечне погиб весной, в цинковом гробу хоронили. А этот… Бедный ребенок, он болел тяжело. Отмучился, — сказала мама. Саша обнял ее и горько заплакал.
…
Каждое лето — новый архив или новое кладбище. После того, как ему исполнилось двадцать пять, Саша начал основательно рыться в своем происхождении. Копал он по стороне отца. Возможно, от того, что в жизни не был с ним столь близок, как хотелось бы. Пытался так стать ему ближе.
Занимался он генеалогией в отпусках. Теперь выходило, что каждое Сашино лето — это новое историческое исследование.
Шаг за шагом, ветка за веткой с каждом годом прирастало Сашино родословное дерево Федотами, Архипами, Марьями, Вассами, Домнами… Всё — крестьянами и их жёнами и многими детьми. Генеалогия его обходилась без каких-то выдающихся персоналий.
Для чего Саше самому это было нужно, он не знал. Его отец вообще считал, что подобные поиски смысла совсем не имеют, а кто прошлое помянет — тому и глаз вон. Мать же просто не мешала, а то и интересовалась иногда, что его очень устраивало.
Единственное, о чем он догадывался — дерево на генеалогическом сайте росло ветками, а сам он рос корнями, прирастал к той земле, где вырос, впивался каждым корешком в худородную карельскую землю, пролезал обретенными корнями между скал, оплетал их бараньи лбы…
В архиве, получая очередную переписную или исповедную книгу, сперва он замирал над ней, размышляя о жизнях людей, чью внешность он никогда не увидит, но от которых же произошел. Потом аккуратно перелистывал страницы с жителями карельских деревень. Люди эти давно лежали в позабытых могилах.
После того, как Саша подышал пылью пару лет в национальном архиве, настало время обивать пороги более серьезных и закрытых учреждений. Раньше он проходил мимо их массивных дверей, слегка склонив голову и прибавляя шаг, теперь — робко приближался, сжимая в руках папку с бумагами, на насколько минут застывал возле отлитых из металла часов приема, тщательно их изучал, а спустя еще какое-то время сбегал. Незаметно для всех, даже для себя самого.
Но вот настал день, когда он оказался внутри прохладного и темного холла одного из таких учреждений. Последним среди людей, деловито проходивших мимо него по своим делам, он вдруг узнал друга детства. Когда-то они провели вместе много часов за игровой восьмибитной приставкой.
Саша подошел к знакомому.
— О, привет! — тот удивился, но радость от встречи явно профессионально подавил.
— Привет…
Они пожали друг другу руки. Ладонь старого знакомого оказалась сухой и холодной.
— У нас? Ты чего тут делаешь?
— Да это… мне бы хотелось узнать о репрессированном прадеде, понимаешь… — неловко начал Саша.
— Но, так а чего? Чего хотелось-то?
— Ну был у меня дед, дед был, у того отец… отца у него расстреляли, но он не рассказывал об этом особо, только в девяностые справку в зубы всучили, сперва про смерть от пневмонии, затем о том, что репрессирован.
При слове «репрессирован» друг детства как будто бы оцепенел.
— Так и что, но? Есть информация какая?
— Есть, хочу дело запросить.
— Тебе в архив надо, а значит — туда! — старый знакомый указал на табличку «Приемная», сжал ему еще раз руку. — Ну, обращайся! А я на обед!
С этими словами он побежал к входным дверям. Они с грохотом закрылись. Наступила полная тишина.
…
После того, как мы с Сашей наконец-то добрались до деревни, решили немного послоняться по ней. Деревня стояла над огромным озером — все его острова замечательно просматривались с главной дороги.
Мы зашли в единственный сельский магазин. Саша купил там парного молока, я — сигарет. Потом он попросил отвезти его на кладбище.
Кладбище располагалось традиционно — к северу от жилых домов. С главной дороги я свернул на грунтовку, «Волга» проехала мимо большой кучи мусора (цветы и тряпки), потом чуть дальше, мимо свежих захоронений. Здесь Саша попросил меня остановить машину.
— Молоко будешь?
— Ой, ну не сейчас же… И не здесь.
Он нахмурился и мотнул головой.
— Не знаешь, а вход обычно где? Как-то не часто в таких местах бываю.
— Ну ты сам посмотри, калитка какая по соседству может быть…
Я решил пока остаться в машине, мне не хотелось расставаться с ее теплом.
Саша хлопнул дверцей и пошел к выцветшему кладбищенскому забору. За забором то тут, то там, мокли под ненавязчивым октябрьским дождем ржавые кресты и старые, замшелые памятники.
Калитку он нашел довольно скоро. Отвязал проволоку и зашел на кладбище. Повернулся, махнул мне рукой и стал бродить от могилы к могиле. В своей белой куртке и светлых штанах он выглядел в этом заупокойном антураже необычно. Саша двигался довольно медленно: тропинки между могилами тонули в облетевшей прелой листве, и ему приходилось прорывать себе путь в ней.
Я наблюдал за его поисками из-за стекла. Что привело его сюда? По дороге он пытался рассказать мне про свои генеалогические поиски. Честно сказать, я мало слушал — больше следил за дорогой. Раньше я думал, что такие вещи начинают интересовать людей после пятидесяти, но ведь Саше не было еще тридцати. Это меня удивляло. Но тут каждому свои погремушки, что еще скажешь.
Прошло примерно полчаса, я решил выйти из машины и помочь ему.
— Трифонова, — громко называл я еле читавшуюся фамилию с овальной таблички на старом кресте.
— Этих я помню по переписным книгам, но не то … — отзывался Саша.
— Кярня…
— С этими мы в каком-то дальнем родстве, они в свое время из Финки переехали. — снова комментировал он, решительно вытаскивая ноги из грязных листьев.
…
После двух часов кружения вокруг разных могил мы так и не смогли найти на них его фамилию. Хотя нашли много интересного — и памятник 1600-х годов, и целое семейное захоронение с утопленником (на одном из крестов было написано «Утоп»), и разбитые плиты на могиле священника, попадьи и их тестя, сельского учителя. Саша видел запись в метрической книге, как священник выдал свою совсем еще юную дочь за только приехавшего в деревню очень молодого учителя двухклассной школы.
— Вот дела, — растерянно сказал Саша, когда мы вернулись к машине.
— Найдешь еще. У дальних родственников не спрашивал? — поинтересовался я и закурил.
— Не. Но попробую.
Мы стряхнули с себя кладбищенскую грязь, помыли руки водой из захваченной еще в Петрозаводске бутылки, сели в машину и поехали обратно. На обратном пути неожиданно перестал лить дождь и разошлись угрюмые тучи. Дорогу осветило низкое осеннее солнце.
20 ноября 2024 г.