Если бы первобытный ужас столкнулся с современным человеком, ужасу нечего было бы предложить. Времена сменились. Что ни выкладывай как козырь на стол, люди больше не верили. И не боялись. Темноты, высоты, смерти… Только себя, своих беспомощности и одиночества. А чтоб такого бояться, ужас извне ни к чему.
Площадь силилась выдать праздник. Мерцала огнями и звучала множеством голосов. Иван Купала шел своим чередом. Жители Солнцево по старой привычке позволили себе отдохнуть, выставляя это напоказ. Народные пения и танцы начались к вечеру, когда душная жара северного лета спала, и пришло время зажечь факелы. В этот раз приехало много зевак из городов покрупнее, стараниями Кирюши, конечно же. Они разительно отличались от местных — улыбчивые, одетые в цветное и новомодное, с детьми. Они наполняли Солнцево семьями каждый год: посмотреть почти-что-колорит диковинной деревенской почти-что-глубинки, поесть еды, приготовленной на костре, и обмануться, поверив, что в стародавние времена празднование Ивана Купалы правда выглядело так, как его отмечали специально для них много лет подряд.
Деян тихо всему этому улыбался.
Он стоял в тени плакучей ивы, и никто не обращал на него внимания — как и на других не разряженных в пух и прах солнцевчан. Закат тонул в густых кронах деревьев, оставалось ждать совсем чуть-чуть. Из ближайшего шатра тянулся сладковатый душок сахарной ваты, миру Солнцево чужеродный, но любимый приезжими. Вату делали только на празднества для пестрых и чуждых туристов, приносящих городу доход. Деяну сладкое не нравилось в принципе — его тяжелый, маслянистый запах ляпал загребущими пальцами, пропитывал ткань льняной выходной рубашки, без спроса залезал в ноздри. Но сладость, как липкая лента для отлова мух, манила тех, кто был Гордееву нужен. Притягивала сюда смертных — живых, полных веры во что-то пустое. Готовых сделать нужное, если правильно попросить.
Мимо Деяна пробежали дети, позвякивая монетками в карманах. Они накинулись на киоск с ватой, как голодные волки в зимнюю стужу набрасываются на кость. Деян решил детишек посчитать. Один, два, три… Всего пятеро. Друзья, скорей всего, приехали с родителями. А это плюс еще один-два человека каждому, как минимум… Улыбка Гордеева стала шире, он погрузился в пелену довольства и снова взглянул на деревья. Там, совсем недалеко, в их вкрадчивой тени, уже подготовили поляну для продолжения гуляний — а значит, все силы, всё то время, что пришлось ждать, потрачены не зря.
Закатное солнце погладило Деяна по высокому лбу, залилось золотом в глаза, мелькнуло на небе последним лучом и скрылось, давая добро — настало время чудес.
От сумеречной дымки отскочили звонкие трели свистулек, запели женщины на переносном деревянном помосте. Его ставили на площади в День города, на ярмарки да по остальным большим поводам. Люди всполошились. Дети со сладкой ватой понеслись к сцене; взрослые, стоя на местах, оборачивались. Пел хор Солнцево, нестареющий и незыблемый. Над лесом зазвучали несменные веками голоса.
* * *
Людей закружили в сторону леса разукрашенные шелковым шитьем юбки. Загремели большие барабаны. Факелы подняли с мест. Праздник разгонялся. Радостный мальчишеский голос взлетал над толпой и прыгал по верхушкам скорченных временем елей.
— Расступись, честнóй народ! Молодь праздновать идет! — словно луч света или неуловимый порыв ветра, в самом центре толпы метался Кирюша. — Э-ге-гей, братва, не медли, чай не барин на обеде!
Приезжие смеялись, дети скакали по тропинке к лесу вместе с ним. Девочка с карамелькой на деревянной палочке подпрыгнула и дернула Кирюшу за кудряшку. Он заулыбался только шире и побежал вперед, утягивая незнакомую девицу в пляс. Мелькали кафтаны и платья, дрожало пламя факелов. Деян шел по краю толпы, не попадая в самую муть человеческих тел. Там, внутри пестрого балагана, надрывались рожки и свирели, пахло сахаром, жаром и человеческим потом. Жизнью беззаботной летней ночи… Лес же молчал, выжидая. Ночь слушала Деяна, и он слушал ее, вкрадчиво поглаживая рукоять костяного старинного ножа, заткнутого за пояс. Толпа всё дальше уходила в чащу, и огни города, пусть и не большого, отдалялись, скрываясь за лапами елей и сосен. Прошло всего несколько минут, а свечение почти исчезло, и только взятые солнцевчанами огни всполохами прыгали между стволов деревьев.
Под ноги стали попадаться камни и корни, никто не вел за собой скот, но в толпе почему-то слышался цокот копыт.
— Мóлодец, посторонись! Коль не хочешь обойтись… без головы! — толпа взорвалась хохотом, а Кирюша, пробившийся вперед, теперь руководил шествием да подтрунивал над смельчаками в первых рядах, как-то умудряясь совершенно не спотыкаться.
А вот люди теперь запинались часто. Света не хватало, лес обступал непрошенных гостей плотнее и плотнее. Пахло мхом, сыростью, ночной природой — совершенно дикой и неприветливой. Но туристы не замечали. Кирюша размахивал руками и корчил рожи, хор продолжал свои песни, наседали барабаны. Деян приметил впереди свет. Приближались к поляне. Птицы молчали, звери боялись подойти к шумному сборищу двуногих. Гости Солнцево остались совсем одни. Среди их тел, рук и ног виднелись знакомые лица — Полина, Василий и другие — это они пели и танцевали, подталкивая недогадливых жертв в спины, они отравляли всех весельем, помогая Кириллу. Начали гаснуть факелы — один за одним, и в их предсмертных вспышках проступали очертания странных существ –покрытые шерстью лапы, налитые кровью глаза. Еловые ветки трогали людей за плечи, словно большие руки с колючками, вросшими в кожу, бурелом нависал над тропинкой и лез под ноги. Лес принюхивался, готовясь к броску.
Никто не замечал подвоха, и только одна фигура, высокая и большая, колыхалась с меньшей уверенностью, чем остальные, в такт древней музыке и еще более древним песнопениям. Строго говоря, таким фигурам, как эта, вообще не положено было колыхаться. Деян редко встречал людей, ростом равных себе, и, когда Женя Ершов, а колыхался именно он, только приехал в Солнцево, Деян удивился его габаритам.
А потом — много чему еще. Тому, как Женя говорил — неестественно для человека своих истории и возраста, четко и спокойно, как старый-престарый литератор, как двигался — неторопливо и лениво, без зажимов, что свойственно актерам классической столичной школы, но больше всего, конечно, тому, как Женя смотрел. Деян повидал много стеклянных и неживых глаз — нечисть так глядела из темноты, всякие полу-звери, обезумевшие люди… Но Женя безумным не был. Просто был пустышкой. И это никак не сочеталось с его обаянием, с его образованностью, с его интересом к миру. По крайней мере, сначала Деян принял его манеру жизни за интерес. И только потом увидел в глубине отчаянное Женино желание заполнить черную дыру то ли в сердце, то ли еще где. Его попытку либо отыскать нечто потерянное давным-давно, либо придумать что-то новое там, где ничто раньше и не обитало. Может, поэтому в университете он изучал историю и поэтому был так одержим прошлым.
Деян заполнил Женину пустоту верой.
И теперь Женя видел. Видел клыки в разинутых пастях, когти, отрастающие из человеческих ладоней. Он знал, куда они идут, и знал, зачем, и так хотел что-то ощутить, поймать жизнь за хвост, стать особенным, что готов был к жертвам, о которых узнал от Деяна. О главной жертве ему, конечно, ничегошеньки не сказали.
Лес дурманил приезжих запахами. В еловом душке рассеялся тяжелый смрад сладкой ваты, за горелым маслом факелов терялся флер одеколонов разряженных женщин. Музыка становилась всё громче, а поляна — всё ближе. Деян первым ступил в круг света, за ним повалили остальные. Перекошенные и хромые, звероподобные и просто страшные. Лес снял вуаль притворства, и теперь, пялясь на туристов, на поляне стояли совсем не гостеприимные жители Солнцево. Притащился заросший тиной болотник, вонючий, зеленеющий полупрозрачной кожей, прыгнул за левое плечо Деяна огромный черный кот, звякнув длинными когтями. Те, кто не выходил в центр, пихали гостей в спины. Многие так и остались в людском обличии — их уже не помнили, и обратиться они не могли. Память — вот что было нужно солнцевчанам. Чтобы возродиться и стать тем, кем они являлись. Не только Деян устал ютиться в человеческой тушке.
Женщины в хоре завывали — не весело и задорно, не славя природу и лето, а зазывая древних духов, пробуждая первобытные силы. Люди пытались отступить назад, но там их ждали. Костер посреди поляны ярко пылал, и его отблески танцевали на спокойной глади лесного озера.
Деян вскинул руки, хор вскрикнул в последний раз. Приглашенные перешептывались и глядели на поляну с недоверием, но спрашивать боялись. Кто-то из смелых шагнул вперед. Мужичок с телефоном в руке, тут совершенно глупым и лишним.
— А чего пришли-то? Через костер прыгать будем, голышом купаться?
Послышались нервные смешки, Деян улыбнулся и увидел, как Женя вздрогнул. Напуганный, он будто бы уже принадлежащий миру духов, высокий и бледный, как труп. Мимо него прошел Кирюша, хитро заглядывая в лицо. Стоило Жене только моргнуть, а Кирюша уже стоял около Деяна, подхалимски заглядывая в глаза. Деян одобрительно кивнул. Кирюша расцвел.
— Гости дорогие! Добро пожаловать на наше празднество. Сегодня мы вспомним, что такое древние силы, и чего они хотят.
Голос Деяна не дрогнул, хотя он впервые в своей долгой-долгой жизни ощутил трепещущую птицу волнения в груди. Загаркали и заулюлюкали в толпе. Кирилл бросил травы в костер, а пламя взметнулось выше, обдавая лицо Деяна жаром. За приезжими выстраивались две шеренги, от тропинки людей теперь отделяли солнцевчане с факелами в руках.
— Да прославим же древнее, и да вспомним о том, что смертные забывать не должны, — Деян снова взмахнул рукой.
Жители пустились вокруг туристов в пляс. Снова запели женщины, а стоявшие с Деяном побежали в толпу. Они выли и хихикали, подхватывали детей и взрослых, кружили их на руках. Деян коснулся пальцами огня — и не обжегся. Он чуял страх и ел его. Дети подхватывали визг, взрослые озирались, всматриваясь в темноту за огненными всполохами. Яркие платья больше не притягивали взгляды, песни никого не развлекали. Кто-то в толпе надрывно завыл, послышался рык. Барабаны дробью дергали нервы и сердца. Деян жестом подозвал к себе Женю, и Женя, несмотря на страх, вышел вперед. Храбрился. Пели всё громче, кружились всё быстрее. Люди терялись, спотыкались и падали. Инструменты надрывались, в толпе взметнулся огонь, и кто-то крикнул: «Горим!», народ правда вспыхнул, как хворост. Пламя хватало за одежду и руки, запахло жженными волосами и плотью.
— Ближе, — в последний раз позвал Деян, и Женя подошел.
В глазах человека — смелого, но человека — Гордеев прочитал понимание. Женя,пусть сам для себя и не осознавал, но внутри точно знал — сегодня он умрет. Ради истории и любимых чудищ, ради того, чтобы люди вспомнили, что было раньше. Вокруг кричали, кто-то рядом упал и больше не издал ни звука.
— Боишься?
Женя покачал головой, мол, нет, не боюсь. Врал. Даже тут, даже сейчас, по привычке, потому что по-другому не умел. Деян вогнал ему в шею нож и вытолкнул из круга, сквозь горящих, в озеро.
Рука взметнулась вверх — длинные пальцы ухватили пустоту изломанными крючками, но тут же скрылись в толще мутной воды. Брызги. Эхо среди криков. Во все стороны пошла рябь, но Женя не трепыхался, спокойно уходил на глубину, а пенка, зеленоватая, пахнущая илом лесного озера, расходилась от водяной дыры, куда погрузилось его тело. В темноте, при свете костра, озеро было почти черным, и Ершов уходил всё глубже, как в небытие, растворяясь во тьме. Криков он уже не слышал. Наконец-то к нему пришли покой и понимание.
Видя, как чернота скрывает лицо Жени, Деян испытал жалость. И странное желание. Посмотреть на происходящее глазами себя прошлого, вдохнуть терпкий, осенний запах прелого, умирающего на зиму леса, задрать голову вверх и проследить за точками летящих к югу птиц. Он мог оторваться стопами от земли и воспарить вместе с ними — тогда ему на ухо шептали нежные лоскуты ветра, и душный, тяжелый аромат гниющей, увядающей природы сменялся свежестью в мокрых облаках. Он никого не жалел. И убивал, чтобы вера теплилась в людях, чтобы они боялись и ждали, и мир жил по установленным законам. То было желание снова стать прежним собой — одно из немногих желаний, посещавших Чудо-юдо долгое время. Желание, подтолкнувшее его к обряду, наполнившее людей страхом и вернувшее крупицы прежнего могущества. А зачем?
Ред.: Маргарита Данилова
