Я бросила взгляд в окно, на календарь, а потом на свои руки, все в песчинках и трещинках. Мерида не меняется, тело не молодеет, время не щадит никого.
— Дорогая, укладывайся. Завтра важный день, надо хорошо выспаться.
— Я не хочу засыпать.
— Что такое?
— Мне страшно.
Жемчужная сережка мягко соскользнула на пол. Я подняла ее и вернула на прикроватный столик, туда, где она и должна быть.
— Тоже задумалась о быстротечности времени и неминуемой старости? Что ж, в загробной жизни…
— Нет, ба, мне до этого еще долго.
— А что тогда? Расскажи мне, что тревожит твою душу?
— М-м, я боюсь, что ночью к нам кто-то влезет.
— Мы закрыли все окна и заперли все двери, никто не должен.
— Разве что какой-нибудь заблудший призрак. Но это редкость, дитя, редкость.
Я подмигиваю ей, и она отвечает мне, неуверенно моргая.
— Скажи, чего ты боишься, юная воительница?
— Я хотела сказать, а как же?..
— Будь уверена, злые духи нас не побеспокоят.
— А вдруг они уже здесь? Вдруг они прячутся в шкафу или под кроватью? Они вселятся в тебя, и ты съешь меня и не подавишься ни одной косточкой! Проглотишь и не подавишься!
Она заливисто смеется, пока я ее щекочу, изображая голодную, ненасытную бабку, которая сама уже вот-вот станет бесплотным духом и будет являться к внучке только раз в год, в первых числах ноября.
— Откуда у тебя взялся этот страх? Опиши мне его, ну же.
— Я не могу объяснить, я просто знаю. Я чувствую это в руках, на кончиках пальцев, и по всему телу. Мурашки, но неприятные, и холод, а потом жар, как будто я на костре, и дует ветер.
— Чапарра[1], у меня есть кое-что для тебя.
— Подарок ко дню рождения?
— Ха-ха, не совсем, было бы слишком рано.
В глазках мгновенно потух радостный огонек, и они наполнились слезами. Бровки нахмурились, нависли молниями — вот-вот хлынет дождь.
— Возьми. Это тебе поможет. На тот случай, если страх станет слишком сильным.
— Те киро мучо, абуэлита[2]!
* * *
В кармане юбки у нее лежало обсидиановое зеркальце, талисман, доставшийся от прабабушки. Идеально гладкий и прохладный в тени, он нагревался каждый раз, когда она прикасалась к нему, менял свою форму, показывая, как зубы, неровный край со сколами. И она могла выхватить его в самый неожиданный момент, разорвав мужу гортань, изуродовав лицо, но у нее никогда не поднималась рука это сделать. Ее сковывал страх, страх отмщения, страх смерти, а значит, пальцы только впивались в камень, бесцельно и безрезультатно, не оставляя ни малейшего шанса на ответный удар.
Но вот однажды во время скандала Диего полез к ней не под юбку, как обычно, а прямо в карман, и понял, что сжимала ее рука.
Он слизнул кровь с уколотого пальца и ухмыльнулся. В глазах его плясали черти, плясали и разбегались, а потом остался тот, один-единственный — она его уже видела, и видела не раз, — Дьявол. Когда он выходил в мир, всем ангелам становилось тесно, как в комнатушке, и души стремились в небо. Каждый раз умирал кто-то безвинный: ребенок ли, старушка, прожившая праведную и такую скучную жизнь, или ксолоицкуинтли, бродящий поблизости. Наш ксоло давно ушел, исчез, растворился в дымке утра в тот день, когда порог дома переступил Диего. Она помнит, как они с братом еще шутили, что душа ксоло перешла в тело Диего и продолжает охранять дом. По старинному мексиканскому поверью, ксоло отгоняет мрак, защищает от зла и прогоняет нечистую силу. Если честно, она не хотела проверять, так ли это, но собаку любила и заботилась о ней, как о своем ребенке.
Усы Диего щекотали шею, двигались как змеи. Она чувствовала себя новой Фридой, словно время не сдвинулось с места, оно застыло, и то, что было много лет назад, должно повториться вновь. Сам ход истории определил сейчас, и сейчас было больно. Но это пройдет. Побои сменялись любовью, пощечины — ласками. Конца и края не было презрению и обожанию, поклонению, чередующемуся с ненавистью. Она принимала судьбу с покорностью собаки, не смеющей ослушаться хозяина. Сидя на стуле с неестественно прямой спиной (как после травмы позвоночника, — снова мысленно сравнила себя с Фридой), она рассеянно поглаживала пропавшую ксоло.
Разбилось зеркало — к несчастью.
Она вглядывалась в себя, в тот осколок зеркала, который остался после ухода Диего. Он напоминал полумесяц, кусочек луны. Она надкусила ее, медленно, словно пробуя на вкус. Луна ей понравилась: в следующую минуту лицо исказила улыбка, широкая, от уха до уха.
* * *
Краска ложилась на кожу слоями, словно штукатурка на стены старого дома. Кровавая улыбка казалась неестественно реалистичной, густой смоляной черный блестел, растекаясь по телу, белым сияли кости. Кисточка гуляла по щекам, с озорством дорисовывая завитушки, прорисовывая пустоты в глазницах черепа. Она взбила волосы. Ярче, пышнее, страшнее. Подготовка к карнавалу в полном разгаре.
На кухне суетился кто-то в легком пончо с вышитыми цветами. Из печи показался хлеб мертвых. Кухарка покрывала разноцветной глазурью марципановые головы, рассказывая призракам, единственным слушателям, грязные байки про священников Мериды. Еще немного, и всё готово.
Мы три дня украшали ее могилу и алтари других родственников: «калавера Катрина», цветы, гирлянды, разнокрылые алебрихе. Повсюду стояла текила и банки пива с неоновыми этикетками. Жемчужные серьги она положила рядом с самым ярким черепом. Да здравствует жизнь.
Свечи указывали путь к дому, как светлячки, то потухая, то зажигаясь вновь. Музыка становилась всё громче: мариачи, маримба, кумбия. Дети плакали и кричали.
«В Диа де лос Муэртос[3] мертвые навещают живых, а живые могут нечаянно переступить границы миров и зайти к мертвым. Только после того, как ступишь на их землю, уже не выбраться, — вещал голос. — Именно поэтому держитесь за ваших папу и маму».
Мы прошли мимо торговцев сладостями и шагали по мощеной мостовой в тишине. Издалека кладбище горело оранжевым, в воздухе тлели горькая полынь и прелые листья.
— Что это? — спросил чей-то ребенок.
— Бархатцы.
Толпа шествовала к могилам.
— Почему я не могу родить ребенка? — вырвалось у нее.
Диего приобнял жену и нежно взял ее за подбородок, поворачивая лицо к своему. Слишком близко.
— Детка, не отчаивайся, и у нас получится.
Она отвернулась. В уголках рта запеклась кровь.
— Я бесплодна. Ты знаешь. Все знают. Со мной что-то не так.
— Немного терпения, моя красота. Главное — не переставать пытаться. Наш мальчик будет самым крепким и здоровым, вот увидишь. Все будут его бояться.
— Мальчик?!
Она оттолкнула его. Он присел на корточки и дрожал.
Она испугалась и наклонилась к мужу, готовая вымаливать прощение. Но нет.
Его разбирал смех.
Давясь тягучей слюной, он смог произнести одну фразу.
— Девочка мне не нужна.
— А если родится именно она?
Вопрос повис в воздухе. Ответ был очевиден и черен, как сломанное зеркальце.
Принесем ее в жертву. Так было всегда.
* * *
Они раскуривали трубки, передавая их из рук в руки, «ловили дракона», хватаясь за пылающий хвост, двигались в экстазе, блаженно улыбаясь, раздевались и одевались в чужую одежду. Только на карнавале можно было побыть толпой, раствориться в общем хаосе и безумии, забывая про собственные пороки и сумасшествие, прикрываясь черепами других, умерших людей. Веселье понарошку перерастало в настоящее пиршество, красочные черепа в реальные кости. На пятки наступала глубокая ночь. И во тьме кровь хлынула чернотой. Пляски смерти.
Они поднимали ноги, ноги поднимали объемные юбки с оборками, за ними показывались чулки, испачканные алым. Земля трескалась и трещала, расходилась по швам. А они смеялись нечеловеческими голосами, маски с человеческими чертами, ничего не выражавшими, мумии в белой пелене неведения, поглощенные экстазом и мороком вечной жизни. В гипнотическом танце гремели кости, радостный смех в ночи жутко расходился эхом. Собравшиеся потянулись к ней руками, словно желая оторвать от нее по кусочку. Парики слезали с черепов, обнажая кусочки обгоревшей кожи.
Дамы и джентльмены перебивали друг друга, разрывая ее во все стороны:
— Это она, она вернулась!
— Она никуда и не уходила.
— Белая девочка!
— Костлявая!
— Белая сеньора!
— Белая смерть!
— Мы голодны. Мы очень голодны.
— Я не ела девяносто шесть дней, с самого дня моей смерти.
— А я девяносто шесть месяцев.
— А я двести девяносто шесть лет.
— Мы можем откусить от тебя небольшой кусочек? Скажем, ухо?
Она вертелась на вертеле над костром, полуживая, хищно улыбаясь. Ей служат. Она уравнивает богатых и бедных, ей всё равно. Ей молятся, ее почитают. И у нее скоро родится ребенок.
Девочка.
Собаки сошли с ума, коллективно и бесповоротно: они откусывали руки и ноги хозяев, виляя хвостами, лаяли на живых и на мертвых. И те, кто был живым, стал мертвым, и мертвые обратились живыми. И каждый встал на место другого, и каждый почувствовал себя по-настоящему свободным и живым. Навечно. До самого конца. И в соседнем городе прогремели фейерверки и окатили всех жителей искрами. А над Меридой темнела пустота.
«По ночам в больнице вокруг моей кровати танцевала смерть», — кажется, так говорила Фрида.
Да здравствует Смерть.
Ред.: Ирина Натфуллина
[2] Я очень тебя люблю, бабушка! (мекс.)
[3] День Мертвых (мекс.).