Я стояла на платформе в ожидании последней вечерней электрички и курила, расстегнув и скинув с плеч полушубок, чтобы влажный мех не впитал в себя дым сигарет. Мне нравилось курить не взатяг — тогда дым почти не заполнял легкие, а сразу поднимался наверх, в голову, окутывал ее изнутри, и мир переставал быть таким контрастным, смягчался, растворял меня в себе. Нельзя не курить, если это помогает выстоять перед реальностью, ослабить ее жесткую хватку, отойти на полшажочка от линии, за которую запрещается заступать. Рак, может, никогда и не случится, а если случится, то точно не раньше, чем накроет волной липкой паники, отступающей от простого алгоритма: щелчок зажигалки-вдох-выдох.
— Здесь нельзя курить.
Женщина в стеганом пуховике-гусенице остановилась в метре от меня. Я пыталась разглядеть ее лицо под блеклым матовым светом фонаря, но оно расплывалось, черты не складывались в картинку. В одной руке женщина держала большой ашановский пакет, из которого торчали палки-трубочки. Наверное, каркас для новогодней елки.
— Девушка, слышите? Тут вообще-то железнодорожная станция.
Хотелось спросить, почему она не пройдет мимо, чуть вперед или назад, ведь платформа не закольцована вокруг меня. Но когда тебе восемнадцать, сложно спорить с настоящими взрослыми, которые в два раза старше. По крайней мере, спорить так, чтобы не дрожал голос и не щипало глаза злыми слезами.
Поезд неспешно подъехал к станции. Я прошла в середину вагона и села у затертого окна. Вагон не отапливался, деревянные лавки ощущались ледяными через джинсы, холод полз вверх к ребрам и плечам. Меня мутило. Снаружи, параллельно электричке, летели ряды многоэтажных панелек, расчерченных окнами-огоньками, пустыни заснеженных промзон и линии бетонных серых заборов.
Я возвращалась в студенческое общежитие после первого в жизни свидания. Оно было заранее обозначено как свидание, а не просто встреча: Артем написал мне два дня назад, спросил про мои планы на субботний вечер и, получив ответ, что планов никаких не имеется, отправил «я буду рад пригласить тебя куда-нибудь, и да, это свидание».
Мы познакомились в начале ноября в курилке, функцию которой выполнял балкон между жилыми секциями на семнадцатом этаже. Я выскочила туда после телефонной ссоры с родителями и не сразу заметила Артема. Он стоял у стены в тапочках на босу ногу и больших наушниках. Видимо, выглядела я хреново, потому что через минуту Артем спустил наушники на шею и поинтересовался, не нужно ли меня угостить сигаретой. Я взяла его толстый мальборо, хотя в кармане пижамных штанов болталась одинокая тонкая сигарета винстон, которую мне дала соседка.
Оказалось, что Артем учится на юридическом и тоже первокурсник. Несмотря на это он, в отличие от меня, уже успел обзавестись компанией общежитских друзей, и его соседи и однокурсники составляли малую часть этой компании. Наверное, дело было в том, что Артем играл на гитаре — такие люди быстро становятся если не душой, то какой-то важной частью студенческого сообщества, их прибивает к таким же музыкантам, поэтам и прочим трубадурам, они устраивают гитарные посиделки на лавках во дворе студгородков (пока тепло) и в чужих комнатах (с приходом первых дождей).
У Артема была девушка — там, откуда он приехал, в Мурманске. Она не захотела поступать в московский вуз и после школы осталась в родном городе. Они с Артемом учились в одном классе, встречались с четырнадцати лет, и Артем хотел сделать ей предложение на выпускном, но передумал, решив проверить отношения расстоянием. Теперь ему казалось, что эта проверка почти провалилась, потому что с каждым днем девушка все менее охотно отвечала на сообщения, по выходным отменяла их созвоны в зуме и, ссылаясь на сильную загрузку по учебе, рано ложилась спать. На слове «спать» Артем сделал пальцами кавычки в воздухе.
Тогда в курилке мы проболтали около часа, пока Артем окончательно не замерз и не предложил проводить меня до комнаты. Он взял мой номер и в тот же вечер написал в телеграм. Так начались наши долгие переписки. Артем кидал демоверсии своих песен, записанные на диктофон. Почти все они были грустными, про север, океан и одиночество. Он рассказывал про любимые русские рок-группы, о которых я раньше не слышала и которым он, очевидно, подражал. Пару раз звал меня на гитарники, и однажды я даже пришла, но не выдержала шумных незнакомых людей, пьющих водку с соком и невпопад подпевающих гитаристам, и ретировалась уже через час.
В декабре девушка Артема написала ему длинное прощальное сообщение и заблокировала его во всех соцсетях. Артем тогда напился с кем-то из друзей-музыкантов, а потом ушел в ночь на стройку, которая находилась в километре от общежития. Там он до рассвета пел свои грустные песни бомжам и узбекам-строителям. Я узнала об этом утром: он прислал мне несколько голосовых и следующие сутки не отвечал — видимо, спал или снова пил.
После этого наша переписка потеряла былое очарование. Артем не писал мне первым и на мои сообщения реагировал односложно. Я даже думала заявиться к нему в комнату или на гитарник (меня добавили в чат, где ребята выкладывали анонсы), но соседка Полина, третьекурсница и прошаренная в отношениях и флирте дама, назвала меня дурочкой и посоветовала не лезть к брошенному бухающему мужику.
Спустя две недели Артем впервые написал мне сам и позвал на свидание. Полина снова отметила мои невысокие умственные способности:
— Он тебя использует как… как затычку для своей душевной дырки. Напиши ему, что после расставания нужно минимум месяц приходить в себя. Минимум! И это не значит «бухать», кстати.
Но я написала «да, конечно, пойдем. круто, что это свидание :)»
Собираться я начала с полудня, хотя мы договорились, что встретимся у входа в общежитие в четыре часа дня. Я трижды нанесла макияж и дважды его смыла. Перемерила небольшой ассортимент нарядов, перевезенных в Москву из Владивостока, и остановилась на стандартном наборе «джинсы-водолазка-широкий ремень». За неимением другой зимней верхней одежды надела норковый полушубок. Весь декабрь выдался теплым, и я ездила в университет в демисезонной короткой куртке, но в ночь перед запланированной встречей (свиданием!) внезапно шарахнули морозные минус десять, мокрая балконная плитка в курилке покрылась коркой льда, а изо рта шел пар даже без сигарет. Оглядев меня, Полина фыркнула:
— Ну, ты прям как взрослая. В шубе.
Шубу купили маме лет пять назад в летний сезон скидок на вещевом рынке в конце длинного ряда крытых павильонов с меховыми изделиями. На маму, невысокую и худую, было сложно подобрать верхнюю одежду, чтобы та не смотрелась как плащ-палатка.
Когда мы с папой почти отчаялись, потому что уже два часа таскались за мамой по рынку, и ей ничего не нравилось, нас спасла громкая продавщица с ежиком розовых волос. Она выудила из лежащих на полу полиэтиленовых пакетов короткий полушубок — серо-серебристый, переливающийся голубым под искусственным освещением.
— Гляньте, есть как раз на вас, модель автоледи.
В десятом классе я наконец доросла до мамы и на новогоднюю дискотеку выпросила эту автоледи. А когда после ЕГЭ и поступления собирала чемодан в Москву, мама принесла ее, завернутую в два пакета, и положила на кровать.
— Возьми, там ни у кого такой не будет.
И мама оказалась права. Выяснилось, что в Москве шубы носят только женщины за пятьдесят. Но тратить деньги, которые раз в месяц, первого числа, присылали родители, на новую зимнюю одежду я не решилась. Я и так с трудом укладывалась в лимит и бывало, что последнюю неделю жила на кофе, сигаретах и макаронах.
Мы с Артемом вместе поехали на электричке в Москву, и в пути он включал мне треки очередной локальной рок-группы, которая однажды точно станет популярной. Потом мы гуляли по заснеженному парку Горького, к вечеру вышли на Ленинский проспект и пили настойки в баре на Шаболовской. После бара решили дойти до центра, но еще час целовались во дворе между сталинками.
В какой-то момент пошел снег. Первый настоящий снег в этом году. Он сыпался, словно мука из порванного пакета, прилипал к моей шубе, и я видела, как она превращается в мокрую жалкую шкурку. Артем водил руками по моей спине, и, подняв ладони к лицу, смеялся, потому что к ним приклеивалась серая шерсть. Мне было неловко, но больше из-за того, что целовался Артем неумело и слюняво, и я все время думала, что хочу обратно в комнату к Полине.
— Я впервые гуляю с девушкой в шубе, ты в ней похожа на этих, из Звездных войн. На эвоки!
Когда мы наконец дошли до метро, Артем вдруг сказал:
— Слушай, я не в общагу, я… э… к другу. Он тут недалеко живет, в конце оранжевой ветки. Ты же сама доедешь как-нибудь до станции? А то если я поеду тебя провожать, то это совсем поздно будет, друг спать ляжет.
Я кивнула, хотя после настоек у меня кружилась голова и ноги никак не могли согласоваться между собой и делать одинаковые шаги.
Мы зашли в разные поезда на Третьяковской – я ехала в центр, Артем на юг. К последней электричке в субботу всегда собирается много людей, поэтому мне не было страшно, пусть я еще никогда не возвращалась из Москвы так поздно одна.
— Девушка, конечная.
Бородатый мужичок в оранжевой рабочей куртке тронул меня за плечо, я проснулась и выбежала из электрички на станцию, откуда мне нужно было дойти до студгородка. В нос ударило запахом шаурмы из круглосуточного ларька. Указатели плыли перед глазами. От сырой шубы несло чем-то звериным. Я наклонилась и меня стошнило прямо под ноги. Женщина с ашановским пакетом, идущая за мной, резко отшатнулась назад. — Ишь, еще и шубу нацепила.
