Я хочу видеть падение Илиона (а с ним — Древнего Рима и Третьего рейха), где времени вехи взвинтились и съехали под вой Андромахи и звон оружия пышнопоножных ахейцев. Мне, конечно, как ни расти, не врасти в полновесность эпоса и даже полуросликом не проползти в эти области заоблачных небожителей, Гекторов и Патроклов. Но если Дублину можно напялить костюм ойкумены, почему же нельзя Петербургу?
Итак, курс на Итаку. Я хочу первым делом отправиться к лотофагам, то есть в какой-нибудь бар. Здесь вечером в пятницу пьют до потери памяти, чтоб не найти дорогу домой, чтоб никогда не вернуться домой. Сидят в позе лотоса и танцуют на барной стойке дзен-буддисты, агностики, стоики, хиппи и хипстеры, стендаперы и креативщики, блудные сыновья и дочери. Я выпью нектар, пахнущий дымом и пылью, тёмный, как гранитное небо над городом с тревожным гранатовым отблеском, на фоне которого купола в золотистом свете кажутся воздушными замками. Я пойду нарезать круги, а также многоугольники и трапеции, бесцельно слоняясь по улицам и мостам. Мне хочется пойти домой, но такое место ещё не открыто путешественниками. Мне хочется замотать мою душу в бинты твоих нежных рук.
Я хочу проплыть между Харибдой и Сциллой, между шекспировским крахом и чередой неудач — обломов и срывов, болезней, конфликтов, бацилл и бактерий. Под мостом над Невой вьётся хребтами Харибда, движется тёмными рёбрами ряби, смотрит глазами-воронками. Но если с одной стороны Сцилла, с другой — суицид, если стайке рыбёшек противостоит спермацетовый кит, то сворачивать глупо. Так что придётся продолжить плаванье к цели, к центру Земли и обратно.
Я хочу по волнам путешествовать десять столетий, плыть в Итаку сквозь космос, и звёзды, и строки, и тексты. Стремиться домой сквозь стремнины, водовороты и жадные пасти чудовищ, болота и броды, вокзалы чужих городов и хостелы, сомнения, бегства и кризисы, сквозь бесконечные волны бескрайней, прекрасной жизни.
И пройдя этот путь, и впитав в себя тысячи бурь, ощущая до зуда присутствие здесь, в этом мире, себя, единственного и неповторимого, я хочу прокричать в лицо великанам, прошептать на ушко богам, простучать на клавиатуре азбукой Морзе: «Я — НИКТО».
Пусть клокочет в горле икотой: «Никто, я — никто». Пенелопа — не ткёт, я — не тот, кто плывёт в Итаку. И колко мурашек иголки по коже: никто, я — никто, я — не тот, я — не кто-то, никто, конь — в пальто, кот — наплакал, а я — никто, ни Кокто и ни Кастро, я ни червь, я ни царь я — вне касты, я никто, я ни кто, я ни кот, и ни скот, и ни скат, ни скачусь, ни скачу, ни скакал, ни в пальто, ни наплакал — никто.
А потом я хочу вырасти. Деревом на даче у бабушки. Травой в палисаднике. Первым зубиком. Холмом на окраине города. Картофельным клубнем в земле. Красным гигантом на небе.
Я хочу стать проще и понятней, чем ком в горле, чем крик, чьё значение очевидно для носителей всех языков. Я хочу стать естественнее, чем утренний лёд на лужице, хрустящий, блестящий в лучах; естественнее, чем желание ребёнка сломать этот лёд ногой. Я хочу стать ощутимей и ближе, чем мурашки на коже, чем воздух, наполняющий грудь, чем чувство, что тебя обнимают во сне.
Я хочу быть тем, кто остаётся в зачумлённом городе; тем, кто ходит и собирает души замёрзших бродяг и бездомных, как бабушка собирает брошенных котят. Я хочу ездить по улицам на розовом фургоне и объявлять по громкоговорителю: «Куплю ваши слёзы по цене самоцветов, вместо цветмета заберу ваши печали, боли и грусти, закатаю их в банки, в бетон на шесть футов, сдам в утиль, куплю дорого, вы только не бойтесь — делитесь!».
Я хочу быть щекой, но не той, которую подставляют под удар, а той, на которую капают чьи-то слёзы.
