Автор: Алиса Федосеева
Элегия для Москвы
мои глаза превращались в колосья
северо-кавказской степи
они смеялись сухостью в комки
грязи, скопившей у линии век
и утро вымаливало у меня
очередное ласковое приглашение
забраться в карман и уехать в Москву
и я росла в горах, где
седые мужчины в балахонах раз-
зевали р(ты), о которой я
слипалась и высыпалась галькой между
пальцами ног
ты была моей нежной
любовницей-преемницей
снежной пустыней грязного воздуха
ты взглянула на мой
девчачий октябрьский писк
и солнцем окатилась,
выкатила яблоки глаз во двор, плюнула на
сморщенность в уголке губ, от которых
выросла новая
земля и обратилась в шестирукую
женщину, росшую в южной степи
там, где турки душили коврами,
я заламывала руки синтаксиса,
вырубала его как гнилое дерево
заворачивала в кокон востока и
шептала на уши проклятья, и
яд моих уст становился молоком на
парапете стамбульского ада
и не нужно было быть Данте, чтобы
меня поглотила эта страна
но ты варшавкой дышала в мое окно,
возвращала меня, Одиссея, домой, где
в суматохе культур и обездоленности речи, я
училась заново читать кириллицу,
не сплевывая и не проглатывая
букв, от которых небо застывало
ядерным цементом и пробиралось
эдемской змеей в мой рот, шелестя
письменами и заминая голос
где ты, Москва, целовала меня
в мочки ушей, гоготала и укрывала
бархатной нежностью мой глупый мозг
он превращался в соевое молоко
и грязное полотенце в руках ребенка
мечтавшего о тебе, когда крест поместили
у твоих волос, окрестили барыней и
вертихвосткой, чтобы я узнала о том,
как твой озон пахнет белым золотом,
дующим в нос и его зашивающим
забористостью этого письма я
буду вырезать на твоих ногах мое имя
и нам никогда не придется
расставаться или гореть или быть другими
однажды ты вспомнишь, как я любила и
станешь сонным жуком у моих маленьких
ног у приволья Кавказа
Элегия для младшей сестры
прозрачная емкость твоего не-русского
немого, не моего языка
по-южно-славянски поет мои песни
девочка — часть вечного
детства, пластиковая пленка
фруктов-консервов
я боюсь за твою кожу, по-отцовски
изогнутый нос
во снах они ускользают, текут
восходят наверх
пластилиновым фильмом меня
разрывают
—
эта элегия должна струиться, как
чёрное море из твоего окна, как
бутылка водки в руках отца, как
небо твоих карих глаз, как
стразы на этом платье
вечная ссылка в цветную деревню
запертая в машине с открытым ртом
я бы залезла в него с ножом
вырвала зудящий язык,
смахнула с него кислоту
«ржавчина проросла между телефонами»
я заперта в ностальгии по родине
пока лежу в ее лоне
как задушенный леопард
и не чувствую нашей крови
—
теперь ты, наверное,
рвешь бабочкам крылья
я хранила кузнечиков в банке
они плавали в выделениях
цвета синего сока
выход отсюда прост:
не читай новостей
не пиши стихи
и не крась лицо
Элегия для Чертаново
краеугольный локтевой сустав
заполированный позвоночник
трясется и строится в
квадратичную функцию
двусоставное предложение
кастрированное подобие
устройства заряда жизни
—
я пишу тебе:
ты, которое родина мудаков,
черно-сахарных зим и
грязно-желтых лет,
которое бедность, которое тело
города, его голеностоп
в рабстве сутенера мк(ада)
ты, которое выхолощенная и
химически загаженная,
выглаженная крахмальная
проститутка, странопародия
в силу насилия тащишь горб города
ты, о которое стучали мои
дёсны, выжигаемые острой щеткой,
кровавым ошметком воздуха газопровода
ты, которое слизь на зрачке,
повестка в почтовом ящике и
реакционная депрессия и
угольно-кислый газ
теперь ты — нецензурная брань
харчок на асфальт
пьяный муж, бьющий дверью
зато ночью ты ласково стонешь
как серый хомяк на исходе лет
давишься кормом сна
оболочкой панциря панелек
ты, которое набросало плевел
цвета завóдных труб
во влагалище родины-матери —
выкидыш, прости господи,
русской изнанки
гнилепоэт, скребущий бычки
и ты, которое растило во мне
страх темноты, бессловесный ужас
почвы и ее слуг
теперь я пишу для тебя,
чтобы ты, существо-вещество,
посмотрело бездне в глаза
и ею подавилось
теперь ты — Тирей,
птица-удод, а я —
суп из твоего ребенка
финальная строчка стиха
Элегия для папы
Я попробую писать ясно,
Может даже в рифму.
Но скорее всего нет.
Оставлю это себе.
Что-то себе.
—
я давлюсь насморком от твоих
слов, от их отсутствия или
моего в них присутствия
эту элегию я не напишу
я скорее ее отхаркну
сублимирую
—
боль вырванного зуба плотность текста
его отстраненность заостренность вычурность
взаимосвязь вечности и тошноты и
разложение дыхания губ и грубость легких
исковерканность звуков их нежизнеспособность
узкая челюсть нестройный языковой ряд
сдавленная талия облучение живота холод
картофеля остатки белка прыгают и двоятся
пожалуйста пожалуйста больше меня никогда не касайся
—
томные размышления о море:
если бы я могла,
научилась плавать — не плакать
«вода как символ уязвимости», окей, давай:
лучше бы я родилась с синевой в глазах
тогда бы взглянула в твои без боли
—
посмертная записка:
только молчать
—
а ты стоишь и смотришь
руки липнут к бокам
подмышки-желе
что было раньше —
курица или яйцо?
твоя ненависть или
моя беспомощность?
—
прощение похоже на горную реку
кислотный дождь
—
я напишу еще проще:
мне страшно
я не знаю тебя или меня
и как складывать губы не порезавшись
—
вот бы ты верил в меня так же как в бога
Элегия для дедушки
ветры монгольской степи
наливали глаза песком
по-собачьи лохматые волосы
отливали блеском седины
я пыталась вглядываться в твое лицо
но в нем отражался только ты
* * *
я пожилая кора дерева
я склонюсь корнями ивы к твоим вискам
прожую горох порошков
проберусь по трубам лет
жирным слизняком усталости
твоя кожа хрустит в руках
ветками ставропольских зим
которых мне не видать и не чуять
но я по-прежнему лозой льну к ответам
* * *
Чита, нищета, снегота
ты — набитая пухом подушка
не вынуть не вставить
ты — водоканал моего незнания
чух-чух-чух-чух, чух-чух-чух-чух
я бы стала полиглотом,
чтобы говорить на твоих языках —
человеческих, ангельских
но я стану медью звенящей
или кимвалом звучащим
чух-чух-чух-чух, чух-чух-чух-чух
мой эзопов язык расщепляется на
скобки и двоеточия: рас(точит)ельность букв
* * *
эту кровь не вдохнуть и не выкачать
не просеять сквозь ситце пальцев
она скрепами раздирает жилы
слабые кости сирых потомков
если скомкать это стихотворение
положить листком в рот
оно превратится в
апрельский снег или
зеленый газон, раз он
звучит как твой кашель
* * *
хочется сказать «вы»:
вы, о которых я не узнаю от страха
узнавания и
идентификации
я бы приняла ваши щеки-скулы
и стучала о них зубами
* * *
я хочу, чтобы эта элегия пахла
созвездием овна
свежескошенной травой
революцией глаз
ровноязычием
Элегия для бабушки
узловатость твоих рук
кусала меня за уши
кавказское солнце выветрилось из
лопнувших карих не-
мых глаз-рук
а на языке застывала кислость
масла, жирности, моих
слов
—
твой мир уместился в
песочные стены кабинки
диспетчера, холодильника, телевизора
мир без зла тебя
покусал и
высосал
звук вытекал из рук
скулящим деревом
моросью дней
морщиною зуба
щетиною комнат
—
все что я помню — жар
сахар и жир
гальку наоборот —
жестянку неба
—
нужно писать тебя и о
но О кольцом возле горла —
гласными давит
около ожога-ободка
обходила твое нёбо «гэ»
огородами обухов топоров
О О О
О несчастная старушка О
О О О
—
нас разделила моя
немощность и бес-
помощность, костене-
ловкость, скобки-осколки губ
грузом пищи ты
писала письма любви, а я
держала в кармане Москву и
мечтала сожрать металл
нас не видал ни Дедал,
ни дед Влад —
они бы стыдили
стыковали, стекались огнем
—
вот ты умрешь
где буду я?
каким новым страхом
успею
скрыться-
прикрыться вуалью
эго?
15.06.2023
