Планида постмодерниста

(Бычков А. Лучше Ницше, чем никогда. — СПб.: Алетейя, 2022. — 300 с.)

Автор: Дарья Тоцкая

«Лучше Ницше, чем никогда» — сборник эссе, рецензий, интервью Андрея Бычкова, а также его воспоминаний о Мамлееве, Хоружем, Яркевиче. В довесок — несколько рецензий «несомненных», как пишет главред «Алетейи» Игорь Савкин, «в культурном сообществе фигур» (Мамлеев, Малявин, Яркевич и др.) на прозу самого Бычкова. В разделе «Антропологическое письмо» скрываются нетривиальные лекции о «Мысли» Андреева, «Даме с собачкой» Чехова, «Ревизоре» Гоголя и «Возвращении Чорба» Набокова. Авангардный прозаик, эссеист, лектор, психотерапевт, физик — в сборнике эти лики Бычкова сплелись воедино. Многотонный культурный багаж, включающий европейскую философию ХХ века, древнегреческую философию, наследие буддизма и даосизма, — всё это расцвечивает эссеистику особыми красками, превращая автора в пусть и незримого, но эрудированного и оригинального собеседника.

Согласно устоявшимся ритуалам в литпроцессе, чтобы написать рецензию на нон-фикшн, следовало бы вооружиться каким-нибудь обрывком изречения Фуко, Делеза, на самый худой конец, Набокова или Хайдеггера. После хорошо бы развить весьма пространную мысль, с тем чтобы попутно обволакивать ею изречения рецензируемого. Обмотав автора всякой чужеродной смысловой ветошью наподобие мумии, закончить всё следует на патетичной ноте. Но пушить павлино-критический хвост скучно, так не лучше ли пуститься в свободный полет?

Сборник «Лучше Ницше…»  — это такой метатекст, разросшийся, как гриб, за пределы текста и поглотивший автора (впрочем, как гриб может поглощать? Разве что как в сериале «Ганнибал») и почти насильно сделавший его своим героем. Герой — «печальный демон», обреченный наблюдать то, что наблюдает, — потому что совесть и тяга к справедливости не позволяет ему отвернуться и сделать вид, что ничего такого не происходит. «Справедливости больше нет, но разговоры о чем-то таком остаются», — с игривой легкостью, как умеют разве что женщины (и Флобер), Бычков пишет о падении нравов. «Премиальный писатель как отличник. Он отвечает на уроке, что хотят от него учителя». Оскар Уайльд, аплодирует, не снимая перчаток. «Литературная революция невозможна. И остается только горький, отчаянный нигилизм». Ницше сочувственно всплескивает руками, уподобляясь отрешенным святым на картинах Эль Греко.

Ницше нужен Бычкову для того, чтобы водрузить его, как знамя, на пику, которой он соберется колоть литературную посредственность и обыденность. Принял шаблонное решение в искусстве — проиграл вечности. Если Мария Корелли в «Скорби Сатаны» держалась за выдуманного ею «немассового писателя» Джеффри Темпеста (он позволял ей показывать изнанку издательского бизнеса тех лет и механизмы популярности ремесленнической, массовой литературы), то в случае Бычкова Джеффри Темпест — это сам автор.

Но как только речь пойдет о философии, Ницше будет Бычковым оставлен на пройденных ступенях: «В конце концов, кто кого выдумал, Бог человека или человек Бога, может быть и не так важно». Современная психология очень хочет подобраться со своим инструментарием к фигуре Бога, рассматривая его как абсолют, человеком выдуманный, а значит, характеризующий самого человека. Психологию как науку отличает состояние относительной молодости, хаотичности границ, в которых пока еще возможны смелые и нетривиальные открытия. И этим она напоминает Искусство. Симбиоз психолога и прозаика в одном лице многообещающ хотя бы потому, что психолог (как, впрочем, и настоящий прозаик), не бежит от неудобных вопросов, чтобы невротически нравиться всем.

«Смерть — это прежде всего образ, образом она и остается», — цитирует Бычков француза Башляра и добавляет: «Образ — это след смерти». Мало кто захочет в современном мире погружаться до таких глубин и осмыслять смерть — «существо» страшное, неудобное, мешающее назойливой мухой очередным материальным целям индивида. Даже если эти размышления приведут к ответу на фундаментальный вопрос «что есть человек». Ведь как было у шумеров: по образу «первых богов» Тиамат и Апсу были созданы «вторые боги», принявшие главой Мардука, но «первых богов» знатно раздражавшие своими нравами; а люди уже были созданы «вторыми» из тела «первых». Кто-то увидит в этом всего лишь «сказку» о стычке богов, а кто-то прочтет о противостоянии зародившегося сознания и бессознательного, ждущего своего часа, чтобы поглотить все. Выходит, это история и о смерти, и об устройстве психики — но скольким эти двери откроются?

Да, при чтении любых текстов Бычкова, будь то проза или эссеистика, приходится расчехлять либо гугл, либо собственный культурный багаж. «Попсовых хитов» и «фейерверков» для привлечения внимания у Бычкова нет, ведь только массовая литература прыгает вокруг читателя, как нянька в детском саду — у литературы с «дверями» другие повадки.

«Бэкон хотел написать Распятие. Но так и не написал. Божественного человека больше нет», — говорит Бычков. И здесь стоит держать в уме многочисленные триптихи Бэкона, озаглавленные «Три этюда для распятия», «Три фигуры у подножия распятия», etc. Бэкон действительно не написал распятие и Христа. Художник лишь упоминал его в названиях, по факту же оставил только густой фон цвета крови, хаотичную перспективу, как в закоулках бессознательного, и кричащих, потерянных существ-чудовищ. Они выглядят так, будто Бога и нет, и спасение человечества невозможно.

«И эта пустыня цвета бордо — бардо — где тебе уже мстят еще до твоего рождения», — описывает свои впечатления Бычков (Бардо — состояние промежуточности между чем-либо в буддизме). Не мог написать такие работы творец, верящий в справедливость бытия. «Все люди, которых я любил, мертвы. Но думаешь о них не переставая: время не лечит», — отмечал Бэкон. — «Я не припоминаю ни одного дня своей жизни, когда бы не думал о смерти». Видел ли автор записки Бэкона или же поддался интуитивному порыву — душевное состояние художника он разгадал, эта дверь ему открылась.

Где-то за изнанкой холста, там, куда не доплескивается гнетуще-бордовая краска, распивает французские вина матричный детерминист и садист Меровинген. «C’est bien, Monsieur Bychkov», — произносит он, держа книгу высоко, прямо перед глазами, ведь должность de facto менеджера вселенной заставляет его принимать именно такую позу. Будто побывав на подобных приемах и зная, что он здесь не один, о будущем Бычков говорит скромно: «В планах нет планов, лишь попытки»…

15.06.2023

Дарья Тоцкая
Прозаик, литературный и арт-критик, искусствовед, художник. Проживает в Краснодаре. Окончила СПбГУКИ (2012). Шорт-лист независимой «Русской премии» (Чехия) за роман «Море Микоша». Победитель конкурсов критики «Эхо» и журнала «Волга-Перископ», конкурса эссе журнала «Интерпоэзия». Картины выставлялись в ЦДХ в Москве, в Словакии, Румынии, Украине, Венгрии, Сербии, Болгарии.