В нашей двухкомнатной квартире на улице Кирова пол застелен большими пёстрыми коврами. На стенах также висят ковры. Их постоянно обрабатываемые специальной пахучей химией и мощным пылесосом узоры завораживают: я часами могу сидеть и не отрываясь созерцать замысловатость форм. Для моих небогатых родителей это очень удобно, потому что можно существенно экономить на игрушках. Ещё люблю уткнуться носом в мягкий ворс, глубоко дышать и ласково водить ладонями. Мне четыре года и, таким образом, я расту очень спокойным ребёнком, любящим ковры.
Время от времени родители всё же балуют меня. Например, около недели назад они купили для меня пластилин. Мама спросила у папы:
— Помнишь Светку Красильникову?
А папа ответил:
— Нет.
— Ну, с параллельного потока девчонка, она ещё забеременела на третьем курсе, — сказала мама.
— Не помню, — сказал папа.
— Короче, у них сын объелся пластилина и ему потом кишечник три дня промывали, представляешь? Всё залипло. Думали, не откачают.
Я посмотрел на мягкие манящие рельефные брусочки в засаленной картонной коробке и представил, как они плавно проскакивают мне в рот, один за одним — оранжевый, коричневый, зелёный… а потом в желудок, а потом обволакивают кишечник. Потом я представил, что аккуратно вскрывший мне живот врач держит метры моих кишок в руках и выдавливает из них пластилин, как я, бывает, выдавливаю последние остатки зубной пасты из тюбика.
С тех пор я полюбил ещё и пластилин и теперь расту очень спокойным ребёнком, любящим ковры и пластилин. Мне нравится ощущать, как он, тёплый и липкий, касается кожи между моими пальцами. Мне нравится впиваться в пластилин ногтями и потом смотреть на смешные разноцветные ободки на их кончиках. Я не пробую пластилин на вкус, потому что боюсь в нём разочароваться. Вместо этого я раскатываю идеальные шарики, пускаю их по полу и наблюдаю, как на них налипают ворсинки. Иногда я кидаю их в стену, и тогда они издают приятный звонкий звук и, если пластилин достаточно нагрет, остаются висеть там, на обоях. Я подхожу и открепляю шарики от стены, и на обоях остаются маленькие жирные пятнышки, о которых в этом доме знаю только я. Мои маленькие секретные пятнышки.
Поначалу я не смешивал цветов, но в скором времени начал экспериментировать и теперь добился интересных мраморных оттенков. А некоторые шарики стали похожи на планеты. Я размазал один из них по ковру, втёр его весь, и в ту ночь меня били. Я не обижаюсь.
Однако, сделав вид, что усвоил урок, я стал играть с пластилином бережнее: я не могу рисковать, не могу допустить, чтобы его у меня отняли. Теперь я леплю фигурки. Сначала это были несложные животные, вроде змей и червей. Потом я начал делать уток, как было нарисовано на коробке. Мне нравятся утки, но всегда хочется чего-то большего. И тогда я создаю человечка. К тому времени, как я начал его лепить, осталось уже мало чистых цветов — мой пластилин в основном представлял из себя почти однородную бурую массу. Ничего: бывают, наверное, и такие люди. Возможно, после страшных побоев или после перенесённых заболеваний их кожа становится бурой. А может быть, это врождённый порок.
Я слепил человечка за три часа и тут же принялся играть с ним. У меня есть машинка, одна пластмассовая игрушечная машинка с открытым верхом, и (о счастье!) человечек по размеру идеально подходит на роль водителя. После каждой поездки он оставляет на жёлтых пластмассовых креслах частичку себя. Иногда я заигрываюсь до поздней ночи, просто сижу и играю, даже после того, как заканчиваются мои любимые телевизионные передачи. Я сижу на полу, в окружении пёстрых ковров, в уютном свете люстры из пяти лампочек. Я играю с человечком: он у меня может делать разные штуки. Иногда у него отваливаются конечности —но это не беда, это не проблема вовсе, потому что я могу с лёгкостью приделать их обратно, и он даже ничего не заметит. Я не знаю, где сейчас мои родители, я никогда за ними не следил. Возможно, они в гостях, а может быть — в соседней комнате, вместе, в постели — мне всё равно, потому что мне есть чем заняться.
Бывает, что я засыпаю за своей спокойной игрой, прямо при свете люстры, на полу, и тогда мне снятся яркие сны. Вот я сижу в окружении друзей, а перед нами — различные игрушки: в основном, конечно же, машинки. Мне, например, достался потрясающий металлический грузовик. Прекрасно осознавая, что всё это — лишь сон, я предлагаю своим друзьям взять игрушки в руки и покрепче зажмуриться: так я рассчитываю проснуться с грузовиком в руках, взять его с собой из сна. И я действительно просыпаюсь, но грузовика в моих руках нет. Передо мной всё та же пластмассовая машинка, только вот человечек при этом куда-то делся. Более того, я не могу пошевелиться, и свет уже не такой уютный: он красноват и неприятно давит на глаза. Странное чувство. Я не понимаю, как так выходит, но из машинки понемногу, миллиметр за миллиметром, вылезает некая объёмная сущность. Поначалу это похоже на большой нарыв, но через какое-то время я чётко могу различить палец: странного цвета и без ногтя. За первым пальцем прорезается второй, третий —и вот передо мной уже полноценная рука, и она всё лезет и лезет дальше (как она только уместилась в игрушечной машинке?), медленно, но с пугающим упорством, роняя струпья на ковёр, тянется к моему горлу, из которого, в свою очередь, пытается и не может вылететь сдавленный крик. В моё раздираемое страхом безысходности сознание чудом прокрадывается спасительная мысль: «Нет, похоже, я не проснулся в тот раз, похоже, мне придётся вновь крепко зажмуриться!» И я делаю это, и оказываюсь в своей кровати, лежащим на боку и смотрящим в окно на бледную круглую луну. Наверное, родители отнесли меня сюда, спящего. Теперь всё позади.
* * *
Утром я иду на кухню, где мама готовит мне кашу. Я не очень люблю каши, и поэтому ей приходится вареньем выкладывать для меня разные фигуры на тарелке. Она берёт чайную ложечку и капает сладкой красной массой на тёплую поверхность манки, уже успевшей покрыться тоненькой плёнкой. Таким образом, получается множество небольших пятен по периметру и несколько пятен побольше ближе к центру.
— Это клумба, — говорит мама.
Я не спорю. Пока я ем клумбу, цветок за цветком, мама уходит в спальню и говорит там по телефону. За окном солнце освещает морозную, окутанную паром от колодцев и открытых подвалов улицу. Машин нет. Я не слежу за временем: мне это не нужно, но почему-то у меня ощущение, что сегодня выходной, возможно, суббота. К тому времени, как мама, наговорившись, возвращается из спальни, каша уже почти закончена: остается всего пара окончательно остывших цветков. Я проглатываю их.
— Посидишь сегодня немножко один, хорошо? — говорит мама. — Сбегаю к тёте Ире — мне нужно у неё забрать кое-что — и вернусь. Я поставила тебе кассету с «Мышонком-Сыщиком». И можешь поиграть, ладно? Я скоро вернусь.
Хлопает дверь. Я слышу, как один за другим снаружи закрываются замки. Мне нравится смотреть, когда дверь закрывают снаружи: я представляю, как будто бы это запирается и остаётся со мной наедине невидимка.
В комнате работает телевизор, он действительно показывает «Мышонка-Сыщика». Несмотря на то, что я видел этот мультфильм множество раз, мне он по-прежнему очень нравится. Возможно, когда-нибудь во взрослом возрасте я посмотрю его снова и разочаруюсь из-за простоты сюжета или качества анимации, но сейчас я в восторге.
Я досматриваю мультфильм примерно до середины и понимаю, что забыл про своего человечка. Мне становится не по себе: возможно, он бы тоже хотел посмотреть этот замечательный мультфильм, а я не взял его с собой. И я иду искать его там, где в последний раз оставил: в пластмассовой машинке за диваном. Шторы в комнате раздвинуты, яркий свет пробивается сюда и отбрасывает густую тень на то место, где должна стоять моя машинка: я не вижу её. Нужно нагнуться и попробовать нащупать её рукой, но почему-то мне страшно. Что-то давит мне на уши, и хочется пить, поэтому я решаю сначала сходить на кухню и налить себе стакан воды, а потом продолжить поиски. Но на кухню мне тоже страшно идти, потому что сейчас в квартире я один и некому помочь мне в случае чего, у меня нет союзников в лице родителей. Тихо работает телевизор, и я решаю, что моим единственным другом сейчас будет его звук, пусть он сопровождает меня, пока я иду на кухню. Мне приходится очень аккуратно ступать по полу, чтобы не нашуметь: нельзя, чтобы мои шаги заглушили звук «Мышонка-сыщика», иначе всё пропало.
Шаг за шагом.
Медленно и аккуратно, чтобы не нашуметь.
Уже начинает виднеться кухонный гарнитур, но вдруг я слышу, как что-то зашевелилось позади в комнате с телевизором, и останавливаюсь. Что это? А может, мне просто показалось? Нужно ещё немного постоять, послушать телевизор и успокоиться. Так я и поступаю. Теперь ещё несколько шагов — ещё тише и аккуратнее — и я уже почти на кухне: по правде говоря, я стою в дверном проёме и глазами ищу графин с водой. Всё очень просто, вот же он: стоит на столе, нужно лишь подойти и взять. Я прокрадываюсь к столу, протягиваю руку и осознаю, что телевизор умолк.
Сердце моё болезненно подпрыгивает. Страшно настолько, что я боюсь пошевелиться, даже глаза мои всё так же неотрывно смотрят на графин. Стекло графина отражает моё лицо и то, что находится за ним: какой-то еле заметный контур странного цвета. Я прищуриваюсь: не может быть! Оглушительно зазвенели столовые приборы. Перед тем, как происходит ужасное, я успеваю немного повернуть голову и боковым зрением увидеть моего пластилинового человечка, схватившего самый большой нож для мяса.
Очень больно, но боль продолжается недолго.
Теперь я вижу себя со стороны. Маленький мальчик с широко открытыми от удивления мёртвыми глазами и воткнутым по рукоятку между лопаток ножом. Узорчатый липкий линолеум залит кровью. Немного в стороне стоит и сокрушается моя мать: слёзы бесконечными ручьями льются из её глаз. Отец ещё не пришёл. Возможно, он даже ещё ничего не знает.
— Что же теперь делать? — спрашивает мать.
— Не знаю, — отвечаю я и осознаю, что у меня есть голос.
Вообще, похоже, что я стою здесь, на кухне, над своим трупом и смотрю на свою плачущую мать. И у меня большая шляпа и плащ.
Я — частный детектив.
И я знаю, кто меня убил: пластилиновый человечек. Не решаясь сказать это своей матери, я кладу руку ей на плечо и говорю:
— Я найду убийцу вашего сына.
Мне нельзя раскрывать ей все карты. Не сейчас. Это может её ещё больше травмировать. Наверное, мне необходимо найти пластилинового человечка и, скорее всего, уничтожить его. Но поможет ли это оживить меня? И откуда взялся этот частный детектив, то есть теперешний я? Это тоже предстоит выяснить.
А пока мы с мамой вынимаем нож из спины прежнего меня и кладём моё прежнее тело в ванну со льдом. Так я рассчитываю сохранить тело достаточное время, чтобы оно не сгнило и чтобы можно было в него вернуться. Что будет с детективом, когда я вернусь в своё тело? Об этом я пока не думаю.
Я возвращаюсь на кухню, достаю с верхней полки шкафа мешок с мукой и сыплю на пол. Теперь на полу отчётливо видны маленькие пластилиновые следы. Их очень много, и они витиевато петляют по всей кухне: и около посуды, и около ведра с мусором. Я зачёрпываю муку стаканом и сыплю её в коридоре: следы ведут в комнату с телевизором, и всю оставшуюся муку я рассыпаю там, на ковре. Из всего следует, что человечек выбрался из той самой пластмассовой машинки за диваном. Но куда же он делся теперь? Я открываю картонную коробку из-под набора с пластилином: там его, конечно же, нет.
— Есть ещё мука? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает мать. — Но есть сахарная пудра.
— Сгодится, — говорю я.
Я посыпаю сахарной пудрой всю оставшуюся площадь квартиры, что помогает мне увидеть, как следы уходят на стены. Ну конечно! Как я сразу не учёл, что пластилин может липнуть к стенам? Именно следы на обоях помогают мне понять, что человечек сбежал на балкон, и я сыплю сахарную пудру там тоже.
— Мы живём… — я осекаюсь, — то есть, Вы живёте на последнем этаже?
— Да, — отвечает мать. — Неужели вы не обратили на это внимание, когда заходили в дом?
Я ничего не отвечаю. Ребёнком я никогда не задумывался, на каком этаже мы живём.
— Следы ведут к люку в потолке, — говорю я. — У Вас есть ключи?
— Да, — отвечает мать и отдаёт мне их.
Человечек долго на крыше не протянет, и я это понимаю. Морозная зима должна будет сковать его пластилиновые руки и ноги: так-то я его и возьму. Чтобы пробраться через люк, мне приходится снять свою большую шляпу: она не пролазит.
На крыше ветрено, но вид открывается неплохой: вон вдали искрится в лучах солнца подёрнутая льдом речка, а в другой стороне — парк, там есть горки и колесо обозрения, обездвиженное, покрытое снегом, а ещё кругом красивые чёрно-белые голые деревья. Но всё это сейчас не должно меня интересовать: сейчас я должен найти человечка, которого сделал я сам. К сожалению, пока что я вижу лишь телевизионные антенны да различный припорошенный снегом хлам. Следов почему-то нет.
— Я знаю, ты здесь, — говорю я вслух, достаточно громко, чтобы мой голос пробрался во все закоулки.
Но ответа нет. Видимо, он не так уж и глуп для пластилинового человечка. Ногой я начинаю сметать снег с крыши. Влево-вправо, вперед-назад. Пока ничего: лишь окурки, реже — бутылки, ещё иногда встречаются непонятные мне вещи, про которые я предпочитаю не думать. Я всё сметаю и сметаю снег ногой, но при этом мне кажется, что его не становится меньше. Вроде бы расчистил пятачок, и тут же его засыпало, пока водил ботинком поблизости. Неужели это будет продолжаться бесконечно? Но нет: внезапно я ощущаю под подошвой что-то твёрдое, необычной формы и наклоняюсь, чтобы разглядеть поближе. Моей радости нет предела: я нашёл его! Вот он: в странной позе, со странной гримасой (точнее, гримаской) на маленьком лице. Его конечности, как я и предполагал, недвижимы от холода. Я протягиваю руку и пытаюсь схватить его, но гладкий холодный пластилин выскальзывает, и человечек оказывается на краю карниза. Сейчас я должен быть очень осторожен и не смахнуть его вниз. Лишь сделав несколько шагов по карнизу, я слышу этот негромкий треск: очевидно, конструкция на мой вес не рассчитана. Ещё миг — и мы летим вниз, а я закрываю глаза, готовясь принять смерть. Ещё раз.
* * *
Теперь я в подвале, и надо мной, помимо тусклой лампочки, — зияющая дыра в потолке. Видимо, я не умер, а просто провалился сюда. Что очень важно — я всё ещё осознаю себя детективом. Быстро озираюсь вокруг в поисках человечка и почти сразу нахожу его на полу: он начинает оттаивать и начинает потихоньку шевелить своими пластилиновыми ножками, явно намереваясь убежать. Я не могу этого допустить и наконец-то хватаю его в руки.
— Говори, — трясу я его изо всех сил, — зачем ты убил меня?
Человечек лишь издаёт какие-то скрипящие противные звуки и быстро вращает своими выпученными пластилиновыми глазками.
— А ну говори, — не унимаюсь я, — Кто я такой теперь?
И снова эти противные звуки: видимо, так я ничего не добьюсь. И я отрываю ему голову, а тело скатываю в шарик. Человечек верещит, очень громко.
— Говори, что мне сделать, чтобы всё вернулось на свои места? — надрываюсь я.
Но он всё верещит и верещит. Я смотрю на него в отчаянии, не зная, что делать дальше. Ничего не приходит мне в голову. В моих руках — дрожащий и кричащий в агонии бурый пластилин. Странно, но он всё равно остается для меня таким манящим, как и в тот первый раз, когда я его увидел, ещё будучи ребенком.
И тогда я понимаю, что нужно сделать.
* * *
Мы с родителями сидим за столом на кухне. Мама хлопочет у плиты, папа читает газету, радио около холодильника нашёптывает новости, утренний свет струится из окна. Мне тепло и хорошо.
— Хм, — говорит папа, — В доме двадцать три по улице Кирова (ба! да это же у нас!) недавно было найдено тело мужчины. По предварительным результатам медицинской экспертизы, неизвестный поперхнулся большим куском пластилина… Можешь себе представить, дорогая?
— Что? — спрашивает мама, — я не слышу: у меня вода шумит.
Папа, уткнувшись в газету, молчит. Так проходит несколько минут, а потом вскипает со свистом чайник. Я сижу и жду, когда мне дадут поесть.
— Ничего, — говорит папа.
Мама ставит передо мной тарелку с кашей и открывает варенье. Вскоре появляются два пятна и полоска.
— Это лицо, — говорит мама.
Я не спорю. Просто пытаюсь взять ложку, но она выскакивает у меня из руки. Тогда я решаю посмотреть на свою кисть и не вижу на ней мизинца. Его просто нет.
— Где мой палец? — спрашиваю я.
Папа, выглянув из-за газеты, отвечает мне:
— Ты что, не помнишь? Тебе пришлось его отрезать после того, как ты его отморозил.
Я встаю из-за стола и иду на балкон: мне нужно кое-что проверить. С трудом дотягиваюсь до верхнего засова и в нетерпении открываю дверь, осматриваюсь и — о да! — вижу её, большую шляпу: она лежит под лестницей, ведущей на крышу. Я не решаюсь спросить, откуда она взялась.
* * *
Пройдут годы, и многое в моей голове перемешается. Например, я не всегда смогу отличить воспоминание от сна. И, пожалуй, уже не смогу так умело сделать человечка из пластилина.
Без мизинца-то.
15.08.2023