(Саша Николаенко. Муравьиный бог: реквием. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022. — 570 с.)
В книге «Муравьиный бог» московской писательницы, художницы Александры Николаенко, автора романов «Небесный почтальон Федя Булкин» и «Убить Бобрыкина», сталкиваются два мира: детства и старости, прошлого и будущего, уходящей и только начинающейся жизни. Книга эта удивительная, яркая, пламенная — и страшная. Перед читателем разворачиваются судьбы бабушки, деда и внука, живущих всё лето на даче, изводящих друг друга — и каждый дан объёмно, правдиво. Место действия — дачный посёлок в Подмосковье, время действия — начало восьмидесятых.
Бабушка Вера — абсолютно сломленное жизнью существо, постоянно источающее яд — унижает внука, как до этого унижала трагически погибшую невестку, унижает мужа — лежачего больного, которого зовёт «покойником». Формально она делает всё необходимое для комфорта родных: кормит, убирает, заботится об их телесном здоровье. Как это типично для поколения наших бабушек-прабабушек, прошедших войну, выросших в бараках или просто в плохих жилищных условиях, недоедавших, экономивших на всем. Думаю, многие узнают в бабке Вере своих родных, которых, жалея и понимая, с трудом терпели из-за унизительного обращения, постоянных оскорблений и обесценивания. Проблема в том, что бабка — единственный взрослый, который остался у мальчика Пети, лишившегося родителей (и то, как именно умерли родители, имеет сюжетообразующее значение).
Петя — ребёнок, школьник. Он читает приключенческие книги, фантазирует, бегает купаться на канал с соседкой Сашкой, постигает жизнь и смерть, наблюдая за животными и насекомыми, нарекает себя богом муравьёв и насылает на них возмездие, поджигая муравейник, — в общем, ведёт обычную жизнь советского ребенка. И всё бы хорошо, если бы не постоянный прессинг со стороны бабушки, которая словесно унижает, уничтожает его на протяжении всего текста (в книге — за одно лето, но фактически в течение трёх лет со смерти родителей). И только на последних страницах терпеливый, тихий Петя позволяет себе наконец-то накричать на бабушку, высказаться, выплеснуть эмоции. Это жутко.
Жутко — вообще основная эмоция книги. Жутко и от «покойника» деда Данилы, который лежит уже десять лет после инфаркта (до которого его тоже довела бабка Вера), и общается только криками, стуком в стену и лаконичным лексиконом а-ля Эллочка Людоедка. Петя видит в нём родственную душу и пытается достучаться. У него это даже почти получается, но проблема деда Данилы в том, что, хотя «при жизни» он и погуливал налево, по-настоящему он любит только свою жену Веру. Довольно точное наблюдение об абсурдности и непостижимости человеческой любви.
Главная Петькина отдушина — соседская девочка Сашка, его ровесница. Вместе они ездят на велике, купаются, едят арбуз, фантазируют и делятся сокровенным. В общении с Сашкой Петя встречает ясную, спокойную честность, которая поддерживает его, помогает сохранить «кукушку» более-менее здоровой: «Он вспомнил Сашку. Как, травинку закусив, сидит или лежит, читает книжку, как волосы несёт за ней волна, как плавно свет разводят руки, как будто не плывёт — летит, как пятки в хвост русалкин заплетает зыбкая вода, когда нырнёт она и плавно, медленно растает в глубине, и, вынырнув, рассыплется на солнечные брызги, как будто радуга засветится над ней». Линия Сашки самая светлая (но и её ждёт трагическая судьба).
Время — ещё один герой книги. Петька мастерски научился управлять временем с помощью памяти и воображения: «Кривой забор, косой сарай, притихший дом с покойником в пустой, там ковыляют вдоль реки, давно Старбеево прошли, вернёшься — никого: ни лавочки, ни роз, ни флоксов, ни удочки его, ни папы спиннинга, ни Сашки… И только всё в тебе осталось навсегда, как будто ты копилка, в которой звякают подаренные вечностью монетки счастья, какими прошлого не купишь, хоть разбей». Он рано постиг, что сделанного не воротишь: можно купить новую чашку взамен разбитой, но нельзя вернуть умерших родителей. Вина за их смерть, которая постоянно обрушивается на Петьку со стороны бабушки, превращает чувство тоски по ним в острую неутихающую боль. Мысленно он постоянно возвращается в ту жизнь, жизнь до: когда они были дома, звали его обедать, папа читал ему, они ехали в поезде на юг, купались в море, ели на ужин макароны с сосисками. Вся эта жизнь доступна ему теперь только в воображении, и он практически там и живёт.
Там — и среди природы, равнодушной, гармоничной в своей амбивалентности. Природа здесь — ещё один центральный «персонаж». На страницах этой книги, как на поле боя, сошлись тьма и свет, ненависть и любовь, жизнь и смерть. Но они не противники на самом деле, они прорастают друг из друга, друг в друга. Светлое прогоняет тёмное, тёмное норовит пожрать светлое. Кот задирает птенца, из мёртвого тела прорастают травы: «Желтинки зверобоя и пушинки, чертинки, шевелинки, ветки, стебли и стволы тянулись к небу, силой жить росли, ползли и лезли из земли навстречу умирать. Ступенями, по насыпи кургана, костьми, листьми — здесь всё стремилось из и возвращалось вниз, из года в год могилой братской поднимая высоту». Дачная летняя природа — пряный запах флоксов и сырого дома, дуновение ветра и шум дождя, пение птиц и стрекотание кузнечиков — красива и зациклена сама на себе, она словно не замечает людей с их бедами, обидами, проблемами. И человек лишь часть вечно умирающего и воскресающего мира.
Необычна не только эта волнующая, тяжёлая бессюжетность, но и форма — роман «Муравьиный бог», по сути, стихотворение длиною в пятьсот с лишним страниц. Но поэтичен он не только потому, что написан ритмической прозой с внутренними рифмами, аллитерациями, звукописью, но и образами, взглядом: «И ты летишь, вцепившись в железяку под седлом, раскинув кеды над крутящейся землёй, боясь, что пальцы вдруг прищепит ржавая пружина, а ветер ноги оторвёт, и майка Сашки прям об нос — хлоп-хлоп, — и за спиной её не видно впереди, как будто в пропасть. А мир назад, наверх свистит, а ты туннелем вниз под дикий треск прищепки в спицах, в колодец ужаса из двух заборов и времён, в котором, как в метро, сливаются сейчас и было с будет, деревья, крыши, небо, облака, забор-вагон, трава-перрон, и, если духу хватит обернуться, увидишь, как маяк пожарной вышки, взлетая, исчезает в высоте».
Саша Николаенко говорит, что «бог есть любовь, история земель — всего лишь сумма всего содеянного нами без любви», и только всепрощающий, любящий бог имеет право на существование. Она отрицает карающего бога, наказывающего нас за наши грехи, потому что наказание увеличивает ненависть и боль, и человек не может вырваться из замкнутого круга черноты, зависти, злобы. Только любовь и прощение преумножают доброту и покой, внутри которых спрятано счастье.
При всей хрустальной красоте и стилистическом совершенстве эта книга полна тьмы, жуткого мрака человеческой души, которая выползает наружу и разрушает всё вокруг. Но это производит эффект очищения, отрезвления: этот ужас заставляет приглядеться к себе и людям, увидеть в них свет и любовь. Как горькое лекарство, как неприятная медицинская процедура, без которой не выжить. Без смерти не было бы жизни, утверждает этот текст, а без мрака — света: «…весь мир заснул в согласном вечности движении, от ночи в день, от тени в свет, из света в тень», «и будет день ещё один, такой же долгий, ясный, такой же светлый, бесконечный день, и ночь придёт на смену, и кто-нибудь другой сменит тебя».
15.08.2023