1
Пока телевизор пел колыбельную, они хрюкали.
Ба-хрю-бай, должны все люди ночью спать
Ба-хрю-баю, завтра будет день опять
Гоша морщил нос и толстые щёки, хрюканье у него получалось смешное, как у пластикового Хрюши. Что касается Зинаиды Захаровны, она умела хрюкать, как настоящая свинья: утробно и дико, совершенно не напрягая лица. Она могла притвориться, что забыла про поросячью колыбельную: могла нацепить очки, раскрыть замусоленного «Крота», будто бы с головой уйти в кроссворд — но в нужный момент хрюкнуть! Поймать восторженный Гошин взгляд и подмигнуть ему заговорщически.
Они и были заговорщиками: Гоша и Зинаида Захаровна, ночью, совсем одни — одни в детском саду.
На тумбочке — светильник в наклейках и недопитое молоко. Растянувшись поперёк кровати, Гоша отдирал наклейки и лепил их обратно, но вверх ногами. Если наклейки переставали цепляться, их нужно было обмакнуть в молоко и быстро приложить к светильнику. Другие воспитательницы — Маргарита Васильевна и, уж конечно, Светлана Борисовна (которую Гоша про себя звал Шерханой Борисовной) — наверняка бы подняли шум. Они бы говорили: «Не дри наклейки!» — и Гоше приходилось бы отвечать: «Я не дру!». Зинаида Захаровна ничего не говорила. Только решала «Крота» и хрюкала. Но она и не была воспитательницей. Её звали по-другому: ночная няня.
Она приходила, когда телевизор в углу начинал тарахтеть колыбельными. Внутри разворачивались пластилиновые картины: лошадка-качалка, пирамидка с головой петуха, плюшевый медведь. Вероятно, они должны были изображать те самые «усталые игрушки». Гоша мало в них верил. Его игрушки были другие: интерактивный автотрек с машинками, набор инструментов «строительный», радиоуправляемый бульдозер с запчастями, лего «лесничий» — никаких пирамидок и плюшевых медвежат.
А дороже всех Гоше был резиновый пахицефалозавр.
— Его зовут пахицефалозавр Кино Денц.
— Как-как? — переспросила Зинаида Захаровна.
— Пахицефалозавр Ки́но Денц.
— Может быть, кино́? Кино-вино и домино?
— Нет! — обиделся Гоша. — Его зовут Ки́но. Кино Денц.
— Не бывает такого имени, — заупрямилась Зинаида Захаровна. — Тогда уж, Кино́ Да́нс. Знаешь, что значит «Данс» по-английски?
— Мне плевать.
— Данс значит танец. Танцевать! — как ни в чём не бывало объяснила Зинаида Захаровна. — Есть такая песенка, — она набрала в сухонькую грудь побольше воздуха и запела. — Та-ла, та-ла-ла-ли-ла-ла, данс ми фо ве йенд оф лав.
— Ла-ла-ла, я ничего не слышу! — Гоша заткнул пальцами уши. — Какая фальшь, я не могу слышать эту фальшь!
— Ну и не слышь, — отрезала Зинаида Захаровна.
Она раскрыла «Крота» и спряталась в кроссвордах.
Гоша вытянул из ушей липкие жёлтые пальцы, вытер их о наклейки, схватил Кино Денца и переполз на диван к Зинаиде Захаровне. Он тыкался носом в её колючий серый шарф. Шарф почему-то звался «пончо».
— Чего ты? — спросила она тихо.
— Ты обиделась.
— Ещё чего! Что я, дура, что ли, обижаться?
— Его зовут Ки́но Де́нц.
— Хорошо, — сдалась Зинаида Захаровна — Ки́но Де́нц.
Гоша успокоился и растёкся по няне: по её мягким плечам и мятым кроссвордам, по запаху хозяйственного мыла и столовой, по пончо
— Может, попросим Денца не слюнявить пончо и лечь спать?
— Денц не хочет спать. Это скучно.
— Пусть поплюёт в потолок, это очень интересно. Поплюёт-поплюёт, и заснёт.
Гоша обиженно перебрался обратно в кровать. Он попытался плюнуть так далеко, чтобы слюна назвалась звездой — но ничего не получилось.
Он почти засыпал, когда Зинаида Захаровна резко спросила:
— Главный герой мультфильма «Король Лев»?
— Пумба! Нет, Симба!
— Сим-ба, пять по горизонтали. Верно,— она радостно вписала последнее слово и закрыла «Крота». После чего запахнула пончо, выключила телевизор и погасила светильник, не сказав ни слова об искорёженных наклейках.
— Зачем ты решаешь кроссворды? — задумчиво спросил Гоша, разглядывая в темноте крупные буквы «КРОТ», под которыми в клеточках бисерным почерком было вписано: с-и-м-б-а.
— Чтобы мозг не засох.
— Мозг не может засохнуть.
— Это твой мозг не может, а мой может.
— Все мозги одинаковые. Спроси у моего папы.
— О, обязательно спрошу. Если когда-нибудь его увижу. — ворчливо сказала Зинаида Захаровна и тут же об этом пожалела. — Извини.
Гоша накрылся с головой одеялом, свернулся, как белая черепаха, и засопел.
— Послушай, — Зинаида Захаровна присела на край кровати и погладила одеяло. У неё была мягкая разноцветная ладонь: по ней шли коричневые пятна, алые трещины, синие вены. В темноте все они смешивались в мешанину узоров. Гоше нравилось их разглядывать, потому нянечка предложила. — Хочешь посмотреть мою руку?
Гоша высунулся наполовину, ухватил руку нянечки и поднёс к глазам. Кожа как карта неведомой земли, земли времен пахицефалозавров. Жуткая, но красивая кожа. И пока он водил пальцами по родинкам, Зинаида Захаровна говорила:
— Знаешь, твои мама и папа не просто так по ночам кукуют. Они врачи, они помогают людям. И днём помогают, и ночью. Ага?
— Ага, — Гоша задумчиво разглядывал линии её жизни.
— Они тебя любят. Очень. Помнишь, какой автотрек купил тебе папа?
— Роме тоже такой купили. И Ильдару. Но они не остаются на пятидневку.
— Потому что их родители не врачи. Они просто…
— Лохи?
— Ну, да, — помявшись, согласилась Зинаида Захаровна. — Просто лохи.
Они захихикали.
— Просто лохи! — обрадовался Гоша. — Лохи.
— И, кстати, сегодня уже среда.
— Среда — это почти четверг! — радостно подхватил Гоша.
— Четверг — это почти пятница.
— А в пятницу за мной придёт мама.
По пятницам Гоша гордо шёл вместе со всеми детьми в раздевалку. Он натягивал болоневые штаны, шарф-горлышко, просовывал руки в рукава куртки и ждал, когда появится мама, чтобы застегнуть ему молнию. Никто, кроме мамы, не имел права застегивать Гоше куртку по пятницам, несмотря на то, что мама делала это неумело и всегда защемляла подбородок.
— Ой, прости, котёнок, — говорила она — Не больно?
— Ничего, — довольно улыбался Гоша, пока в уголках его глаз собирались слёзы. — Ничего.
Потом они выходили из садика и шли вместе до ворот: шли, взявшись за руки. Через шерсть перчаток Гоша чувствовал, какие у мамы холодные гладкие руки: она никогда не носила перчаток, зато в помещении мазала ладошки кремом с запахом лаванды. А каблучки на маминых сапогах стучали задорно, весело — на снегу они оставляли крошечные, чуть вытянутые следы. Гоша радовался тому, какие эти следы равные, ровные. Они садились в машину, и машина была огромной: больше, чем спальня, и столовая, и вообще весь детский сад. Там пахло кожей, бензином и одеколоном папы.
— Привет, дружище! — говорил папа.
— Привет — чуть смущённо отвечал Гоша.
— Какие делища?
— Хорошие.
— Загляни под кресло, у нас там для тебя подарок припрятан.
И Гоша всегда находил под креслом подарок: машинку, или лего, или динозавра, или книжку про то, что такое космос, что такое океан, что такое мозг. Они уносились в выходные, чтобы сходить в кино, зоопарк или музей, чтобы пособирать пазлы, съесть пиццу в итальянском ресторане, заехать в гости к бабушке и разрыдаться вечером в воскресенье.
— Понимаю, понимаю, котёнок, — вздыхала мама, растирая до локтей лавандовый крем. — Но и ты тоже пойми. На работе…
— Мне плевать, — Гоша затыкал пальцами уши. — Ла-ла-ла! Я ничего не слышу!
— Господи! — мама быстро выходила из себя. — Что за идиотская привычка?
В дверях появлялся папа.
— Давай-ка разберёмся, дружище. Тебя, бьют, что ли, в детском саду? Может, мне поговорить с этой твоей Зинаидой Захаровной?
— Нет! — Гоша начинал рыдать ещё громче, он дрожал, дрожало его пухлое доброе лицо. — Только не говори с Зиной Захаровной!
— Почему?
— Потому что она хорошая.
— Ну тогда не буду говорить, — папа пытался обнять Гошу, но тот уворачивался. Ему не нравилось обниматься с родителями. — Ничего-ничего. Скоро лето, а там и школа. Взрослая жизнь, можно сказать. Там, дружище, тебе ни мама не нужна будет, ни папа, ни Зинаида Захаровна.
— Мне будет нужна Зинаида Захаровна! Всегда.
Папа с мамой рассмеялись, обиженно и нервно. И всё-таки поговорили с Зинаидой Захаровной: почему ребёнок не хочет ходить в детский сад? Почему рыдает?
— Потому что скучает.
— Мы тоже скучаем
— Вам не шесть, — отрезала Зинаида Захаровна.
«Какая-то фурия, — думала мама, — и почему Гоша так её полюбил?»
«Хорошо, что скоро школа, — думал папа, — в школе всё устаканится»
«Лохи, — думала Зинаида Захаровна, — как и все родители, лохи»
— Лохи! Лохи! Лохи! — разбушевался Гоша, «лохи» всё не шли у него из головы.
— А ну-ка цыц! — шикнула Зинаида Захаровна. — Слушай! — она таинственно подняла палец вверх и на какой-то друидский мотив запела. — Спокойной вам ночи, приятного сна! Во сне вам увидеть козла и осла! Козла до полночи, осла до утра! Спокойной вам ночи, приятного сна!
На Гошу эта присказка подействовала волшебным образом: он обнял Кино Денца, повернулся на бок и закрыл глаза. На веках пропечатались Козёл и Осёл, причём Козёл вышел какой-то мутный, неприятный, похожим на Козла из книжки «что такое натуральное хозяйство». То ли дело Осёл: огромный, обвисший и почему-то синий.
Сонный Осёл, он был непостижим, как непостижимы кроссворды и жилистые руки Зинаиды Захаровны. Осёл нагонял сон, Осёл охранял сон. После его прихода Гоша засыпал глубоко, а просыпался редко-редко. Он лишь однажды проснулся среди ночи, дело было какой-то теплой поздней весной. Его разбудила громкая музыка: «с днём рождения! успехов, радости, веселья! и чумового настроения! и миллион ночей и дней!»
Гоша, стряхивая сон, отправился на звуки в комнату нянечки. Он увидел, что Зинаида Захаровна сидит на подоконнике, закутавшись в пончо, и смотрит в телефон. Из телефона на неё струились лучи холодного зелёного света. Гоша, как ему казалось, незаметно прополз по полу и ухватил Зинаиду Захаровна за ногу. Реакция оказалась разочаровывающей: она даже не вздрогнула. Тогда Гоша недовольно покашлял: так делали герои мультиков, чтобы обратить на себя внимание.
— Кхе-кхе.
Нянечка оторвалась, наконец, от телефона и подняла на него глаза.
— В этом доме кое-кто хочет спать, — противно заявил Гоша, копируя папу по утрам.
— О, хорошо, что ты тут, — обрадовалась Зинаида Захаровна, проигнорировав гошиного папу. — Ну-ка посмотри это видео.
— Зачем?
— Посмотри и скажи, хорошее ли это видео, или надо получше. А то я совсем замучалась и уже не знаю, как правильно: отправлять, не отправлять.
Гоша, гордый оказанным доверием, взял телефон и очень серьёзно посмотрел видео-поздравление. Сначала на экране крутились зелёные круги, потом заиграла музыка, и из кругов выскочил большеглазый кролик. Мультяшным голосом кролик зачитал поздравление: «Не горюй и не скучай, день рождения встречай! На тебя смотрю с улыбкой, моя крошка, моя рыбка! Взрослая такая стала, люблю очень, твоя мама!» Повалили лепестки роз, блестящие звёздочки, брызги шампанского и восклицательные знаки… «любви до головокружения и самых преданных друзей!»
— Ну как? — тревожно спросила нянечка.
— Очень хорошо, — ответил Гоша.
— Не слишком много блестяшек?
— По-моему, в самый раз.
— А стихотворение как?
— Хорошее стихотворение. Даже есть рифма.
— Я думала взять в интернете какое-нибудь, а потом решила, лучше самой сочинить. Всю ночь придумывала.
— Получилось во! — Гоша вытянула большой палец.
— Спасибо, — разулыбалась нянечка. — Тогда я отправляю.
— Полине? — догадался Гоша.
Зинаида Захаровна коротко кивнула. Она долго разбиралась, как отправить длинное видео: всё это время Гоша сидел рядом и для поддержки держал её за локоть. Он знал, как нянечке важно поздравлять Полину с праздниками.
— Чё-то я волнуюсь, — вздохнула Зинаида Захаровна. — Вдруг не дойдёт поздравление?
— Дойдёт, точно дойдёт!
— Может, надо было другую музыку вставить? Или стихи другие?
— От-прав-ляй! — заявил Гоша.
И Зинаида Захаровна отправила видео, а потом расплакалась. Гоша гладил её седые волосы и говорил: «В этот раз она точно ответит, вот увидишь. Точно-точно ответит…» Но Полина не ответила.
Вообще-то, Зинаида Захаровна плакала редко. Только в день рождения Полины. И ещё! Ещё когда пролила на себя кипячёное молоко. И в тот майский день — в Гошин выпускной.
На выпускной приглашали не всех. Концертный зал был маленький и душный, на каждого ребенка приходился один взрослый. Гоше в этом плане повезло: ему не пришлось выбирать, кого он больше хочет видеть на празднике, маму или папу. Ни мама, ни папа не смогли прийти, но пообещали, что вечером обязательно отведут его в пиццерию и посмотрят записи всех выступлений. Гоша даже не стал плакать. Он пригласил Зинаиду Захаровну.
Воспитательницы (особенно Шерхана Борисовна!) смотрели на Зинаиду Захаровну с презрением. Она не была воспитательницей. Она была всего лишь ночной нянечкой.
Зинаида Захаровна села в сторонке, достала телефон и снимала только те номера, в которых так или иначе участвовал Гоша. Но когда Гоши не было на сцене, она всё равно внимательно следила за сюжетом. Сюжет был запутанным: колдун украл часы, время остановилось! Теперь дети не смогут выпуститься из детского сада и пойти в школу! Чтобы уговорить колдуна вернуть часы, Гоше пришлось спеть несколько песенок, прочитать стихотворение и, самое важное, станцевать прощальный вальс. Вальс должен был убедить колдуна, что перед ним не малыши, а настоящие школьники. Тогда он вернёт часы, и время пойдёт своим чередом.
Пел Гоша так же фальшиво, как Зинаида Захаровна. Он широко раскрывал рот, отчего его лицо становилось круглым, как маленькая планета. Его постарались спрятать вглубь сцены. Зинаида Захаровна негодовала и отчаянно приближала камеру, чтобы поймать Гошу в последнем ряду.
Зато стихи он читал хорошо. Только строчки ему достались нескладные:
«И вот с игрушками пора
Пришла прощаться нам.
Мой друг, мой мишка плюшевый,
Тебя теперь отдам
Я в группу к малышам.
А сам пойду учиться,
Пятёркам искриться»
— Это тупое стихотворение тупости, — пожаловался Гоша в тот день, когда им раздали роли. — Я никогда его не выучу.
— А ты попробуй эти строчки спеть, — деловито предложила Зинаида Захаровна. — Тогда сразу запомнишь. Помню, был фильм такой… он, значит, торопится на свидание, гладит брюки… и пытается быстро-быстро выучить Пушкина… и поёт, поёт: «Мой дядя самых, самых честных, честных правил! Когда не в шутку, ох, не в шутку занемог!»
— Не пой, я не могу слушать твою фальшь, — заявил Гоша, и ещё более фальшиво пропел стихотворение на мотив любимой папиной песни.
— Это что за мелодия? Что-то знакомое, кажется, Полинка такое слушала.
— Горлицы юч переломлен попой лам, группа «лето —», — он вытянул большой палец, — «— во!»
— Какой такой «юч»?
— Просто «юч».
И они вместе запели: «горлицы юч переломлен попой лам, и вот с игрушками пора пришла прощаться нам, мой друг, мой мишка плюшевый, тебя теперь отдам я в группу к малышам», — а дальше песня не ложилась, но и строк оставалось не так-то много!
— А сам буду учиться, пятёрками искриться, — все решили, что Гоша стесняется, потому читает тихо, и только Зинаида Захаровна знала: он читает тихо, потому что пытается подавить смех.
Шерхана Борисовна воскликнула: «Громче, Гоша, громче! Громче, с выражением».
— А сам буду учиться, — Гоша встретился глазами с Зинаидой Захаровной, не выдержал, и фыркнул. Она тоже засмеялась, но быстро взяла себя в руки и подсказала:
— Пятёрками искриться.
— Да, точно. Пятёрками искриться.
Ему жиденько поаплодировали, после чего объявили прощальный вальс.
Заиграла музыка из «Берегись автомобиля» — та, которая стояла на звонке у Зинаиды Захаровны, но потом она поменяла мелодию. «Такая хорошая музыка не должна звучать, когда к тебе звонит какой-нибудь жэк, понимаешь? Такая хорошая музыка должна звучать только в особенные моменты».
— Тебя ждёт вальс-сюрприз! — заявил Гоша в ночь перед выпускным.
— Какой такой сюрприз?
— Мюзикальный сюрприз, — Гоша кривлялся и растягивал «ю». — Мю-мю-мюзикальный, сюрпризьный сюрпризик.
— Будь посерьёзнее, — строго сказала Зинаида Захаровна. — В конце концов, это твой первый вальс.
— Мне плевать. Я танцую с Настей Рыбниковой, а она сопливая.
— Первый вальс не виноват, что Настя Рыбникова сопливая.
Гоша задумался.
— Знаешь, Зина Захаровна, я бы хотел станцевать первый вальс с тобой.
— Ещё чего выдумал! Со мной — первый вальс танцевать! Не с Лизой, не с Аглаей, не с Настей Рыбниковой?
— Нет, Зина Захаровна, — серьёзно повторил Гоша, — только с тобой.
Тоненькие и нескладные, дети выходили на сцену парами: мальчик и девочка, мальчик и девочка, Гоша и Настя Рыбникова, не такая уж сопливая, даже хорошенькая, в розовом платьице чем-то похожая на пирожное.
— У тебя ледянющие пальцы, — прошептала Настя Рыбникова. — И мокрые.
— А я видел, как ты ковыряешь в носу, — парировал Гоша, чтобы скрыть досаду: Настя Рыбникова его раскусила. Он был не просто холодный и мокрый, он был белый, как рубашка. Он волновался, что плохо станцует свой первый вальс.
— И-и, начали! — воскликнула Шерхана Борисовна.
Они закружились невесомые, похожие на эльфов. Это было очень красиво: завороженные вроде-бы-дети так вдумчиво танцуют, танцуют вальс. Будто бы зал превратился в заколдованный круг, будто бы на месте каждого шажочка следующим утром вырастут грибы-говорушки — может, оно так и было?
Когда Гоша опустился на одно колено, а Настя Рыбникова обежала его, придерживая волны розового платьица, у Зинаиды Захаровны задрожали руки, и она перестала фотографировать. Она вспомнила песенку на мотив вальса: «тот, кто с хрустальной душой, тот наказан расплатой большой, что-то там-то звенящая синь, динь-динь-динь».
Гоша тоже вспомнил песенку и посмотрел на няню — она, разумеется, смотрела только на него, во все глаза. Во все свои красные глаза — Гоше тоже захотелось плакать, но ему нужно было танцевать, удерживая тоненькую талию Насти Рыбниковой, гладкий атласный пояс её платья. Танцевать и не сбиться.
Казалось, колдун взаправду заколдовал время. Гоша думал: что, если время не вернётся? Если всё застынет, как оно есть: на первом вальсе. Тогда никто не пойдёт в школу, и ничто не устаканится, и мама с папой будут веками дарить ему динозавров, а Зинаида Захаровна будет плакать только в день рождения Полины. Но почему-то Гоша уже тогда ощущал, что и этот вальс, и он сам, и Зинаида Захаровна хрустально-хрупкие: а значит, им всем осталось недолго, чуть-чуть, чуть-чуть.
Он вёл Настю Рыбникову сквозь душный зал, в который набивался май, мухи и духи мам, и не останавливался, чтобы заплакать, только поглядывал на плачущую Зинаиду Захаровну и улыбался ей самыми уголками губ.
А потом вальс кончился.
Колдун быстрёхонько вернул часы, хоть Гоша просил его не торопиться.
Пришло время прощаться. Все папы ринулись с цветами к Маргарите Васильевне и Шерхане Борисовне. Все мамы похватали детей и принялись целовать их. Все вместе бросились к стенду «Мы были малышами — теперь выпускники». Защёлкали фотоаппараты. Кто-то предложил выпустить в небо воздушные шары, все бросились на улицу, светило солнце! Гоша механически взял шарик, подержал тоненькую ленточку между пальцев, потом отпустил. Все похлопали. Снова защёлкали фотоаппараты.
Кое-как Гоша протиснулся сквозь толпу к Зинаиде Захаровне. Она стояла в тени, прислонившись к песочнице-ромашке, и всё ещё плакала: беззвучно, только слёзы текли по морщинкам.
— Мама сказала подарить, — он протянул ей коробку дорогих конфет, она взяла конфеты, сунула их в сумку.
Видеть друг друга при свете дня было непривычно: Гоша оказался куда более розовощёким, Зинаида Захаровна — какой-то серо-жёлтой.
Они не знали, что ещё сказать. Гоша взял её руку. В солнечном свете узоры на её коже были совершенно необыкновенные: какие-то персидские, в век не налюбуешься. Но Гоша и так знал каждую складку этой ладони, каждое пятнышко, царапинку, родинку, каждый изгиб линии жизни. Он мог закрыть глаза и восстановить руку Зинаиды Захаровны у себя в голове по памяти.
— Зина За-х-аровна.
— Ну чего ты? — тихое-тихое, ласковое-ласковое, с приды-х-анием, как буква -х-.
«Не плачь», — хотел сказать Гоша, но не сказал, и упёрся лбом в её плечо, в колючее пончо, теряясь в шерсти, в слезах, в запахе столовой и хозяйского мыла.
«Не забывай меня», — хотела сказать Зинаида Захаровна, но не сказала и только погладила его по голове.
2
Шёл снег, а Гоша уже как три месяца ходил в школу, и учительница была им, в целом, довольна: «Он очень скромный мальчик, всё где-то витает-летает, но это ничего, главное — хорошо читает, почти без ошибок». Ещё бы! Папа гордо рассказывал, какие сложные книги Гоша прочитал: все книги из серии «что такое…?». «Что такое натуральное хозяйство?», «что такое деньги?», «что такое биосфера?…демократия?…пищеварение?»
Что такое снег? Гоша знал, что такое снег. Снег — это замёрзшая вода. Он сидел за последней партой, непредусмотрительно сдвинутой к самому окну, и смотрел, как замёрзшая вода опадает на асфальт. В это время учительница объясняла классу букву «Щ». Три палочки, палочка и хвостик. Эту букву нужно писать с буквой «А». В крайнем случае, с «У». Попробуйте, напишите сами: «Ща-вель», «Щу-ка», «при-Щур».
Не отрываясь от окна, Гоша вывел «Ща-вель, Щу-ка, при-Щур». Ни одно слово не имело смысла. Что такое «щавель»? Как выглядит «щука»? Про «прищур» вообще не хотелось думать.
— Теперь обведите в кружочек гласные, подчеркните красным звонкие согласные, а глухие согласные подчеркните зелёным. Сонорные пока что не трогайте.
Гоша порадовался, что сонорные можно пока что не трогать. Ему не нравилось само слово «сонорные»: оно походило на заложенный нос или плохо разогретый бульон.
— Можно выйти? — спросил Гоша.
— Ну выйди, — чуть обиженно вздохнула учительница.
Гоша почувствовал себя неловко, но отступать было некуда. Он встал и под ленивые взгляды одноклассников прошёл в коридор. В коридоре было холодно: холоднее, чем в классе, надышанном тридцатью ртами. В коридоре было тихо и пусто. Он залез на подоконник, прислонился лбом к стеклу и смотрел, как смеркаются улицы. Он нашёл свой дом: любопытную высотку, выглядывавшую из-за вереницы панельных домов. Его дом близко к школе.
Нужно просто пройти двор насквозь и свернуть в арку.
Папа обещал Гоше, что всё устаканится, когда он пойдёт в школу. И всё устаканилось. Каждое утро теперь было утром понедельника: нервным, неприятным утром, во время которого Гошу все постоянно подгоняли: скорее вставай, скорее одевайся, скорее завтракай! Потом папа отвозил его в школу на огромной кожаной машине — Гоша не понимал, зачем им ехать на машине, если идти пешком гораздо быстрее. Но не спорил. Глупо спорить с папой по утрам.
В школе он смотрел в окно, время от времени писал странные слова, подчёркивал буквы и звуки: твёрдые, мягкие, глухие, звонкие. Иногда сонорные. Потом уроки заканчивались, и звенел звонок — прямо как сейчас! Гоша соскочил с подоконника и поспешил в класс, чтобы его встроили в пару и спустили в раздевалку.
Ему не нравилось ходить в паре. Держать чью-то руку было противно, руки эти были мягенькие, тёпленькие, в заусенцах. Ещё противнее было заходить в раздевалку, слякотную от подтаявшего снега, натягивать куртку и самому себе застёгивать молнию, а потом протягивать охраннику бумажку, на которой написано, что он идёт домой самостоятельно, «под личною ответственность родителей». После чего его выпускали из школы. Иногда он немножко играл с Ильдаром и Ромой. Но чаще — шёл через двор, сворачивал в арку, открывал дверь ключом, входил, закрывал дверь ключом, разогревал обед, включал мультики и ждал маму.
— Он у нас очень самостоятельный, — говорила мама.
— Все они самостоятельные, — кривилась учительница.
— Нет, вы не понимаете. Он умеет открывать дверь ключом и разогревать обед в микроволновке. Да, котёнок?
— Да.
— Под вашу ответственность, — учительница пожимала плечами и смотрела на Гошу с каким-то странным выражением: с приЩуром, не иначе.
Сегодня Гоша решил возвращаться домой медленно. Он останавливался у каждой машины с заснеженными окнами, и на каждом окне писал: «щу-ка», «ща-вель». «Прищур» он решил не писать. Ему не очень нравилось это слово.
Когда он подошел дому, почти стемнело. Он поднял голову, посчитал этажи. Нашёл свое окошко: синее и пустое. У соседей, тем временем, уже висели гирлянды. И в школе тоже повесили гирлянды. А ещё поставили ёлку. её купил родительский комитет, в который входила мама Гоши.
— Ну, как тебе ёлочка?
Мама очень гордилась этой ёлочкой, она сама её покупала, сама собирала со всех родителей деньги. Для этого пришлось создать чат «покупаем ёлку первому “Б”».
— Это уродская ёлка уродов, — сказал Гоша.
— Ругать всегда легко ,— назидательно произнёс папа, а мама покачала головой.
Под уродской ёлкой уродов лежали поддельные подарки: пустые коробки, оклеенные разноцветной бумагой. Когда Гоша схватил один из них и потряс, учительница сделала ему замечание.
— Положи на место, — сказала она. — Это декорации. Настоящие подарки принесёт Дед Мороз.
— Деда Мороза не существует, — ответил Гоша, и Настя Рыбникова заплакала.
Она была удивительно глупой, эта Настя Рыбникова. Неужели она не поняла, что у Деда Мороза, приходившего к ним в детский сад, была поддельная борода?
Дед Мороз с поддельной бородой приносил всем Сладкий Подарок. Гоша терпеть не мог Сладкий Подарок. Из вкусных конфет там были только мишки, потому Гоша съедал всех мишек, а оставшиеся карамельки, халву и особенно батончики с гримасой отвращения вручал Зинаиде Захаровне.
Зинаида Захаровна растягивала Сладкий Подарок на весь год. Она съедала по конфетке каждое утро, вместе с чашкой кофе. Таким был её завтрак.
Гоша ввёл код домофона, поднялся по лестнице на третий этаж (мама не разрешила пользоваться лифтом). Когда он проворачивал ключ, зазвонил телефон. Кнопочный детский телефон, на него нельзя было скачивать игры. И отправлять видеосообщения по нему тоже было нельзя. А жаль.
— «С первым снегом!» — недоуменно прочитала мама этим утром. — И вам того же.
— Это кто, кто? — заинтересовался папа.
— Да всё Гошина нянечка. Ты бы видел нашу переписку. Театр абсурда.
Она сунула папе телефон.
— «С первым сентября!» — «Спасибо, и вас», «С праздником букваря!» — «Спасибо», «С днем матери!» — «Спасибо, вас наверное тоже можно поздравить?» — прочитано, нет ответа. «С днем осеннего равноденствия!» — «Спасибо». Ну а что такого? — чуть снисходительно улыбнулся папа. — Поздравляет человек, помнит и любит… ах, там ещё дальше! «Счастливого Хэллоуина»? «С днем военно-морской пехоты»? «С днем Феклы-Заревницы»? — папа расхохотался. — Феклы-Заревницы, это сильно.
— Я уже перестала отвечать. Какой-то бред. Не блокировать же её, но у меня вся память забита этими открытками. И видео, господи! Она же ещё посылает видео!
— Какое видео? — поинтересовался Гоша. До этой секунды он не прислушивался к разговору.
— Твоя любимая Зинаида Захаровна прислала маме видео. — подмигнул папа
— Когда? — тут же встрепенулся Гоша — Почему вы мне не сказали?
— Не знаю, — растерялась мама. — Не думала, что это важно. Хочешь, возьми мой телефон, посмотри.
Гоша забрал у мамы телефон, закрылся в комнате и долго-долго пересматривал видео «С первым снегом!». Там кружили снегири и огромные блестящие снежинки, там скакали по гроздьям рябины огромные анимированные пингвины. И звучало стихотворение: «Вот и снег пошёл, а значит, Дед Мороз к нам уже скачет, набираемся терпенья, ждём его мы поздравленья! А пока что, в декабре, желаю счастья я тебе!»
— Котёнок, нам пора ехать! — забеспокоилась мама. — Тук-тук! Я могу войти?
— Нет, — буркнул Гоша и вновь нажал на кнопку повтора. — Я занят.
Мама с трудом забрала у него свой телефон. К тому моменту они уже очень опаздывали, и собирались быстрее! быстрее, ещё быстрее! А Гоше не хотелось собираться быстрее, ему хотелось ныть, потому что кому, кому, кому нужен детский кнопочный телефон, на который нельзя отправить видео-поздравление? Мама ругалась.
Гоша открыл дверь, вытер ноги о половичок и только потом взял трубку. Звонила мама. Она сказала, что в холодильнике его ждет бульон и наггетсы. И добавила:
— Не сердись на меня, ладно? Мы этим утром и правда очень опаздывали. А такие телефоны с видеосообщениями, они не для первоклассников, понимаешь? Чуть-чуть подрастёшь, и я куплю тебе такой же.
— Когда мне будет девять?
— Да, когда тебе будет девять.
— Это очень долго.
— Понимаю. Давай я приеду, и мы спокойно, без нервов, поговорим про эти самые сообщения. Идёт?
— Угу.
— Люблю тебя, котёнок.
— И я тебя, мама.
Закрыть дверь на ключ. Пожевать наггетсы. Ждать маму.
В квартире было темно, но Гоша не включал свет. Он только достал Кино Денца из коробки с игрушками, сжал крепче его резиновый хвост и зачем-то забрался под стол. Они с Денцом долго сидели под столом и смотрели в зазор окна, как падает снег.
— «О нет, это метеорит, я сейчас вымру!» — прорычал Гоша, разевая пасть Кино Денца. И тут же добавил своим, серьёзным голосом. — Это всего лишь замёрзшая вода, Кино Денц. — Гоша погладил чешую динозавра. — Ты не вымрешь.
Они помолчали. Гоша раздумывал, как бы Кино Денцу сформулировать ещё один страх, такой неосязаемый, далекий от всяких метеоритов. Прошла не одна минута, прежде чем Кино Денц сказал:
— «О нет, я боюсь! О нет, меня все забыли!»
И Гоша ответил ему:
— Не бойся, Кино Денц. Тебя всё ещё помнят, — тут у него немножко задрожал голос — она помнит.
— «Да она даже не смогла запомнить моё имя!» — разволновался динозавр.
— Ну и что? — оборвал его Гоша — это совсем не важно.
Гошу вдруг посетила простая и верная мысль. Такая простая и верная, что ему тут же расхотелось болтать с динозавром под столом. Он выскочил в коридор, нацепил куртку, сунул в карман Кино Денца и, не застёгивая молнии, не закрывая дверей, выбежал из квартиры прочь.
На улице зажглись фонари, замёрзшая вода клубилась в их свете сиреневым, Гоша лез напрямик сквозь снежные завалы, только бы не терять ни минуты. Его сердце подскочило, как в температуру — может быть, у него и была температура, иначе почему он так дрожал, почему смеялся без всякой на то причины?
Хотя нет, у него была причина. Самая радостная причина.
— Я иду к Зине Захаровне! — прошептал Гоша. Ему хотелось это прокричать, но он побоялся. Хватило и шёпота.
Сжимая-разжимая резинового динозавра, Гоша попытался успокоиться. Детский сад не так уж далеко, нужно только вспомнить полузабытую дорожку. Сейчас налево до киоска, от киоска по мосту к булочной, а от булочной всего ничего, шаг-другой-третий, и вот он! Сад, сад, его детский сад.
Охранник узнал его, выгнул бровь и спросил: ты-то тут как оказался?
— Я иду к Зине Захаровне! — объявил Гоша так отчаянно, что охранник растерялся и пропустил его.
Поскальзываясь на ледяных ступеньках, цепляясь за перила, вырываясь из мороза, Гоша толкнул дверь — и потонул в запахе каши и рыбных котлет, в душном тёплом воздухе, в темноте. Он по памяти потопал в раздевалку. Потянул свой шкафчик, но нашёл внутри только чужой комбинезон да чешки, мерцающие в темноте, как обрубки русалочьих хвостов. Это было немного обидно: твой родной шкафчик больше не твой. Но Гоша не переживал из-за этого долго. Он вытащил Кино Денца, сбросил на пол тяжёлую куртку, стянул сапоги и в одних носках потопал на второй этаж, к спальням.
«Что, если там теперь другие дети? — волновался Кино Денц. — Что, если мы ей больше не нужны?»
Он так растревожил Гошу, что тот остановился посреди лестницы, строго посмотрел на динозавра и сказал ему: «Заткнись, Кино Денц». И Кино Денц заткнулся.
Гоша пробирался по ступенькам в полной темноте — тишину же нарушали болоневые штаны, одна штанина скользила о другую с хлюпающим звуком. Было жарко и неудобно. Казалось, ступеньки никогда не кончатся. Наконец Гоша добрался до спален и остановился в дверях перевести дыхание.
Его кровать пустовала, застеленная. На тумбочке горел светильник: новый, чистый, ни следа наклеек. В углу работал телевизор, а внутри телевизора пластилиновые лошадки качались на радуге. И играла всё та же песня: спят усталые игрушки. Это показалось Гоше небывалым: он мог смириться с чужими чешками в шкафу, с новым светильником и покрывалом. Но песня! Та же песня, и те же лошадки на радуге — хотя Гоша давно уже не смотрит этих лошадок, давно не слушает их колыбельную.
Послышались шаги, Гоша спрятался под кровать, шурша болоневыми штанами. Телевизор выводил: «баю-бай, должны все люди ночью спать».
Появилась Зинаида Захаровна и хрюкнула.
Гоша не удержался и хрюкнул в ответ: «ба-хрю-баю, завтра будет день опять».
Зинаида Захаровна вздрогнула. Подошла к дальним кроватям, где спали дети. Гоша только сейчас их заметил: четверо малышей. Никто из них не собирался хрюкать.
Он думал выскочить из-под кровати и прокричать: «сюрпризььь! Сюрпризный сюрпризик!» — но вдруг подумал: а что, если Зинаида Захаровна будет его ругать? Если приЩУрится, и скажет: «Как же так, Гоша. Ты расстроил маму и учительницу. Они выпустили тебя под личную ответственность, а ты так всех подвёл, убежал из дома, не закрыл дверь, даже куртку не застегнул. Ты казался мне гораздо самостоятельнее».
Зинаида Захаровна запахнула пончо, выключила телевизор и светильник. Она была так близко, что Гоша мог схватить её за ногу. Но он не схватил, и Зинаида Захаровна ушла в комнату нянечки. Гоша съёжился под кроватью и подумал, что теперь никогда не вылезет отсюда.
— «Правильно, — прорычал трусливый Кино Денц, — всё равно она нас забыла».
Гоша прикусил резиновое пузо динозавра.
— Она же не забыла хрюкнуть!
Кино Денц растерялся:
— «И правда! Но тогда почему ты всё ещё под кроватью?»
Гоша вылез из-под кровати и, шурша болоневыми штанами, пошёл в комнату нянечки.
Он не стал стучать, просто приоткрыл дверь: Зинаида Захаровна сидела на подоконнике, закутавшись в пончо, и скачивала на телефон новогодние открытки.
«Вы уверены, что хотите сохранить это изображение?» — нагловатого вида бельчата водят хоровод. Зинаида Захаровна не была уверена, что хочет их сохранить. Она вообще не была уверена, что хочет отправлять кому-то открытки. После того, как Полина её заблокировала. После того, как мама Гоши её заблокировала.
В непонятном порыве Зинаида Захаровна удалила разом все открытки и видеопоздравления: десятки тысяч крольчат, бельчат, цветочков, сердечек и розово-жёлтых шрифтов. После чего отложила телефон и посмотрела в окошко.
Стекло отражало её смешное носатое лицо и ещё кого-то в дверях: кого-то пухлого, растерянного, с динозавром.
— А я всё думаю, кто это там хрюкает? — сказала она и улыбнулась.
Гоша тоже улыбнулся, растягивая добрые, мягкие щёки, и неуклюже побежал к ней, одной рукой удерживая штаны, другой — динозавра. Зинаида Захаровна помогла ему взобраться на подоконник, крепко обняла и поцеловала в макушку.
Колючая шерсть, запах столовой и хозяйского мыла. Они посидели так немного, а потом нянечка спросила:
— Ну чего ты?
И Гоша ответил:
— Ничего.
— В школе как, всё хорошо?
— Хорошо.
— А дома?
— Хорошо.
— Как мама?
— Хорошо.
— А ты?
— Хорошо. — ответил Гоша на автомате, потом немного подумал, и добавил
— Только… только я совсем один.
Зинаида Захаровна крепче притянула его к себе.
Они сидели, закутавшись в пончо, и смотрели, как падает снег.
15.08.2023