(Серия «Главные книги русской литературы» с предисловиями критиков «Полки»)
С нашей стороны, возможно, смело собирать в небольшом тексте в одну компанию героев из разных «колод» — великих книг, написанных в девятнадцатом веке и вошедших в литературный канон (и школьную программу). Но в своё оправдание заметим, что мы лишь вторим критикам, современникам романов, что при таком ракурсе и заметнее схожесть героев, и интереснее наблюдать разные взгляды критиков — тех, которым «лишние» люди казались насмешкой или, напротив, портретом поколения.
Начнём с героев постромантических. Современные критики, авторы проекта «Полка» и предисловий нового издания «Главные книги русской литературы», отмечают: «Постромантический герой — это герой романтической эпохи, который опоздал к своему времени: чем дальше, тем больше он становится неуместным. Если романтический герой был благородным мстителем, то его наследник — это трикстер, возмутитель спокойствия. Его появление предвещает беду, его история заканчивается жестоким разочарованием или случайной гибелью. Как ни странно, именно такой герой стал самым запоминающимся в XIX веке: Онегин и Печорин — это мужские идеалы и литературные ролевые модели. К 1850-м романтические герои окончательно становятся «лишними людьми», а их терзания на фоне прагматизма века кажутся проявлением нерешительности <…>».
Критика самого «высокого ранга» досталась «Герою нашего времени», Григорию Печорину и его создателю — Михаилу Лермонтову. О романе писал император Николай I. Сначала императору книга нравилась — потому что «героем нашего времени» представлялся Максим Максимович. Когда же стало ясно, что герой — надломленный, холодный, постромантический Печорин, император высказался довольно ярко и однозначно: «…Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора. Характер капитана набросан удачно. Приступая к повести, я надеялся и радовался тому, что он-то и будет героем наших дней, потому что в этом разряде людей встречаются куда более настоящие, чем те, которых так неразборчиво награждают этим эпитетом. Несомненно, кавказский корпус насчитывает их немало, но редко кто умеет их разглядеть. Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и не осуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности — чтобы не вызывать отвращения. Счастливый путь, г. Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать».
Сам Лермонтов в предисловии говорит, что герой его — «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии», и критики, Белинский, а следом за ним и Булгарин, настаивают, что герой и его история — яркое отражение того, что происходит в обществе. Однако уставший от жизни манипулятор Печорин и спустя годы обладает удивительным магнетизмом, притягивая читателей умом ли, храбростью, романтичной фигурой, да и честным осознанием собственной «лишности».
Александр Герцен в статье с громким названием «VERY DANGEROUS!!!» также соглашается с тем, что Печорин и Онегин (сей добрый наш приятель, тоже персонаж постромантический и неидеальный) — довольно характерные герои своего времени, которое прошло: «Онегины и Печорины были совершенно истинны, выражали действительную скорбь и разорванность тогдашней русской жизни… Наши литературные фланкеры последнего набора шпыняют теперь над этими слабыми мечтателями, сломавшимися без боя, над этими праздными людьми, не умевшими найтиться в той среде, в которой жили. Жаль, что они не договаривают, — я сам думаю, если б Онегин и Печорин могли, как многие, приладиться к николаевской эпохе, Онегин был бы Виктор Никитич Панин, а Печорин не пропал бы по пути в Персию, а сам управлял бы, как Клейнмихель, путями сообщения и мешал бы строить железные дороги. Но время Онегиных и Печориных прошло. Теперь в России нет лишних людей, теперь, напротив, к этим огромным запашкам рук недостает. Кто теперь не найдет дела, тому пенять не на кого, тот в самом деле пустой человек, свищ или лентяй. И оттого очень естественно, Онегины и Печорины делаются Обломовыми».
С одной стороны, сравнение и некоторая преемственность понятны, с другой же — как странно, что Печорин, человек пусть обаятельный и даже красивый в своей некоторой порочности, но всё же обманывающий, манипулирующий, вылезающий ночью из окна чужой жены, кажется критикам предшественником Обломова. Обломов — человек, лишённый силы воли и вечно откладывающий реализацию своих проектов на потом. Но он не озлоблен, не способен на подлость и даже другу своему, более активному и удачливому, не завидует. Разве он такой же «лишний», как Печорин или же куда более благородный Онегин? Представьте, что Обломову призналась бы в любви юная девушка-соседка: как бы он реагировал? Да, он погряз в лени и неделании — но способен ли он кого-то обидеть?
Николай Добролюбов в своей знаменитой статье «Что такое Обломовщина» тоже ставит Обломова рядом с Печориным, Онегиным: «Главное здесь не Обломов, а обломовщина. Он бы, может быть, стал даже и работать, если бы нашел дело по себе; но для этого, конечно, ему надо было развиться несколько под другими условиями, нежели под какими он развился. В настоящем же своем положении он не мог нигде найти себе дела по душе, потому что вообще не понимал смысла жизни и не мог дойти до разумного воззрения на свои отношения к другим. Здесь-то он и подает нам повод к сравнению с прежними типами лучших наших писателей. Давно уже замечено, что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают оттого, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности. Вследствие того они чувствуют скуку и отвращение от всякого дела, в чем представляют разительное сходство с Обломовым. В самом деле, — раскройте, напр., „Онегина‟, „Героя нашего времени‟, „Кто виноват?‟, „Рудина‟, или „Лишнего человека‟, или „Гамлета Щигровского уезда‟, — в каждом из них вы найдете черты, почти буквально сходные с чертами Обломова».
Современный критик Татьяна Трофимова, эксперт проекта «Полка», добавляет о критике Обломова: «Первые критики романа, Добролюбов и Писарев, были склонны видеть в обломовщине квинтэссенцию социальных проблем дореформенной России: то есть, возможно, Обломов и хотел бы быть другим, о чём ясно свидетельствует его детство, но барское окружение и отсутствие привычки к самостоятельной жизни убили в нём все разумные стремления. Ключевой конфликт обломовщины в их понимании — это конфликт жаждущего деятельности разума и подавляющей его инертной среды, определяемой барско-крепостными отношениями. Их оппонент Дружинин, напротив, выделяет в обломовщине не классовые, а общечеловеческие свойства: избегание столкновения с действительностью, уход в мир „нравственной дремоты‟, неприспособленность к практической жизни. Причём критик не готов признавать эти свойства однозначно отрицательными, говоря о „мудрых отшельниках‟».
Говоря «лишний человек», нельзя пропустить героев Тургенева. «Дневник лишнего человека» — название его повести 1850 года. Герой «Дневника» Чулкатурин не может сжиться с обществом, как и другие главные герои романов и повестей Тургенева: Лаврецкий из «Дворянского гнезда», Рудин, наконец, Базаров. Последний — нигилист, не признающий идеалы и высмеивающий ценности, в котором некоторый критики видели пародию на «новых людей», но другие, в том числе Дмитрий Писарев, находили Базарова правдоподобно изображённой, яркой личностью — не только со своими недостатками и заблуждениями, но и с положительными чертами характера.
Базаров резок и не вписывается в рамки, но становится ли он оттого человеком «плохим»? Или он непохож на других, и оттого «лишний», для «отцов» и даже для «детей», но не для себя самого?
Николай Страхов пишет о романе так: «Базаров отворачивается от природы; не корит его за это Тургенев, а только рисует природу во всей красоте. Базаров не дорожит дружбою и отрекается от романтической любви; не порочит его за это автор, а только изображает дружбу Аркадия к самому Базарову и его счастливую любовь к Кате. Базаров отрицает тесные связи между родителями и детьми; не упрекает его за это автор, а только развертывает перед нами картину родительской любви. Базаров чуждается жизни; не выставляет его автор за это злодеем, а только показывает нам жизнь во всей ее красоте. Базаров отвергает поэзию; Тургенев не делает его за это дураком, а только изображает его самого со всею роскошью и проницательностью поэзии <…>. Если Тургенев изобразил не всех отцов и детей или не тех отцов и детей, каких хотелось бы другим, то вообще отцов и вообще детей и отношение между этими двумя поколениями он изобразил превосходно. <…>. Тургенев <…> написал роман не прогрессивный и не ретроградный, а, так сказать, всегдашний».
Герои Тургенева не похожи на Обломова: они рубят с плеча. Или лишь замахиваются? Что делает, не говорит, а делает Базаров? Или Лаврецкий?
О «всегдашности» существования «лишнего человека», неспособности к поступкам — и проявлённости этой черты характера в любовных отношениях пишет Николай Чернышевский в статье «Русский человек на rendez-vous», посвящённой повести «Ася». Автор призывает читателя порадоваться за героиню, счастье которой не сложилось с таким нерешительным, недеятельным героем: «Невозвратен счастливый миг. Не дождаться вам будет, пока повторится благоприятное сочетание обстоятельств, как не повторится то соединение небесных светил, которое совпадает с настоящим часом. Не пропустить благоприятную минуту — вот высочайшее условие житейского благоразумия. Счастливые обстоятельства бывают для каждого из нас, но не каждый умеет ими пользоваться, и в этом искусстве почти единственно состоит различие между людьми, жизнь которых устраивается хорошо или дурно. И для вас, хотя, быть может, и не были вы достойны того, обстоятельства сложились счастливо, так счастливо, что единственно от вашей воли зависит ваша судьба в решительный миг. Поймете ли вы требование времени, сумеете ли воспользоваться тем положением, в которое вы поставлены теперь, — вот в чем для вас вопрос о счастии или несчастии навеки».
Возможно, в этом и главное сходство героев: «лишний» человек несчастлив, пусть и несчастлив каждый из них по-своему. Критики-современники классиков расходились во мнениях касательно того, характерны или всё же утрированы черты персонажей, но все как один признавали, что образы «лишних» людей подмечены точно и «списаны» с людей своего времени. А гений авторов играет «на руку» персонажам: и вот они, неидеальные, несчастливые (каждый по-своему), нерешительные, бездеятельные, порочные или остывшие к жизни — вызывают у читателя ощущение узнавания и в девятнадцатом веке, и сегодня. А следом за узнаванием часто и сочувствие: «лишние» люди не ушли и сгинули в позапрошлом веке, их черты продолжают жить и в героях веков двадцатого и двадцать первого. Но это уже совсем другая история.
15.08.2023