(Анна Лужбина. Юркие люди. М.: РЕШ, 2023. — 254 с.)
Все знают: если припереть к стенке бога — или поймать ярмарочного фокусника — и настойчиво просить «яви нам чудо!», то никаких чудес, кроме мордобития, не выйдет. Все знают: чудеса — явление незаметное и одинокое, как, например, взросление или галлюцинации. Но есть кое-что ещё более редкое и невероятное, чем пресловутые чудеса, — хорошие сборники рассказов. Тут важно обозначить разницу понятий: хорошие сборники рассказов — совсем не то же самое, что сборники хороших рассказов. И дело даже не в метасюжете, а в цельности ощущений, в гармоничности мотивов. Однажды на концерте после основной программы некоему музыканту из зала подкинули записочку: сыграй, мол, то-то. Он сыграл. Подкинули другую. Он перестроил гитару — и снова сыграл. Подкинули третью. Да вашу ж!.. — высказался музыкант, но всё-таки перестроил гитару ещё раз и снова сыграл.
Со сборниками рассказов часто выходит то же самое. Только вот мозг читателя — не такой послушный инструмент, как гитара. Вот и выходит расстройство и непонимание даже хороших отдельных вещей — из-за неудачной композиции всего сборника. Впрочем, «Юрким людям» Лужбиной повезло с самого начала: в отличие от многих других работ финала последнего «Лицея», они сразу не вызывали печального недоумения. В редакции Шубиной им разве что самую малость подтянули колки. Сразу набрал силу и стал ясен общий тон, который до этого тоже определённо был, но будто бы немного в стороне, в тени.
Итак, что же за люди такие — юркие?
Мечтатели, торговцы, бомжи, отставные военные, их жёны, контрабандисты, дети. Учителя, воры, киношники. Инвалиды. Старики. Пассажиры поездов в новогоднюю ночь. Собрать их и определить так, чтобы не ускользнуло важное, — задача не из лёгких. Сначала вообще казалось, что речь не о людях, а о чём-то потустороннем. Но это всё-таки люди, точно-точно они, пусть в неверном свете магического реализма они и отрастили щупальца, жабры и прочие лишние глаза. Весь сборник — редкий пример того, как автору действительно помогает образование психолога. О этот редкий дар не рационализировать, где не нужно, и не объяснять, где не просят! Благодаря редкому авторскому чувству такта в сборнике полно моментов страшных и настоящих. Таким ещё бывает фольклор, никогда не говорящий прямо и не называющий имён. Скажет бабушка вечером что-то вроде «потерялась в лесу, и чувствую: этот водит» — и сидишь потом, неделю всякого дерева боишься. А бояться стоило бы бабушки, потому что умеющий рассказывать всегда имеет бо́льшую власть, чем какой угодно этот за деревьями.
Но перейдём ближе к тексту. Первый рассказ, задающий тон всему сборнику, — тот самый, верный тон, — «Мотылёк». Он и в первой версии, лицейской, стоял сначала. Главный герой — мальчик, родители которого погибли в авиакатастрофе. Он живёт с бабушкой и втихую учится летать на её платке, как на крыльях. Прыгает с крыши сарая, вылетает с качелей. Одной неуместной параллели, одного ворчливого «кончишь, как твои родители» было бы достаточно, чтобы всё испортить, — но слава авторской деликатности! Смерть родителей — не осознана, не очевидна — произошла далеко. Смерть бабушки же обговорена заранее, представлена как неизбежность:
Перед сном бабуничка села к Ефиму в ноги и откашлялась, будто бы собралась громко петь.
— Нам надо подготовиться к моей смерти, — сказала она вместо пения.
Ефим спрятал лицо под подушку.
— Я столько лет живу, что смерти не боюсь. И ты не бойся.
Но свидетелем этой смерти внук всё равно не станет: сейчас ему достаточно осознания, которое дастся нелегко. Дело в том, что провожать бабушку он всё равно не готов. Нет у него нужного статуса, чтобы провожать. Поэтому он только услышит сквозь сон, как хлопнула дверь. Сколько важных событий прошло мимо нас, пока у нас был тихий час?
В литературе как-то подавляюще много моментов, когда дети подслушали что-то им не предназначенное, случайно оказавшись не там, где надо. Это уже расхожий приём, когда надо заострить осознание момента у читателей, сделав персонажа-наблюдателя как бы не осознающим. Тем удивительнее в дебютном сборнике рассказов наблюдать красивый отказ от этого приёма. Хлопнула дверь сквозь сон — и таинство осталось таинством, и смерть по-прежнему осталась далеко от героя. С него достаточно будет и осознания отсутствия, и чувства почти преступного соучастия в чём-то, чего ему пока не нужно понимать.
На ловле таких сложных пограничных состояний и построен весь сборник. Страшное в нём всегда стоит где-то рядом с героями, очень близко. Прямо как в детстве: под кровать заглядывать жутковато, в сброшенной на стул одежде мерещится бог знает что… А вы пробовали ночью, не зажигая свет, пройти мимо зеркала?
При этом «близко» никогда не перерастаёт в «прямо здесь». Всегда остаётся шанс если не на счастливый конец, то хотя бы на то, что герой на самом ужасном моменте успеет закрыть глаза. Похищенная девочка вернётся к родным (рассказ «Девочка на жигулях», чудесно переименованный в версии РЕШ в «Маленькую страну»), мать увезёт детей от спятившего отца («Мальчик на велосипеде», который тоже с самого начала очень удачно встал рядом с «Маленькой страной»), взрыв на базаре не заденет рассказчицу из «Двух утр». Так много страшного вокруг — но и герой почти бессмертен. Можно подёргать лешего за бороду, вернуться домой и рассказать односельчанам страшную сказку. Кажется, память об этой лёгкой форме адреналиновой наркомании, некая очарованность привычкой, как выражался Маугли, «дёргать смерть за усы» и лежит в основе мифа о детстве как об очень солнечном и безопасном времени. Спасибо рассказам вроде вышеупомянутых за то, что возвращают наш взрослый разум в это особое мироощущение: сразу становится так же страшно, как когда-то было, и так же при этом интересно и весело, но уже немного по другому поводу.
Достоверно детская оптика — не всё хорошее, что есть в «Юрких людях». Потерянность взрослых, лишённых привычных ролей и поэтому открытых чудесам, тоже воистину хороша. Но и ужасна не меньше. Вот бывший военный, герой «Зоны покоя Укок» — человек априори опасный, переломанный тем, что ему удалось пережить. Он отказывается от соблазна стать «на гражданке» самым опасным хищником, чтобы отправиться в паломничество на край света — и там пожертвовать собой, восстановив некий высший порядок. И опять видна большая деликатность автора, который хорошо расставляет детали, но полностью удерживается от пояснений. Хочешь — вытаскивай историю про ПТСР и чувство ненужности при резкой смене обстановки, а хочешь — про шаманскую трансформацию. Тут уж кто на что учился.
Кстати, в «лицейском» варианте сборника «Зона покоя…» стоит куда ближе к началу, сразу после «Мотылька», что немного сбивает настройки: слишком уж разные они по проблематике и настроению при всей схожести отдельных мотивов. Зато разделённые двумя очень разными, но более «камерными» рассказами о маленьких девочках, которые не боятся маргиналов, вдруг начинают работать, как надо. Прокладывается дорожка, ниточка от героя «Мотылька» Ефима, который тоскует по прежней жизни, но готовится к новой, через героиню «Двух утр», не понимающую всех опасностей и ужасов своего любимого нелегального базара и тоскующую по — с точки зрения взрослого — «этому аду» всей душой, через героя «Зимовки» — старого бомжа, подобно бабушке Ефима, со спокойным последним умилением созерцающего мир и готовящегося к смерти, к Оленю из «Зоны…», в котором соединились и тоска по красоте, порядку и сложности, которую он сохранил в явном аду, и понимание неотвратимости, и небоязнь нового — а ещё усталость и жажда покоя.
Некоторые рассказы на фоне прочих слишком просты и как будто удешевляют идею. Допустим, рассказ «Мапа Рома» можно было бы и не добавлять. В галерее потерянных, пограничных и забытых героев отец-одиночка явно смотрится хорошим экспонатом, но рассказу в целом явно не хватает сквозняка из-под двери, мутной тени из зеркала, ощущения, что тебе сейчас откусят не спрятанные под одеяло ноги. И особенно всё дело портит внезапная симпатичная соседка в конце. Она могла бы… эх, ладно, и так нормально. Первый опыт всё-таки. И явно было нужно чем-то разделить вставшие в новой версии рядом жутковатые «Зону покоя Укок» и «Она» — про девочку без собственных имени, прошлого и лица. Почему бы и не продолжением детско-родительской темы.
Что же такое эти «Юркие люди»?
Красивый магический реализм. Хорошо налаженная связь между ужасами снаружи и тьмой внутри. Достойный и умный младший современник «Калечины-малечины», «Оккульттреггера» и всей городской небывальщины Дарьи Бобылёвой. Не подражание, а хорошая, осознанная часть тренда. Или, если модное слово кажется легковесным и оскорбительным, — прекрасное продолжение уже устоявшихся традиций отечественной (простите, не удержалась) хтони.
17.10.2023