(Екатерина Манойло. Отец смотрит на запад. М.: Альпина нон-фикшн, 2023. — 272 с.)
Где-то на излёте девяностых, на границе между Россией и Казахстаном, меж двух цивилизаций — суннитско-мусульманской и православно-христианской, — в семье русской матери Наины и отца-казаха Серикбая живёт девочка. По паспорту Катя, в народе Улбосын. Забегая вперёд: и по жанру роман зависает где-то между. Между уверенной прозой и легковесной беллетристикой: тот самый случай, когда взяли высокую ноту и, не дотянув, утешились нижним регистром. О пресловутых нотах ещё раз чуть позже.
В доме Абатовых — там, где мама, папа, дочка — рождается долгожданный сын. У мальчика недуг: Маратик не говорит, а только напевает услышанные слова и фразы. Испытание ребёнком-юродивым оказывается матери не по силам, и она с головой погружается в религию. Дальнобойщик Серикбай хоть и не ласков с детьми, но всё же балует их игрушками, привезёнными из поездок. Одна из них и окажется косвенной причиной гибели мальчика. А трагическое обстоятельство — той трещиной, которая окончательно затянет семейную лодку на дно: выкрав накопленные мужем средства, Наина сбежит в монастырь; муж не пустится на поиски жены, а продолжит, как ни в чём не бывало, работать, копить заработанное, тихонечко спиваться, не замечать дочь. Так бы и ходила неприкаянная Катя-Улбосын с жирным пятном на школьном фартуке, если бы не deus ex machina — внезапная и спасительная развязка, возникшая на пороге их неприбранной квартиры в ипостаси бабушки. В прошлом преподавательница истории КПСС Ирина Рудольфовна, взвалив на себя бремя белого человека, именно так — по-киплинговски — высвобождает девочку из басурманского амбьянса, где в семьях ждут исключительно наследников (отсюда и второе неофициальное имя героини, которое переводится как «Да будет мальчик»), где уборная без канализации, где мужчины средь бела дня насилуют своих кузин.
Итак, казахская сага сменяется подмосковной, и продолжилась бы она наверняка, если бы смерть Серикбая и всплывший в связи с этим вопрос об имуществе не внесли свои необратимые коррективы. Засим под влиянием некой центробежной силы к сюжету притягиваются элементы триллера и хоррора, криминала с хищением женщин и драмы от самодурства мужчин… Только случайно обнаруженные деньги Серикбая (ни много ни мало пять миллионов рублей) распутывают этот клубок разножанровости.
Вступление рецензии не случайно навеяно аллюзией к зачину старой доброй сказки. Дебютному роману Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад» (2022) тоже свойственна некоторая инфантильность. Однако речь пока не о магическом элементе — не о приёме с линией умершего братика, который выведен в повествовании как некая звуковая субстанция. Инфантильна в первую очередь интерпретация ключевых мужских характеров. Все они — фольклорные злодеи.
Женские образы в книге прописаны куда рельефней. Это и колоритная тётя Аманбеке с её неоднозначным характером, и монументальная в своём эгоцентризме Наина. Может сложиться впечатление, что женщины в романе Манойло рулят. Отнюдь. Это доминирование — лишь проформа. Сила героинь заключается не в преодолении, не в борьбе, а в бытовой хитрости: свой путь к свободе женщины находят благодаря украденным деньгам.
Непрерывная дихотомия — ещё одна особенность текста Екатерины Манойло. Но это противопоставление не из разряда архаика-модерн, имперское-постколониальное, столичное-периферийное… Гораздо ярче в романе выражено противоречие иное, а именно: это проза с прицелом на социальную драму, смещённая в плоское чтиво.
Роман, как шахматное поле, делится на два контрастных поля. Смешанное со стойким запахом баранины пространство архаических убеждений — и пространство кардинально отличное, то, где по утрам — бабушкины оладьи, где театральный кружок и походы в Большой. Не сложно догадаться, какому из этих миров импонирует недолюбленная родителями Катя-Улбосын. Но странное дело: казахский пласт, с его женщинами в бархатных платьях с глянцем, с отрыгивающим после обильной трапезы кузеном, предстаёт куда более фактурным и пластичным, нежели стерильная подмосковная действительность, которая — ни дать ни взять хрестоматийная иллюстрация образцовой жизни. Тут налицо преобладание яркой национальной компоненты в творческом потенциале Манойло. Увы, с этим арсеналом автор распоряжается не как с ценностью, нуждающейся в трепетной шлифовке, а разменивает его на банальный треш вроде ночи в склепе с разлагающимся трупом и мобильным телефоном с неожиданно пропавшей сетью. Не оммаж, так привет Дэвиду Финчеру.
Автор обращается к пассам магического реализма (Маратик погиб, но голос его жив и напоминает обитателям поселка о совершённых ими грешках и провинностях). Того самого, который появляется в текстах эпигонов латиноамериканской версии реальности. Но если в сочинениях патриарха литературной ворожбы Габриэля Гарсиа Маркеса сюр — это выбранная писателем высокая нота, которая по мере развития сюжета превращается в гармоничную полифонию, то Манойло применяет магические трюки под стать фокуснице-дилетантке. Если в текстах первого иррациональное находится в органичном соседстве с повседневностью, то магическое Манойло — словно заплата на ткани нарратива — выглядит досадным мейнстримом посреди наметившегося было азиатского артхауса.
Название книги многое обещает. Это и возможное стремление отца героини вырваться из безнадежной глуши, и его обращение к демократичным ценностям Запада (в коллективном сознании Запад, согласитесь, накрепко связан с лучшей долей). Тем не менее от названия в романе остаётся лишь… название, вернее, намёк: лицом на Запад отец похоронен, а это значит, что в трактовке автора отец не более полезен, чем труп. Впрочем, «похоронен» здесь глагол — условный, но об этом ниже.
В своей книге Манойло обращается к различным паттернам: укрепившимся в сознании обывателя представлениям о ригидном мусульманском социуме. Точнее, к тому, каким именно должно представляться подобное общество. Ведь, с точки зрения пристрастного обывателя, совсем не важно, с чем мы имеем дело: со светским или с клерикальным, космополитическим или моноэтническим, экономически отсталым или прогрессивным мусульманским обществом. Азия она всегда — Азия. Чуждая и пугающая. С помощью этих паттернов-клише автор и создаёт некое псевдоэкзотическое полотно, контрастирующее с другим. Это другое в романе репрезентирует московская бабушка, передовая московская школа. Тогда как казахский контекст предстаёт окаменелым женоненавистническим артефактом, чуждым эволюции.
Сгущая краски на своем полотне, столь заворожившем российского читателя, писательница увлекается настолько, что допускает откровенно абсурдные вольности. Так, отец героини казах Серикбай после смерти оказывается не погребенным, а водружённым на стол для дальнейшего разложения. То есть, по мнению Манойло, в мусульманской общине покойник может не быть предан земле… Вуаля.
Тут закрадывается вполне предсказуемое подозрение: если тело умершего, согласно романистке, может перегнивать в склепе, вероятно, и все остальные ужасы, приписываемые ею казахской среде, есть ни что иное, как эксплуатация, попытка подыграть исламофобской инерции и собрать золотые плоды с этого благодатного дискурса?
Кто-то возразит, что мы, мол, имеем дело с художественной прозой, где сама муза велит фантазировать. Но как в таком случае быть с определением «социально-психологический роман», заявленным как в аннотации книги, так и в предисловии публикации произведения в авторитетном «Новом мире»? Разве столь строгая маркировка допускает снисходительность к необязательности, к пренебрежению достоверностью?
Роман «Отец смотрит на запад» затрагивает остро актуальные темы, такие, как гендерное неравенство, господство предрассудков, домашнее насилие… Однако разворот писательницы в конъюнктуру не только снижает градус обозначенных проблем, но и вызывает эффект ровно обратный — предвзятое отношение, и, как следствие, недоверие к феминистской повестке.
17.10.2023