На деревню свернули в сумерках. Максим выдохнул, потому что гирлянда плетущихся по Ярославскому шоссе дачников в зеркале заднего вида наконец сменилась темнотой. Впрочем, темнота была условной. Каждые десять-пятнадцать минут Марина Ивановна включала фонарик на смартфоне. В такие моменты салон заливало ядовитое розовое свечение, после чего следовало «Ну мааам!» от Алёны и неизменное «Я просто кормлю домовят. А фонарик сам собой включается» — от тёщи. Максим был далёк от тонкостей рациона тех самых домовят, но за три часа езды начал подозревать, что жрут они изрядно.
— Марина Ивановна, — Максиму снова светануло с заднего сидения, — а можете хотя бы фильтр на фонаре поменять? Чего он как в фотолаборатории светит?
— Что, опять включился? Максим, ты не поверишь! Это я марганцовку разводила и, видимо, капнула. Вот мы доедем, и я всё аккуратненько протру, хорошо?
Единственным приключением за всю дорогу стала новость по радио. Дерзкий побег из истринского изолятора совершила пятёрка заключённых, у которых прошло «всё как по маслу», что наводило расследование на определённые подозрения.
— Блииин, — этого только не хватало, — Алёна шлёпнула ладонью о колено. — Что-то стрёмненько с ночёвкой ехать, может обратно? Но семейный совет голосом Марины Ивановны решил, что Истра — это северо-запад, а Сергиево-посадское направление — это северо-восток, две большие разницы, поэтому не нужно паниковать, а нужно быть мужчиной.
Володькино начиналось после Т-образного перекрёстка: съезд налево вёл к старой церкви и пяти деревенским домам, дорога направо — к одноимённому СНТ. Дорога прямо шла до круглосуточного продмага-бытовки, который обеспечивал лапшой, мятными пряниками и алкоголем как деревенских, так и садоводов. Максим свернул направо. Туман выплывал отдельными клочками — слева, справа и спереди, как размноженный и обезличенный Каспер. Совсем недоброе и равнодушное привидение володькинской версии залазило на капот, растягивалось молочным коконом и всячески мешало Максиму высматривать дорогу.
— Скучно, такое в сториз не выложишь, — зевнула Алёна, закидывая телефон в бардачок. Как она ни старалась, её старенький айфон не мог поймать туман: только дорога в одну машину, кусты по бокам и короткий клин света впереди.
— Привидений через зеркало снимают, — пошутил Максим.
Алёна схватила его за плечо, затрясла:
— Левее, левее, левее, правее, Макс, ээээх! — Алёна вздохнула, потому что землистые неподвижные бугорки на дороге оказались лягушками. Максим, как мог, подхватил эту деревенскую версию «змейки», но «эээх» прозвучало в салоне ещё трижды.
Улица встречала темнотой. Наверное, соседи начнут съезжаться в субботу, ближе к обеду. Максим разжёг мангал.
— Марина Ивановна, несите мясо: «домовята» накормлены, а мы — нет! Пока потрескивали ветки в костре, Максим рассматривал уродливые кочки по всему участку. В отсветах огня кочки были не кочками, а бритыми под машинку учащимися городского профессионального училища. ПТУшники качали головами и, казалось, что-то замышляли. В прошлом году землеустроитель назвал это пучинистыми почвами. Что ему мешало понятно объяснить, что весной они так и будут тянуть свои горынычьи головы, каждый раз — в новом месте?
Темнота через забор зашуршала.
— Соседи, драасте, — это Мила. В своём линялом спортивном костюме она похожа на затерявшегося во времени посла олимпийских игр. Только в руке держит не факел, а телефон. — А я инет ищу, вот мои обещали фото внучки прислать, а вацап ну ни туда ни сюда здесь.
Она приближается к сетке забора, и Максим смотрит на её порезанное ромбами лицо. Зачем ей такая густая подводка на даче? Мила вплотную прислоняется к рабице и интересуется вполголоса:
— А новости-то слышали последние?
— Да слышали, слышали, говорят, истринские уголовники сбежали, — Алёна тычет палкой в непокорный уголь в форме лошадиной головы.
— Ох, Леночка, так это же не последние. Последние — что изолятор был не Истринский, а Сергиево-посадский. У лошадиной головы со щелчком отваливается морда, все вздрагивают, телефон Милы уплывает в молчании.
Перед сном тёща долго жалуется с антресоли, что душно натопили и где интернет. Максим дождался тишины и встал покурить. Он всегда ценил простые моменты. Ранние часы в субботу, на балконе, когда даже дворник ещё не распахнул свою кибитку. Или как сейчас, на природе: в городе звёзд нет, а здесь их — хоть обсмотрись.
— Э, хозяин, — сиплое из-под ворот. — Хозяева, есть кто, говорю?
— Максим, молчи. Никого нет, пусть уходят, — зашептала Алёна из глубины комнаты.
За воротами послышалась возня, потом звук сигнализации.
— А я говорила: загони во двор, — проснулась Марина Ивановна.
Максим выкидывает сигарету.
— Дайте фонарик, Марина Ивановна, мой сел.
Максим не хочет открывать калитку, поэтому поднимается по стремянке у ворот. Неловко перехватывает ступени одной рукой. Во второй руке аэрозоль с составом против животных как на двух, так и на четырёх ногах. Светит на визитёра.
Снизу на него смотрит капюшон, красные глаза и красные руки со сбитыми костяшками. Максим понимает, что это только эффект тёщиного фонаря, и нажимает брелок. Сигнализация смолкает.
— Машину зачем пинаешь?
— Хозяин, не обессудь, она качнулась, я просто поддержал, — скалится гость.
Максим украдкой осматривается. Прикидывает варианты. Сколько было беглецов? Пятеро? Трава совсем не примята, не похоже. Где ещё четыре? Алёна догадалась позвонить в 112? Ччёрт, здесь же не ловит. Писать мейл? Отправить Марину Ивановну к Миле?
— Докинь до магаза, а? Не то что трубы — душа горит! — сипит капюшон.
— Иди спать, а? Какой тебе магазин, хороший уже, — кажется, он всё-таки один.
— Тебе же 31–32, не больше? То-то же. А с моё поживёшь — поймёшь. Осмыслишь, в общем. Как старшим дерзить. А может это, парой соток выручишь? — не сдаётся гость. — Ибрагим, зараза, не даёт больше под запись. Но ничего, по осени пахать приспичит — поговорим тогда. Я, кстати, на беларуси тут колымлю. Кочка́-то одолела уже? Свисни как-нибудь — разберёмся.
Отлегло. Значит, из местных. Ещё несколько секунд Максим молча перебирает в кармане джинсовки мятую после заправки сдачу и баллончик, выбирая: откупиться или наказать.
— Ну, так и чё решил-то? Подсобишь?
Максим вспоминает старый психологический приём и кидает под берцы с розовыми шнурками купюры.
— Здесь двести. Через неделю занесёшь, понятно? — надеясь, что больше этого человека не встретит.
— От души, хозяин!
Т-образная развилка. Утро. У обочины — полицейская девятка, фургон скорой и шкода-йетти Милы. Мила звонит кому-то, одновременно кивает Максиму и, кажется, рассказывает сразу всем. Максим притормаживает и опускает стекло.
— Тут такой кошмар! Кто-то Вано ночью сбил. Ну да, тракториста нашего. Видать, через дорогу за водкой бежал. Ну к Ибрагиму, помнишь его, да, да, а к кому ещё. И где денег-то нашёл. Это ещё чего. Он вторые сутки не просыхал, участковый в доме Зинку нашёл привязанную, в синяках — забил бы её, если бы Бог к рукам не прибрал. Краем глаза Максим замечает тент, из-под которого видны два армейских берца. При дневном свете шнурки оказываются белого цвета. Поднимает стекло, газует.
До Ярославского ехали молча, только в одном месте Алёна кивнула на уже подсыхающую кляксу лягушки:
— Узнаёшь?
— Да. Кажется, это я убил.
17.10.2023
