(повесть[1])
Глава 12. Миша стал членом нашей семьи
В 1908 г. у мамы родился третий сын — Коля. Серёже было уже 3 года, и он развивался с особой прытью, то есть был очень энергичным и подвижным существом. С ним было очень трудно сладить. И Люля просто отказалась смотреть за ним.
— Нет, Мария Викторовна, что хотите, а с Серёжей я никуда не пойду. За ним не усмотришь. Того гляди в яму угодит, голову проломит. Нет, увольте меня лучше. Не возьму грех на душу.
И бедной мамочке приходилось бегать за Серёжей всюду. Слушался Серёжа только отца, который был с ним строг и непреклонен. Поэтому мама, когда только могла, перепоручала Серёжу отцу. Папа никогда от занятий с Серёжей не отказывался, и Серёжа любил и признавал отца беспрекословно.
Я учился во 2 классе и по-прежнему дружил с Мишей и сидел рядом. Он благодаря моей помощи выдвинулся в отличники и имел три четверки, остальные — пятёрки. Меня он любил, как и прежде, и считался у нас в доме своим человеком. Второй год мы брали его с собой на лето, которое в этот раз провели в Железноводске[1], недалеко от Пятигорска[2]. Железноводск считался детским курортом, и ежегодно там отдыхало много детворы. За лето ничего примечательного не произошло. Ходили на экскурсию на гору Бештау[3], Змеиную[4] и Развалку[5]. При восхождении на Бештау маме стало плохо, и её везли обратно на лошадях. Я стал уже достаточно взрослым, славился по-прежнему способностями сказочника, но все считали меня немного замкнутым и безмерно самонадеянным. Наверное, это не очень положительное качество, но его поддерживал и развивал дедушка. Он говорил:
— Если человек не уверен в себе, если он не старается быть лучше, более знающим и более способным, чем другие, — грош ему цена. В него никто не будет верить, никто не будет ему подчиняться, и никто не будет его слушаться.
Не знаю, насколько он был прав, однако названные недостатки были у меня на самом деле и в моей дальнейшей жизни и, как ни странно, оказались мне полезными и много способствовали моему росту как учёного и изобретателя. С Мишей я не раз начинал разговор на политические темы. Стал читать газеты. И, хотя они меня мало занимали, я стал понимать события, происходящие в мире. Я уже знал, кто такие народовольцы. Но о них всегда писали неодобрительно, как о смутьянах. Миша объяснил мне, что наш строй не народный и что многие очень культурные люди не только не одобряют его, но и работают втайне против него. Однако он упрямо ничего не говорил о том, кто его отец, какой тайной политической деятельностью занимается. То, о чём он сказал в прошлом, по дороге в Абастуман, когда на нас напали политические, он никогда не вспоминал и на мои вопросы не отвечал.
Мы заканчивали учёбу во втором классе и готовились перейти в третий. Отметки у меня, как всегда, были отличные, у Миши — хорошие. Никаких препятствий к переходу в следующий класс не было. Наша классная наставница предупредила, что с третьего класса у нас будут изучаться уже два языка — французский и немецкий, — и старалась выяснить, знаем ли мы какой-нибудь из них. Миша не знал никакого. Я сказал, что знаю оба этих языка, и особенно хорошо — французский. Воспитательница пристально посмотрела на меня, и я сконфузился, как будто что-то сказал не так, и покраснел. Эта манера краснеть без всякой причины долго доставляла мне неудобства, потому что люди привыкли считать: раз человек покраснел, значит что-то не так или он соврал. Изо всех сил я старался не краснеть, тем более без причины. Однако никак не мог избавиться от этой напасти.
Оставалось 10 дней до каникул, когда Миша не пришёл в школу. Я сильно заволновался и никак не мог дождаться конца урока. Наконец я побежал домой и застал Мишу у нас в доме.
— Мишенька, дорогой, что случилось? — воскликнул я и бросился к нему. — Я так беспокоился за тебя. Всякие мысли лезли мне в голову. Я думал: может быть, ты заболел или упал и разбился.
Тут я увидел, что глаза у Миши красные, заплаканные, и ещё больше заволновался.
— Ты не приставай к Мише, — сказала мама, — у него большое горе. Знай, но молчи. Мишиного отца сегодня ночью арестовали, а квартиру опечатали. Миша теперь будет жить у нас. Будет членом нашей семьи. Мы его любим и никому не дадим в обиду. Дедушка сказал, что теперь мы должны любить Мишу особенно сильно. Сказал также, что узнает, в чём дело, и постарается помочь. Но главное — просил никому ничего не говорить.
Я подошёл к Мише, сел около него, и так сидели мы молча долгое время. Каждый думал о своём. Я думал о том, чем я могу помочь Мише, как отвлечь его от горя, чтобы он скорее привык к новой обстановке. Прошло два дня. Вместе с Мишей мы ходили в гимназию. Там об аресте его отца ничего не знали, и поэтому учёба продолжалась, как будто ничего не произошло. Дедушка пришёл как-то очень мрачный и на все расспросы отделывался короткими, ничего не значащими ответами. Вечером он заперся с мамой в её комнате и о чём-то говорил с ней. Потом мама мне сказала, что дело Мишиного отца скверное, ему угрожает ссылка, и что дедушка, несмотря на свои связи и личное знакомство и даже дружбу с губернатором, ничем помочь отцу Миши не может. Самое главное, что на требование прекратить революционную деятельность и порвать со своими единомышленниками отец Миши ответил отказом. Дедушка сам хочет с ним поговорить. Для этого ему дадут свиданье. Но будет ли от этой беседы толк, дедушка не знает. Тут она добавила:
— Ты пока ничего не говори Мише. Он только разволнуется. И это ему ни к чему. Ты сам видишь, какой печальный он всё время. Ничто его не радует. Вера старалась как-нибудь развеять его тоску. Но ничего из этого не вышло.
Нас распустили на летние каникулы, но ничего насчёт нашего отдыха не было ещё решено. Мама была в положении и должна была летом рожать четвёртого ребенка. Кто это будет — девочка или мальчик? Мама хотела девочку, я — мальчика. Это было первое лето, когда все растерялись и не знали, что предпринять. Дедушка советовал отправить всех детей –— меня, Веру и Серёжу — на Зелёный мыс к Витушинским. Кстати, там тоже произошло прибавление семейства, и детей у Елены Викторовны стало пятеро.
Пока мы с Мишей осваивали наш сад, начала поспевать клубника, наливались плоды черешни. Вот-вот можно будет их рвать и наслаждаться их вкусным соком. Клубника удалась в этом году на славу, и каждый день Пётр приносил на стол сочные ягоды, мы ели их с сахаром и сливками. Однако разрешалось это делать только после обеда. Ни за что перед ним.
Много времени с нами проводила Ирочка, Верина подруга. Она стала совсем взрослой барышней, ей стукнуло уже 12 лет… Однако она по-старому благоволила ко мне, маленькому мальчику, и по-прежнему любила слушать мои рассказы. Как ни странно, она не любила читать и практически ничего не читала, а мои рассказы о прочитанном слушала затаив дыхание. Я продолжал зачитываться книгами самого разнообразного характера: от серьёзных повестей Достоевского и Тургенева до бульварной и криминальной литературы. От Агаты Кристи[6] до Жюля Верна — всё я проглатывал в самое короткое время.
Любил я также пересказывать прочитанное и делал это мастерски. Вот этими рассказами и упивалась Ирочка, слушал их и Миша — по-видимому, с удовольствием. Забирались мы, по старой привычке, на мушмулиновое дерево, и там я разливался в рассказах, но очень точно придерживался авторского текста. Память у меня была прекрасная, и пересказывал я со всеми сочными, иногда даже не очень приличными деталями. Но мне всё сходило с рук. Ирочка сидела как зачарованная, и мне доставляло особое удовольствие ощущать её близко от себя. Пока никаких физических чувств я не испытывал… был ещё очень молод, но уже зарождалась во мне какая-то чувственность, и было приятно взять Ирочку за руку, нежно её пожать и крепко держать, продолжая рассказ. Ирочка ничего не подозревала, она вся парила в мечтах, вслушиваясь в мой рассказ. Иногда к нам присоединялась Вера, но она была очень практична, постоянно требовала рассказывать быстрее, скорей к концу. Она требовала развязки и этим разрушала то напряжённое очарование и интерес, которые возникали от пересказа деталей. Кончалось тем, что я прерывал рассказ и переходил на другую тему. Вера нам, безусловно, мешала, и мы не любили её присутствия. Между мной и Ирочкой, несомненно, была какая-то неуловимая, но прочная связь, и мы радовались, когда были одни. Ирочка, к слову, была очень красивой девочкой, и на неё уже определенно засматривались молодые люди. Однако она ни на кого не обращала внимания.
Глава 13. Отдых в Кобулетах, или Явление Любы
Шло время, и надо было что-то решать. Утром мама объявила:
— Дети, настало время для летнего отдыха. Я приняла решение: своих старших детей, Веру и Виктора, отправить на Зелёный мыс. Я списалась с Лёлей и получила её согласие пригласить вас в гости на берег моря. Она пишет, что море в этом году такое голубое и спокойное, как никогда. Она рада будет видеть у себя моих старших детей. Серёжу, как ещё маленького и беспомощного, я оставляю с собой. Папа тоже приедет на Зелёный мыс, но позже. Вы же поедете с Люлей через два дня. Надо приготовиться. А ты, Витюша, собери книги, которые там будешь читать. Я знаю тебя, без книг — ни шагу из дома. Миша должен остаться здесь, всем понятно почему. Но я буду заботиться о нем по-матерински. Он знает, что я полюбила его и буду любить всегда.
Миша, который сидел здесь, поднялся, подошел к ней и нежно поцеловал руку. Действительно, в нашей семье он нашёл свой новый дом и новую семью. Мне было грустно, что я должен с ним расстаться, но что делать? Такова, видно, судьба, которую не сломаешь. Больше всех огорчена была Ирочка, которая последнее время почти все дни проводила у нас. Ей было особенно, как она уверяла, грустно расставаться со мной, и в доказательство своих слов она нежно обняла меня и поцеловала в щёку. Скажу откровенно: мне это было очень приятно, но, к моему ужасу, я весь залился краской. Я не разучился пока краснеть и на этот раз покраснел не без причины.
Расстояние до Зелёного мыса было небольшое, и поездом мы преодолели его за 8 часов. В Кобулети[7] мы пересели на дачный поезд, в открытый вагон, так как на платформе Зелёный мыс останавливались только дачные поезда, и так добрались мы до тёти Лёли. Нас на платформе никто не встречал и не должен был встречать, поскольку было неизвестно, на какой дачный поезд мы попадем. Мы погрузили на себя немногочисленные вещи и пешком поднялись на дачу Бялусских. Ходу было не более 20 минут, но все в гору. Шумными приветствиями встретила нас ватага детей Бялусских. Все ждали нас и были рады нашему приезду. Елена Викторовна и Никодим Антонович уже давно переехали на дачу. Они предоставили нам две просторные комнаты на втором этаже. Помнится, я уже описывал многокомнатную дачу моей тёти. То, что нам предоставили комнаты на втором этаже, т. е. на уровне верхней спортивной площадки, особенно обрадовало меня. Я буду ближе к спорту, ближе к теннису, по которому так скучал. Как ни странно, дедушка в нашем Кутаисском саду не создал ни одного теннисного корта, хотя там можно было организовать даже два или три — например, в районе Рионской набережной.
Мы разместились так. Я вместе с Люлей, Вера в другой комнате одна. Она теперь была взрослой барышней, и ей оказали почет. Вскоре нас позвали ужинать. Тетя Лёля объявила, что принятые у Бялусских журфиксы[8] продолжаются. Первый журфикс состоится в воскресенье через три дня. На нем мы послушаем новые стихи, которые сочинила Светлана, и рассказы Котика, который только что вернулся из Тифлиса, где он гостил у Анны Викторовны Апель[9], третьей дочери дедушки.
Я страшно обрадовался, что выбор не пал на меня. Мне совсем не хотелось сразу выступать с повествованиями, хотя я и был силён в рассказах, и было их у меня заготовлено на все лето и даже с излишком. Разошлись рано, не пошли гулять по саду, отложили это на утро, а сейчас надо спать, спать. Утром мы с Верой поднялись чуть свет и помчались к морю. Погода стояла солнечная, ясная, однако солнце ещё не показалось из-за гор, и на берегу было тенисто и холодно. Но нас ничто не могло остановить, мы быстро разделись и бросились в волны. Всё тело как бы отдалось ласковому прикосновению воды. Мы поплыли в море, не думая, что первый раз надо купаться осторожно. Первой вспомнила об этом Вера, когда мы были уже далеко от берега. Наверное, заплыли метров за 600. Теперь горы не затемняли солнце, и оно ласково светило нам и радовало ранним утренним теплом.
— Витюша, плывем обратно. Первое купание не должно быть продолжительным. Наверное, мама рассердилась бы на нас. Да и Люля, если бы была с нами, запретила бы сразу заплывать так далеко.
Я повернулся на спину и медленно поплыл к берегу. Вера последовала моему примеру. Мы плыли рядом медленно, слегка подгребая под себя воду, и разговаривали о том о сём, а больше ни о чём. Основной темой разговора было море. Как мы его любим. Как хорошо, что мы приехали сюда отдыхать. Наверное, это будет прекрасный отдых, и, главное, мы сможем ещё лучше научиться плавать. Наверное, тот ненастоящий человек, который не умеет хорошо плавать.
Беседуя так, мы незаметно доплыли до берега и разлеглись на гальке. Море на Зелёном мысу очень хорошее, но берег покрыт крупной галькой и по ней больно ходить. Говорят, в Кобулетах берег — какого нет нигде… Там очень мелкая мягкая галька, прямо как гречневая крупа, и песка очень мало. Поэтому даже в бурю вода не становится мутной, а остаётся чистой и прозрачной в течение всего шторма. Надо побывать там и проверить это самим. От долгого пребывания в воде, пока ещё утренней и холодной, губы у нас посинели, и мы поняли, что в таком виде являться на дачу нельзя. Мы оделись и пошли домой медленно, стараясь по дороге согреться. Появилось солнышко, мы посидели под ним на верхней спортивной площадке, совсем согрелись и заявились на дачу к утреннему чаю.
Тетя Лёля сделала нам замечание, что утром так долго нельзя пропадать на море, а надо заниматься гимнастикой и спортом. Но для первого дня — амнистия, только предупреждение на будущее. После завтрака мы провели время со старшими детьми тёти Лёли, которые были почти нашими сверстниками. Старшая, Светлана, была высокая, по-мужски сложенная девушка, ей свободно можно было дать 14 лет, в то время как ей было всего 12 лет. Котику было 10 лет, но он тоже выглядел старше своих лет. По-видимому, они все пошли в отца, Никодима Антоновича, высокого рослого мужчину весом на все 100 кг.
Черешня, клубника и ранняя вишня были в самом разгаре, и мы могли их есть, как говорится, в своё удовольствие, «на все сто». Однако были новости: если прежде можно было лазать свободно на все деревья и там лакомиться фруктами, то теперь это запрещалось, и ягодами и фруктами можно было наслаждаться только с блюд, которые стояли на веранде в огромном количестве, без всякого ограничения. Фрукты собирали слуги, а иногда и сам Никодим Антонович. Конечно, лакомиться фруктами прямо с дерева куда более приятно, чем с блюда, но что поделаешь. Запрет есть запрет.
Днём я играл в теннис со Светой. Долгий перерыв отразился очень сильно на моём умении играть в теннис, и я позорно проигрывал сет за сетом. Ничего, стенка во дворе дачи стояла на месте по-старому, и я упорно бил в неё мячом, отрабатывая свой драйв и тренируя бэкхэнд[10]. Что касается подачи, то её можно было усовершенствовать только в игре на корте. Потом мы играли «дубль»: я со Светланой против Веры с Костей. Победили мы, но заслужили победу благодаря Светиной игре. Всё-таки теннис — очень хорошая, полезная и благородная игра. Она тренирует бег, ловкость, рефлекс и делает человека ловким, изящным и мужественным. Я должен в совершенстве научиться играть в теннис, и я добьюсь этого во что бы то ни стало.
Воскресенье доставило нам большое удовольствие, я даже не предполагал, что Светлана настолько талантлива и сочиняет такие прекрасные стихи. Позже я списал многие из её стихотворных новелл и красовался, читая выдержки из них на наших литературных вечерах в гимназии. На этом журфиксе Светлана прочитала новеллу о безумной любви американского юноши к голливудской звезде экрана[11]. Юноша приехал в Лос-Анджелес и случайно познакомился со звездой — прекрасной девушкой-артисткой, сводившей с ума всех мужчин города. Она обратила внимание на юношу и была любезна с ним всего один вечер, а потом она забыла его и завертелась в вихре голливудского безумия. А юноша сразу влюбился в звезду и уже ни о ком другом не мог думать. Перед его глазами везде и всюду стоял её образ — образ той, которая теперь просто не замечала его; бедный юноша не нашел ничего лучшего, как застрелиться у неё на глазах. Тема была весьма тривиальная. Я читал подобное во многих комиксах, однако Светлана нашла для новеллы такие слова, сочетания и рифмы, что все просто заслушались. Когда она кончила читать, я подбежал к ней и поцеловал её прямо в губы. Света сначала ничего не поняла, потом громко рассмеялась и, в свою очередь, расцеловала меня, вызвав во мне ещё больший восторг. Я не замедлил заявить ей, пока все ещё молчали:
— Ты, Светик, как светлячок во тьме, осветила нам дорогу возможного, но потерянного счастья, и я благодарю тебя за радость, которую ты нам доставила.
Сказал — и весь залился краской. Вот эта ужасная напасть, данная мне природой. Как она меня подводит! Все были поражены моей тирадой и с удивлением смотрели на меня. А тётя Лёля сказала:
— Витя! Да ты стал совсем большим! И вырос, и возмужал. Это ты здорово сказал о Свете. Действительно, она талантливая писательница и, наверное, станет знаменитой.
Все наперебой хвалили Свету, но она продолжала задумчиво смотреть на меня, удивляясь тому, что я сказал о её выступлении. Затем Костя рассказывал о Тифлисе, какой это замечательный город и как весело в нем живётся. Наши кузены Кися и Витик — очень славные дети, но они ещё очень маленькие и с ними скучно. Зато Костя посещал театры. Слушал оперы «Евгений Онегин», «Пиковая дама» и «Садко». Для меня всё это было пустой звук, так как я всего два раза ходил в Кутаиси в театр на детские представления, которые мне, правда, не очень понравились. Примитивные действия, ничего не имеющие общего с интригами прочитанных и перечитанных мною комиксов, которые я крепко держал в памяти и которыми собирался поразить всех на предстоящих журфиксах.
На следующее утро мне вдруг пришла мысль, что следует написать письмо Ирочке и поделиться с нею впечатлениями о первых днях отдыха. До сих пор я никому писем не писал, и меня поразила сама мысль о письме. Я сразу сел за стол и написал: «Ирочка! Прямо тебе скажу, что часто думаю о тебе и вспоминаю, как мне было хорошо, когда ты приходила к нам и мы сидели вдвоём, а ты с интересом слушала мои рассказы. Здесь, вдали, мне особенно не хватает тебя. Как было бы хорошо и чудесно, если бы вдруг ты оказалась на Зелёном мысу вместе с нами, и я вновь мог бы держать тебя за руку и рассказывать тебе всякие небылицы. Если у тебя найдётся время и ты тоже соскучилась по Вере и по мне, черкни пару слов. Твоё письмо было бы большой радостью для нас. Жму крепко и целую ручки. Твой Витя».
Я сразу запечатал письмо в конверт, надписал адрес — конечно, мамин — для передачи Ирочке и бросил письмо в ящик у ворот нашей дачи. Позже я много думал, что заставило меня написать Ире это письмо, что означало оно для Ирочки и какие могло иметь последствия. Раньше я об этом никогда не задумывался. Просто Ирочка меня непонятно притягивала к себе, и я думал о ней как-то по-особенному. Не прошло и недели, как пришло письмо Верочке. Это было Ирочкино послание, где она писала, что соскучилась по ней, и ей очень хотелось бы на недельку приехать в Зелёный мыс в гости к тёте Лёле, если, конечно, она пригласит её в гости. Она писала, что Мария Викторовна сама высказывала эту мысль, зная, какая её сестра Лёля гостеприимная. В письме обо мне не было ни слова, и я решил, что мое письмо до неё не дошло, и на этом успокоился. Тётя, которой Вера показала письмо, сразу заявила, что любая Верина подруга для неё желанный гость и что она с радостью примет её в наше общество. Так Вера и написала ей в ответном послании.
На воскресенье был назначен очередной журфикс, на котором предстояло выступать мне с рассказом по моему усмотрению и затем исполнить на рояле какую-нибудь вещь, также сделав произвольный выбор. Музыкой я занимался очень прилежно. Грасильда Вячеславовна была мной довольна, считала занятия успешными и пророчила мне славное музыкальное будущее, во что я, конечно, не верил, так как предназначал себя для другого. Здесь, на даче, перед обедом я аккуратно играл на рояле, и мне было не трудно выступать официально на вечернем журфиксе. Но вот о чём рассказать вечером так, чтобы все заинтересовались, я никак не мог решить. Все думал, думал, но решения не было. Может, что-нибудь из Тургенева? Приближалось воскресенье, а я ещё ничего не решил и волновался всё больше и больше.
Наконец наступило воскресенье. Утром все пошли на пляж. Я много плавал с Костей. И мне всё хотелось спросить его, о чём мне сегодня рассказывать. Но не решался и всё молчал. Подошел час сбора на журфикс. Кроме своих, на журфикс пришли две девицы с дачи Барятинского[12] — той, что стоит на скале прямо над берегом. Я никогда раньше их не видел. Тётя Лёля открыла журфикс, как всегда, сообщением о том, как прошла неделя, что интересного произошло, кто отличился или провинился и что об этом все думают. Потом она объявила, что вечер начинается моим выступлением, что не следует думать, будто я ещё очень молодой и мои выступления неинтересны. «Наоборот, — продолжила она, — вы сами убедитесь, что Витя не по годам развит и его по-настоящему можно заслушаться». Я не ожидал таких похвал и сразу сообразил, что это мне не на пользу. Поэтому я встал и попросил разрешения сыграть сначала на рояле. Мне разрешили. Я сыграл этюд для левой руки Скрябина и ноктюрн Шопена. Мне поаплодировали, но было видно, что я никого не изумил. А я думал, что, играя одной рукой столь трудное произведение, я вызову восторг и удивление. Настал момент рассказа, и только в эту минуту мне стало ясно, что рассказать надо обязательно о трагедии одной семьи артистов Голливуда, и я начал так:
— В прошлый раз мы слушали трагическую повесть о любви молодого человека к знаменитой голливудской кинозвезде, гордой, своенравной и равнодушной к его любви. Молодой человек покончил с собой на глазах у любимой. Печальная история. Но в Голливуде произошло другое, ещё более страшное и жестокое происшествие.
Один молодой человек задался целью сделаться знаменитым героем кино. Он пришёл к известному режиссёру Петерсу и заявил ему, что желает сниматься в его боевиках. Петерс ответил, что одного желания мало, нужен талант, это, во-первых, и, во-вторых, необходима подходящая роль, которой ни сейчас нет, ни в ближайшем будущем у него не будет. Все роли уже отданы достойным и опытным актёрам. Молодой человек сначала просто настаивал, а потом стал грубить и угрожать. Режиссёру пришлось применить силу и выгнать дерзкого претендента из помещения студии. Вечером, придя домой, Петерс рассказал всё своей молодой жене, известной кинозвезде, снимавшейся во многих фильмах, но сейчас отдыхающей в ожидании потомства. Молодая женщина должна была скоро родить.
— Напрасно ты был груб с молодым человеком. Наверное, он был в отчаянии. Надо было хотя бы пообещать ему что-либо в будущем. Так он хотя бы жил с надеждой.
Через два дня режиссёр вылетел в Париж на очередные съемки. Дома с женой он оставил свою сестру и её молодого сына. Дом, где они жили, был расположен в саду недалеко от побережья и находился под охраной сторожа. Жена режиссёра не скучала, к ней каждый вечер приходили гости, занимались музыкой, пением и танцами. Так было и в этот роковой вечер. Банда из четырёх мужчин ворвалась в дом в девять часов вечера. Так установил шериф, производивший расследование. Сначала они связали и заперли в сторожке у ворот сторожа. Затем вошли в дом. Приказали всем встать лицом к стене. Всего вместе с гостями было семь человек. Никто не имел оружия, и всем пришлось подчиниться приказу. Бандиты связали всех по рукам и ногам, затем заклеили лейкопластырем рты и начали по очереди ножами убивать одного человека за другим. Жене режиссёра вспороли живот так, что все внутренности вывалились наружу. Когда всё было кончено, один из мужчин, по-видимому главарь шайки, сказал:
— Так я отомстил Петерсу! Жаль, что он оказался в отъезде. Но ничего, месть не заставит его ждать.
Кровью своих жертв он написал на листах бумаги: «Месть! Месть! Месть!» Уходя, они убили и привратника. Только на следующий день, когда пришёл молочник и увидел убитого сторожа, всё открылось. Шериф, производивший расследование, не мог смотреть без слёз на прекрасную женщину, лежащую в луже крови. Он задал себе вопрос, кто мог совершить такое страшное злодеяние. Врагов у пострадавших не было. Они славились добротой и готовностью помочь всем, кто нуждался в помощи. Славились они и благотворительностью. За что же «месть»?
Режиссёр, который прилетел сразу из Парижа, сначала тоже не понял, за что «месть», кто мог мстить и по какому поводу. Он был убит горем: потерять сразу любимую жену и так и не родившегося сына (в чреве оказался мальчик)! Только на следующий день ему пришла мысль, что с убийством, возможно, связана его встреча с молодым человеком — претендентом на роль. И чем больше он думал об этом, тем вероятнее казалась причастность этого человека к убийству жены и всех её гостей. Он сразу рассказал обо всём шерифу. Но сколько ни искали преступника люди шерифа, они не могли напасть на его след.
Прошёл месяц, происшествие стало забываться. Как вдруг к шерифу пришла женщина легкого поведения и сказала ему, что она сидела с одним молодым человеком, который под воздействием большой дозы наркотиков рассказал ей о совершённом им преступлении и о том, что он расправится так со всяким, кто встанет у него на пути или будет против него. Услышав это, женщина испугалась и решила всё рассказать шерифу, чтобы спасти свою жизнь, так как, несомненно, преступник не оставит её в живых как невольную свидетельницу его признания.
Вооружённый отряд полицейских сразу направился к указанному месту и действительно застал там преступника в совершенно невменяемом состоянии. Молодой человек был схвачен. Он сразу выдал своих сообщников. Но удивительнее всего было то, что он не испытывал никакого раскаяния и пошёл на казнь вместе со своими сообщниками, насвистывая весёлую песенку[13].
Я кончил, но все сидели молча с широко открытыми глазами, и мне стало не по себе. Зачем я рассказал такую страшную трагическую историю? Первой заговорила девушка, пришедшая с дачи Барятинского:
— Ой, какой ужас! Разве можно рассказывать такие страшные истории?! Да ещё так образно. Я всю ночь не буду спать.
Сразу заговорили все. Напали на меня, зачем я рассказываю такие страсти. Тетя Лёля подошла ко мне, потрепала по плечу и сказала:
— Ты рассказываешь здорово, но лучше таких страхов не касаться вовсе. Я запрещаю рассказывать такие ужасы. В следующий раз мы ждем от тебя чего-нибудь более радостного и приятного.
На всех мой рассказ произвел тяжёлое впечатление, и все решили, что на сегодня хватит, и заторопились разойтись. Я был, конечно, огорчён, что мой рассказ вызвал у всех такое мрачное настроение. Лучше было бы рассказать что-либо с хорошим концом. Даже Вера осталась недовольна моим рассказом и попросила ничего подобного больше не рассказывать.
Значит, люди стремятся ко всему хорошему, светлому, а горе, боль и страдание они хотят обойти стороной, и это, конечно, правильно. У меня в запасе историй с хорошим концом сколько угодно, вот и буду рассказывать такие именно истории. Я окончательно пришёл в хорошее настроение, когда девушка с дачи Баратинского подошла ко мне, похвалив за умение образно и захватывающе рассказывать, и пригласила прийти к ним в гости и побаловать их компанию хорошим рассказом. Я решил заранее осторожнее выбрать тему.
Жизнь на даче шла своим чередом. Много времени я уделял теннису, а когда не было партнеров, бил мячом в стену (такое полезное занятие). На неделе пришло письмо от Ирочки, адресованное прямо мне. Вот новость. Письмо принесла Люля, которая каждый день ходила за газетами и почтой. Улыбаясь, она повертела письмо перед моим носом и сказала:
— Вот тебе первое письмо, прямо на твой адрес. Не рано ли? Интересно, от кого?
Я взял письмо, повертел его, осмотрел со всех сторон — обратного адреса не было. Письмо едва-едва пахло духами. Меня это очень заинтересовало, и я вскрыл его. Письмо было от Ирочки — длинное, очень нежное и дружеское. Она писала: «Я обо всём рассказала маме, то есть о тех чувствах, которые я питаю к тебе, о том, что мне приятно быть с тобой, радостно, когда ты держишь в своей руке мою руку, и как восторженно я воспринимаю твои рассказы. Мама сказала, что отношение моё к тебе нездоровое и вообще девочке в 12 лет так чувствовать не полагается, слишком рано. И маленькому мальчику тоже. На это я ей сказала, что, во-первых, мы с тобой одинакового роста, ты плечистый и спортсмен, главное, что ты развит физически и умственно не по годам… И потом я сказала, что, наверное, люблю тебя, очень люблю. Мама засмеялась и сказала, что не пустит меня на Зелёный мыс, и что всё это надо отложить на 6-8 лет. “Ведь не замуж же ты собираешься выходить за Виктора? Это просто, — говорит, — комедия. Наверное, Витя об этом пока и не помышляет. Вот потеха! Ты хорошенько подумай, как это всё смешно и несерьёзно”. Витя, я и подумала. Всю ночь не спала и полагаю, что мама не совсем права, хотя всё обстоит так, как она говорит. Между нами разница в три года, и она останется на всю жизнь. Захочешь ли ты иметь жену старше себя? Наверное, нет. Обо всём рано ещё и думать. Наверное, нам лучше не встречаться, и все покажется иным. Конечно, я к вам не приеду. Но, когда ты вернёшься в Кутаиси, разреши мне приходить и слушать твои рассказы. До свидания, целую тебя в щёчку. Твоя Ирочка».
Я перечитал письмо несколько раз, стараясь понять его действительное содержание. В прочитанных мной романах любовь описывалась по-разному. Однако любовь я относил всегда к другим людям и отношениям. Свою любовь к маме, Вере, Люле, папе и к дедушке я понимал как чувство преданности и большой дружбы. Вне всякого сомнения, что к Ирочке я подсознательно чувствовал нечто совсем иное, но не понимал, почему это чувство надо откладывать на 6-8 лет. Разве оно станет другим? Конечно, мысли об Ирочке отнимали время от учёбы, занятий, музыки и спорта, от чтения книг. Наверное, сначала нужно научиться всему, а уже затем думать о любви к женщине. Что же, наверное, Ирочка права. Надо сначала сделаться образованным взрослым мужчиной, а уже потом отдаваться любви к другому существу. Я поцеловал почтительно полученное письмо, аккуратно его сложил и спрятал в одну из прочитанных книг. Никому это письмо не покажу, а буду держать и хранить его бережно, пока не вырасту. Тогда я приду к Ирочке и скажу: «Вот я стал взрослым, но чувства к тебе не изменились. Давай будем всегда вместе. Выходи за меня замуж…» И я возьму её за руку, уже с полным правом на это, и поведу её по жизни к счастью. А пока буду ждать и, главное, совершенствоваться.
* * *
Начались уроки по языкам, и тут сразу выяснилось, что мне на этих уроках делать нечего, так как языки я знал хорошо. Француженка, которая преподавала оба языка, французский и немецкий, сказала, что я должен ей помочь в преподавании и взять на себя неуспевающих. Мне не особенно нравилось возиться с оболтусами, которые не хотят изучать язык. Но выхода не было, и я возился, раздражаясь и огорчаясь от выполнения столь трудной задачи.
Мой братец Коля, в противовес Серёже, был чрезвычайно спокойным ребенком. Он никогда не плакал, даже когда у него болел животик. За ним неотлучно следила Люля, которая изменила мне совершенно. Не то чтобы она разлюбила меня, нет. Её привязанность ко мне осталась прежней, но у неё не оставалось времени для меня.
Неизменной была привязанность ко мне дедушки — как и моя к нему. Мы часто вспоминали Тамару, которая так внезапно исчезла из моей жизни. Что случилось с ней — осталось тайной, которая так и не раскрылась. Дедушка думает, что её быстро увезли из Кутаиси и она никак не могла сообщить нам об этом. Трогательной и интересной была моя встреча с Ирочкой. Она пришла буквально на следующий день после нашего приезда. Встретила меня очень ласково. Поцеловала в щёчку, но ни словом не обмолвилась о письме, как будто его и не было. Мы провели время в саду вместе с Верой, которая ничего не знала. Были веселы, как будто ничего не произошло. А может быть, ничего и не было? И я просто не понял её письма и вообразил бог знает что. Это и к лучшему, пусть всё будет, как было. Когда Ирочка уходила, она пристально посмотрела на меня и сказала:
— Я жду, что ты будешь опять рассказывать интересные истории, как раньше. Кроме того, ты должен рассказать мне о себе, как ты провёл отдых, чему научился, что приобрёл в спорте. Я приду в воскресенье. Расскажи что-нибудь. У тебя ведь, Витенька, припасён такой богатый багаж разных историй, и все они, наверное, отменные. До свидания.
Итак, жизнь пошла по проторенному пути. Осложнилась она только в результате появления малышей Серёжи и Коли, за которыми надо было зорко следить и охранять от падения.
Пришло наконец письмо от Миши. Он писал, что живут они вместе с отцом совсем свободно. Отец должен только ежедневно являться на пункт регистрации. По-прежнему отец сапожничает, и это дает ему приличный доход. Миша устроился в ремесленное училище и учится хорошо. Очень скучает по мне. Но мы уже, видимо, никогда не увидимся. Отец выслан на 15 лет. Это огромный срок. Что произойдет за это время, никто не знает. Миша всем клянется в любви и благодарит за ласку, которой он никогда не забудет.
Год прошёл почти незаметно. Зима была мягкая и теплая. И вот как раз в такую тёплую зиму я простудился и сильно заболел. До сего времени я ничем не болел, даже лёгкой простудой или насморком. И вот поди же ты, заболел воспалением обоих лёгких в самой сильной степени, затем обнаружилось воспаление среднего уха, и в довершение началось воспаление мозга. Всё в доме перевернулось. Температура поднялась до 400 С. Доктор нашего дома Топоров, лучший врач Кутаиси, разводил руками, не зная, что ещё предпринять. Банки, компрессы, уколы чередовались один за другим, но температура не спадала. От меня остались только кожа да кости. Мама потеряла голову, плакала, папа ни с кем не разговаривал, только вопросительно смотрел на доктора. Дедушка сидел у моей кровати и не хотел уходить. Он доставал какие-то редкие, безумно дорогие лекарства и тоже с надеждой смотрел на врача. Топоров не прятал глаза, потому что был уверен, что я умру.
Так между жизнью и смертью я провел 10 долгих дней. И наступил кризис. Температура упала до 35,40 С. Я лежал без сознания мокрый, дедушка сидел рядом и закутывал меня, чтобы не продуло и чтобы как-нибудь согреть. Топоров пришёл и сказал:
— Он будет жить. И, наверное, долго. Но его надо сейчас поддержать. Первое, надо купить отжимку и выжимать сок из сырого парного мяса.
Отжимка появилась мгновенно, парное мясо тоже, и эту гадость мне пришлось пить несколько раз в день. Так, день за днём ко мне возвращались силы, появился аппетит, и мне было разрешено всё расширять и расширять ассортимент блюд. Когда мне разрешили встать, я был так слаб, что ноги подкашивались, и я падал. Потом я учился ходить. Доктор Топоров сказал, что меня надо повезти на море для восстановления сил. Было ещё рано выезжать на отдых, но совет врача был для нас законом, ведь именно доктор Топоров спас меня от смерти.
И вот, в апреле мы выехали на море в Кобулеты. Дедушка заранее поехал туда и снял нам двухэтажную роскошную дачу — наверное, лучшую в Кобулетах. С нами на дачу выехали Люля, повар и служанка. Для них отвели комнаты при кухне. Именно в Кобулетах я узнал, что такое хороший пляж с изумительной, совершенно мелкой галькой — такой, как гречневая крупа, которая перемешалась с залежами крупного песка. По берегу, покрытому такой галькой, можно было спокойно идти босиком, не устать и не повредить ноги. Но главной ценностью берега было то, что в этой гальке на каждом шагу встречались слёзки прозрачного камня всех цветов. Сиди себе, перебирай рукой гальку и разноцветные слезинки разного размера и цвета — розовые, красные, жёлтые, зееленые и даже голубые.
Каждый день мы сидели подолгу на берегу и собирали камушки всех цветов и оттенков. К концу лета набралось несколько жестянок таких камушков. Одну из них я предназначил Ирочке. Когда я был болен, она ежедневно приходила к Вере, сидела у неё и старалась поточнее узнать о состоянии моего здоровья. Когда мы уезжали, она пришла на вокзал, принесла большую коробку печенья и долго стояла на платформе, смотря на удаляющийся поезд. Здоровье моё быстро шло на поправку. Мне уже разрешали плавать — правда, не далеко и в основном вдоль берега. Однако я чувствовал, как силы вновь возвращаются в моё тело. Аппетит стал замечательный. Повар баловал меня вкусными блюдами. А Люля ходила на базар и приносила мне раков, которых я так любил. Все радовались моему выздоровлению. Однажды я сказал маме, что всё здесь хорошо, все заботятся обо мне и ухаживают за мной.
— Но, мамочка, мне скучно, нет Миши, с которым я привык проводить время и беседовать. Может быть, Вера пригласит Ирочку или кого-нибудь из Бялусских? Ведь они здесь под боком. Всего два часа езды. Мамочка, ведь дача у нас огромная. Смотри, сколько комнат.
— Конечно, я подумаю о тебе. Но посмотри, весь берег усеян людьми. Почему ты ни с кем не познакомишься? Такие хорошие девочки и мальчики. Ты приглядись к ним получше. Может быть, найдёшь друга или подружку.
А ведь и правда: мы на даче, кругом дети, дети и дети. Ведь Кобулеты — детский курорт. Надо осмотреться. Когда плаваешь — не трудно познакомиться с хорошим пловцом. Вере я тоже наказал присмотреться к девочкам её возраста или немного меньше. Мне мои однолетки, наверное, не подойдут, учитывая мое развитие и образованность. Вера посмотрела на меня и улыбнулась. Затем сказала:
— Витенька, я вижу, ты совсем выздоровел. Вот и без девочки уже не можешь жить. Я для тебя как путеводная звезда: готовлю, подбираю тебе подружек. Что бы ты делал, если бы меня у тебя не было?
Сказала — и засмеялась. Верочка — верная сестра и очень меня любит, с ней не пропадёшь. Я подбежал к ней и крепко её поцеловал. Вера совсем растаяла и пообещала завтра же познакомить с интересными девочками. Их там на берегу много.
Назавтра я сам устроил «охоту» на девушек. Плыл вдоль берега и внимательно осматривал купающихся. Но ничего интересного не обнаружил. Все больше дети 6-9 лет, плещутся на прибое, не плавают. Плавающих встретил только трёх парней 12–13 лет. Это не для меня. Вернулся обратно. Смотрю, Верочка лежит на берегу, а рядом с ней девочка её лет. Вера увидела меня, вскочила и кричит:
— Куда ты уплыл? Мы тебя ждём. Вот Люба из Тифлиса, живут здесь, через дом от нас. Скучают, так как кругом мелюзга, ничего интересного. Я говорила ей о тебе как о хорошем рассказчике. Она не верит, смеется, говорит, что маленький, хоть и рослый. Покажи Любе, как ты плаваешь, она тоже умеет, так что вы будете отличной парой. А главное, заговори ее, чтоб она в тебя поверила.
— Вера, ты всегда преувеличиваешь! — сказал я и обратился к Любе:
— Однако я очень рад с Вами познакомиться. Давайте начнём с плавания. До сих пор мне не разрешали заплывать далеко. Но ради Вас я готов дерзнуть и проплыть в море, ну, хотя бы на 100 метров! Это считается для меня разрешённым пределом. Но я могу проплыть и километр.
Болтая таким образом, мы вошли в воду. Вера последовала нашему примеру, и мы втроём поплыли вперёд. Заплыли довольно далеко, этак метров за 300. Вера заявила, что не разрешает мне плыть дальше, и мы повернули назад. Пока плыли, я успел рассказать Любе о нашем Кутаисском саде и, по-видимому, описывал его так красочно, что Люба сказала:
— О, как мне хотелось бы посмотреть ваш сад! — и уже ласково посмотрела на меня.
— Ловлю Вас на слове! Я приглашаю Вас в гости к нам в Кутаиси. Мама подтвердит сейчас же это приглашение. Только вчера мы говорили о Вас, ещё не зная Вас. Вы увидите сад и будете очарованы им. Я нисколько не преувеличиваю!
— Что это вы, ребята, выкаете? Молодые люди нашего возраста говорят друг другу — ты! Ты не возражаешь, Люба, чтобы Витя говорил с тобой на ты?
— Ну, конечно, согласна!
— Витя, учти замечание и говори с Любой на ты, как это нам полагается!
Я посмотрел на Любу и понял, что от прежнего, слегка покровительственного тона и отношения ко мне не осталось и следа. Она сидела прямо и внимательно и доброжелательно смотрела на меня. Вера пригласила её зайти к нам познакомиться с мамой и, если родные разрешат, пообедать с нами и поиграть в волейбол. Мы как раз только-только натянули на спортплощадке сетку. Все вместе пошли сначала на Любину дачу. Там нас встретила нарядно одетая женщина, мать Любы, с которой мы познакомились и у которой попросили разрешения Любе у нас пообедать. Мать Любы посмотрела на нас внимательно, как будто хотела отгадать, подходящая ли для них наша семья. Звали мать Любы Татьяной Васильевной. Чтобы заполнить возникшую паузу, я сказал:
— Татьяна Васильевна, конечно, вы видите нас в первый раз. Наверное, колеблетесь, отпустить или не отпустить дочь к нам в гости? Я заверяю вас, что наша мама была бы счастлива познакомиться с вами, и я от её имени приглашаю вас прийти к нам сегодня за Любой. Вы посидите у нас, попьёте чай и убедитесь, какая у нас замечательная мама. Я сам приду после обеда за вами и провожу вас до нашей дачи. Она через одну от вашей.
— Ах, так это вы живете в том большом белом доме в саду? Говорят, что это лучший и самый богатый дом в Кобулетах. Я согласна отпустить Любу к вам на обед, но после она должна вернуться домой, так как ей предстоит заняться музыкой. Что касается вечера — посмотрим. Может быть, придём к вам. А вы, молодой человек, придёте за нами.
Радостно побежали мы к себе домой. Я был в восторге, что так скоро нашли девочку, с которой, по-видимому, будет интересно проводить отдых. Подумать только, ещё вчера я изнывал в одиночестве и жаловался на скуку. А сейчас появились интересные люди и вся жизнь озарилась их присутствием. Сердце сжалось каким-то предчувствием. Я ещё не понимал, что это такое, но было интересно и как-то спокойно и радостно!
После долгого одиночества я был возбуждён и даже немного развязен. Мы пришли, когда стол уже был накрыт. Пока Вера представляла Любу маме, я быстро поставил лишний прибор прямо рядом с моим. Наверное, если бы прибор ставил кто-либо другой, он поставил его с прибором Веры.
— Мама, — сказал я, — без твоего разрешения, но зная наперед, что согласие твоё будет, я пригласил мать Любы Татьяну Васильевну и Любу к нам вечером на чай. Правильно ли я поступил? Я должен буду за ними зайти перед чаем.
— Ну конечно, — ответила мама, — ты поступил совершенно правильно. Я буду очень рада познакомиться с Татьяной Васильевной и подружиться с её семьей.
— Мамочка, раз ты такая добрая, я должен сознаться, что пригласил Любу приехать к нам в Кутаиси и посмотреть наш сад. Люба не дала пока согласия, так как не говорила ещё со своей матерью. Ты, мама, поддерживаешь это приглашение? Места у нас много, а сад такой, что стоит его посмотреть.
— Правильно, правильно, Витюша, — сказала мама. Мы приглашаем, Люба, не только тебя, но и твою маму. Места у нас действительно много, и встретим мы вас как родных. А теперь за обед.
Весь обед я настойчиво ухаживал за Любой, передавал ей закуски, наполнял бокал пенистым квасом, убирал использованную посуду. Я расхваливал нашего повара и его умение готовить вкусные блюда. А на сладкое был роскошный пудинг с кремом, который я очень любил. Любе пудинг понравился, и я радостно положил на тарелку ещё кусочек. После обеда мы посидели немного на балконе, и Люба заторопилась домой. Я вызвался проводить её. По дороге говорил ей о новой книге, которую только что прочитал, — о «Консуэле»[14] Жорж Санд. Люба её не читала, и я бегло изложил содержание. Мы стояли у калитки дачи Любы, и я упоенно рассказывал наиболее напряжённые сцены из приключений героев романа. Люба внимательно слушала меня и не торопилась уйти. Так простояли мы у калитки минут 20, кто-то окликнул Любу. Это была её младшая сестра, которой было всего 6 лет. Люба как бы очнулась, быстро поблагодарила меня за проводы, сказала, что рассказываю я очень интересно.
— Вера правду сказала о твоём таланте, — добавила она. — Я теперь буду ждать завтрашнего дня, когда ты доскажешь содержание романа. А сегодня заходи к нам в 7 часов вечера. Я буду ждать тебя.
И задумчиво отправилась в сторону своего дома. Я смотрел вслед и думал, какая она стройная и красивая. С ней не стыдно показаться в обществе и на людях. Не дойдя до дома, Люба обернулась, увидела, что я смотрю ей вслед, и заспешила к лестнице на веранду. Конечно, дачу, которую они снимали, нельзя было даже сравнить с роскошным домом, который занимали мы. Это было деревянное строение в один этаж с широким открытым балконом-верандой на две стороны. Вокруг была поляна с несколькими редко стоящими деревьями. Забор и калитка были деревянные, но всё это мне понравилось, потому что здесь жила Люба, эта славная и такая уже знакомая мне девочка. Невольно в уме я сравнил её с Ирой и нашёл, что милы мне обе эти девочки. Вот было бы здорово, если бы сюда приехала ещё и Ирочка. Я побежал домой, доложил маме, что проводил Любу прямо до дома.
— Что-то ты уж очень долго провожал эту славную девочку. Она мне понравилась. Такая воспитанная, выдержанная. Хорошо что вы познакомились с ней. Мне тоже будет приятно общество интеллигентной семьи. Не забудь, Витюша, зайти за ними в 7 часов.
Было ещё очень рано, и я уткнулся в «Консуэлу». Надо было быстро полистать страницы, чтобы завтра с блеском пересказать наиболее интересные места книги. То, что Люба заинтересовалась книгой, явилось залогом нашей будущей дружбы. А дружить с ней мне хотелось всё больше и больше. Откровенно говоря, я не совсем ясно понимал, почему меня тянет дружить с девочками. Женственного во мне ничего не было. В своих движениях, действиях я был несколько грубоват, а вот, поди ж ты, меня определённо тянет к девочкам, мне нравится их нежность, женственность. Быть с девочками, сидеть с ними рядом, может быть, даже прижавшись к ним, доставляет мне огромное удовольствие и радость. Наверное, во мне сидит что-то ненормальное, непривычное, не принятое в обществе. Я чуть было не пропустил назначенное время. Однако не опоздал и ровно в 7 часов стоял перед Любиной дачей. На балкон выглянула Татьяна Васильевна и сказала:
— Мы уже готовы! Сейчас выйдем. Ты немного подожди.
Татьяна Васильевна была в нарядном платье, такая молодая, совсем как Люба. Любочка тоже приоделась и понравилась мне ещё больше. Она заметила мой любопытный взгляд, каким я на неё посмотрел, и улыбнулась. Улыбка была дружеская, приятная и вселила в меня присущую мне уверенность. Не приходится сомневаться: я не ударю лицом в грязь. Мама тоже приоделась, взбила себе прическу и стала совсем молодой и прелестной. Я ужасно гордился своей мамочкой, видя, что она совсем не уступает Татьяне Васильевне. Чай был накрыт на террасе. Повар с общей помощью напёк пирогов и тортов и обильно украсил стол закусками. Обслуживал стол повар со своей помощницей. И всё было…
Мне не удалось сесть рядом с Любой. Мама посадила её с Верой, почти прямо против меня. А у нас не было принято разговаривать через стол. Поэтому я с нетерпением ждал, когда гости напьются чаю и встанут из-за стола. За столом говорили преимущественно взрослые. Вера о чём-то шепталась с Любой, но по движению губ нельзя было угадать суть разговора. По тому, как они часто поглядывали на меня, улыбались и часто смеялись, можно было догадаться, что это что-то нелестное для меня, и я злился на Веру. Почему она высмеивает меня? Чтобы не стать общим посмешищем, я уткнулся в тарелку и бесконечно ворошил что-то лежащее на ней.
Тут мама обратилась ко мне и громко сказала:
— Татьяна Васильевна заинтересовалась нашим садом. Ты ведаешь делами сада, он на твоём попечении. Расскажи гостям о достоинствах нашего сада. Ты сделаешь это лучше и полнее меня.
Поручение было неожиданным, но я сразу обрёл спокойствие. Уж о саде я могу говорить хорошо и много. Тут мне нет равных. Я взглянул на Любу и заметил, что она сразу как-то насторожилась и приготовилась слушать меня. Это ещё больше воодушевило меня. Не стану излагать мой рассказ о саде. Выше я уже описывал его достоинства во всех деталях. Я говорил воодушевленно, детально и образно. Все слушали с вниманием, пока мама не прервала меня.
— Витюша может говорить о нашем саде без конца. Его не остановишь! Вообще, Витя большой фантазёр и мастер рассказывать разные истории. Но наш сад действительно хороший. Витя и дедушка называют его зачарованным. Наверное, в нём есть элемент очарования. Но это заслуга дедушки и главного садовника Петра, который всецело отдаёт ему себя. Вам, Татьяна Васильевна, надо приехать с Любочкой к нам погостить несколько дней в Кутаиси. Мы вас примем с распростёртыми объятиями, и вы не будете скучать.
— Это не так просто — вырваться из порядка обычной жизни. Ведь Любочка учится, и никто не разрешит ей пропускать уроки, — разве что на каникулы. Но ведь сад надо смотреть летом.
— Вот и хорошо, выедем отсюда неделей раньше вместе. И вы увидите сад в его лучшем виде. Не отказывайтесь сразу, подумайте. У нас есть много времени. Витя, сыграй нам что-нибудь на рояле. Например, твой замечательный этюд для левой руки Скрябина.
— Мамочка, — вставил я, поднимаясь со стула, — прелюд и этюд, их надо играть вместе, один за другим.
Я сел за пианино и блеснул исполнением Скрябина одной левой рукой. Рекомендуется не смотреть, как быстро скачет рука, а слушать, закрыв глаза, и тогда будет полное впечатление, что пианист играет двумя руками, используя всю клавиатуру инструмента. Я посмотрел на Любу и заметил, что именно так она слушает мое исполнение. Когда я кончил, мама сказала, что дети могут встать со стола и идти играть в сад. Взрослые же останутся пить ликёр. Наконец-то я смог пообщаться с Любой.
— Ну как, Любочка, — спросил я. — Понравился ли тебе Скрябин? Композитора этого многие не любят. А я в восторге от него. А его «Божественная поэма» и «Поэма экстаза» — верх музыкального совершенства. Я могу слушать их без конца. Слушала ли ты их когда-нибудь?
Нет, она об этих произведениях ничего не знает и не слышала их. Ей надо их послушать обязательно.
— Знаешь, Витенька, — сказала Люба, — ты так красиво рассказал о вашем саде, что мне очень захотелось увидеть его своими глазами.
— Знаешь что? — воскликнул я, — у меня идея! Давайте завтра пойдем на Зелёный мыс к Бялуским. У них тоже прекрасная дача с большим парком. Мы начнём изучение садов Грузии с их сада. Мамочка, — крикнул я, подбегая к террасе, — почему бы нам не отправиться в гости к Бялусским, посмотреть их дачу, парк? Не правда ли, блестящая идея?!
— Твоё предложение хорошее, но можно это сделать в другой день. Не обязательно завтра. Мы обсудим с Татьяной Васильевной твоё предложение, а ты иди играть с детьми.
Я был так взволнован возникшим у меня предложением, что не мог никак успокоиться и всё думал о деталях поездки. Вера прервала меня и сказала, что взрослые решат, как поступить. Однако она полностью согласна со мной. Ведь будет неправильно, если мы, находясь рядом с Зелёным мысом, не побываем там, не навестим тётю Делю и её детей. Таким образом, у меня был союзник. Мы начали кататься на велосипеде. Но велосипед был один, а нас трое, поэтому ждать очереди приходилось довольно долго. Однако это было и хорошо. Когда ехала Вера, я назначал ей наиболее длинный маршрут, чтобы дольше оставаться наедине с Любой. Мы были с ней одного роста и, наверное, одного веса, поэтому нам было очень удобно, стоя на доске, качаться на ней с большим заносом — так, что дух замирал, когда оказывались в самой высокой точке. Беседовали мы обо всём. Люба рассказывала про свою жизнь: она уже в 5 классе, учится хорошо, но есть и четверки, дружит с одной девочкой, тоже Любой, мальчиков не особенно любит, они назойливые и драчуны, занимается пением (говорят, у неё хороший голос), часто ходит в театр, большей частью с подругой.
— Если я не люблю мальчиков, то это не значит, — говорила Люба, — что так же отношусь и к тебе. Тебя я совсем не знаю, но ты мне нравишься. Думаю, что ты очень талантливый: в твоём возрасте играть на рояле одной рукой, да ещё левой, так, что кажется, будто играют двумя руками, — это кое-чего да значит. Я, наверное, буду дружить с тобой. Хотя ты на три года и моложе меня, но мне кажется, что мы однолетки. А вот едет Вера, теперь моя очередь проехаться на велосипеде. А умеешь ли ты ездить на велосипеде без рук? Я пробовала, но ничего не выходит. Даже раз упала.
— Я научу тебя ездить на велосипеде без рук. Это очень легко, все повороты ты делаешь корпусом. Вот увидишь, у тебя получится!
— О чём вы здесь говорили без меня? — спросила Вера, когда Люба поехала.
Я вкратце рассказал ей о содержании нашей беседы. Вера поделилась со мной, что я очень понравился Любочке. И что она всё время только обо мне и говорит.
— Видимо, тебе судьба всё время ухаживать за моими подругами. Ты только не увлекайся и не кичись очень собой.
В этот самый момент, когда мы беседовали, Татьяна Васильевна позвала Любу с террасы и сказала:
— Время идти домой спать.
Все распрощались, и гости ушли. Мама осталась очень довольна новым знакомством и заявила:
— Такими знакомыми надо дорожить. Интересные люди. Надо настоять на их приезде в Кутаиси, чтоб закрепить знакомство. Возможно, что мы поедем в Тифлис. Будем жить в гостинице, но время проводить с ними. Они покажут нам достопримечательности Тифлиса. Говорят, там построили фуникулёр, то есть наклонную железную дорогу на Давыдовскую гору, откуда открывается прекрасный вид на всю долину Тифлиса. Но посмотритэм, что даст нам будущее. Что касается мысли поехать в гости к тёте Лёле — это хорошая мысль. Ещё в Кутаиси я думала об этом и решила, что такое путешествие будет возможным, если Витя полностью оправится от тяжелой болезни. Как видно, Витюша уже в полном здравии, и, может быть, в следующее воскресенье мы совершим эту поездку вместе с Татьяной Васильевной и Любой. Надо только сегодня же написать тёте Лёле о наших планах, чтобы не застать её врасплох.
Я был в восторге, всё же иногда в голову мою приходят полезные мысли. Но было уже поздно, надо было идти спать, чтобы скорее наступило утро с его морем и Любой на берегу. Утром проснулись рано, но времени сбегать на пляж не было, сразу после умывания сели завтракать. Мама была в хорошем настроении, вспоминала Татьяну Васильевну, опять повторила, что обязательно возьмет её с собой, когда поедем в Кутаиси. Сказала, что написала тёте Лёле о нашем приезде в ближайшее воскресенье и что она привезет с собой свою приятельницу Татьяну Васильевну. Надо только съездить — здесь она посмотрела на меня — и бросить письма, это можно быстро сделать на велосипеде.
Я сообразил, что это несколько задержит мой выход на берег, но что поделаешь, письмо же надо отправить как можно скорее. Я вскочил из-за стола, схватил письмо, которое мама уже заранее приготовила и положила на стол. Я схватил письмо, вскочил на велосипед и поехал на почту. Поездка на почту и обратно отняла у меня минут 25. Вернувшись домой, я сел за рояль. Вера же начала читать какую-то книгу, но вскоре захлопнула её и заявила, что идёт на пляж.
— Кончишь играть, — приходи к нам. Мы будем где вчера.
Как ни старался, но менее часа на проигрывание всего, что было задано на сегодня, затратить не удалось. Когда я пришёл на пляж, девочки лежали на вчерашнем месте и загорали. Люба даже не повернулась в мою сторону и только сказала:
— А я здесь уже более часа, ждала тебя, хотела уйти, но пришла Вера. Теперь мы загораем, не мешай нам.
Чувствовалось, что она сердится, — может, и сама не знает за что. Я поспешил сказать, что играл на рояле. Наверное, Вера ей об этом сказала. Однако на моё заявление никто не отозвался. Я растянулся на своём месте без подстилки прямо на песке и стал думать.
— Может быть, это даже хорошо, — думал я, — что она рассердилась. Значит, помнит обо мне и хотела скорее повидаться, а я, как на зло, замешкался.
Тут на меня навалились разные мысли. Я соображал, о чём будет уместно заговорить, чтобы снять возникшую натянутость, и вдруг меня осенила мысль!
— А знаете ли, что в следующее воскресенье мы едем на Зелёный мыс к Бялуским? Не правда ли, здорово?!
— Ни на какой Зелёный мыс я не поеду, — воскликнула Любочка, — что это вы за меня всё решаете?! Знакомы не более суток, а распоряжаетесь мною, как какой-то вещью.
Она вся как-то дёрнулась от обиды и уставилась носом в небо. Вера постаралась разрядить обстановку:
— Любочка, ты напрасно сердишься на Виктора, он тут ни при чем. Мама говорила с Татьяной Васильевной об этой поездке и заранее пригласила твою маму и тебя к Бялуским в гости. Тётя Лёля очень гостеприимная и с удовольствием нас примет. У неё 5 детей, один лучше другого. С ними весело, а их журфиксы в каждое воскресенье — прямо событие на фоне отпуска. Тебе понравится у них, уверяю тебя. А ты посмотри, каким убитым выглядит Витя, он не ожидал такого гнева и не заслужил его.
Люба приподнялась, посмотрела на меня и рассмеялась:
— А я на него и не сержусь… За что же сердиться? Витя, ты не думай так. Я вовсе не сержусь на тебя. Просто сегодня я какая-то несуразная и растерянная. А почему — сама не знаю. Чтобы между нами воцарился мир, я спою вам песенку, которая мне очень нравится и всё сидит у меня в голове. Только подвиньтесь ближе, я спою вполголоса, чтобы не привлекать публику.
Мы подползли к Любе вплотную, и она сразу замурлыкала песенку. Я закрыл глаза, щекой я касался её плеча, его теплота передавалась мне, и было так приятно, спокойно и замечательно, что я сильно зажмурил глаза и весь отдался звукам песенки. Голос у Любы был низкий (контральто, наверное), очень чистый, и она владела звуками в совершенстве. Ни одной фальшивой ноты в её пении не было. Молодец! Когда Люба кончила, она пошевелила плечом, к которому я так легко прикоснулся, но не отняла его, а только спросила:
— Витюша, песенка тебе понравилась? Правда, какие хорошие слова?
Она опять повела плечом, но и сейчас его не отняла… Так лежали мы вместе, тесно прижатые друг к другу, и такая волна признательности за доверие и чувство благодарности за дружбу охватили меня, что я ответил ей:
— Ты очень славно поёшь, Любочка, прямо дрожь охватывает меня всего, когда голос твой становится таким низким, низким… Не сомневаюсь, что тебя ожидает большой успех и слава!
Потом мы ещё долго лежали так, не двигаясь, пока Вера не сказала:
— Что же мы не купаемся? Посмотрите, какое сегодня спокойное море! Так и манит к себе. Люба, Витя, пошли купаться, в глубину. Вода, наверное, теплая, пошли!
Мы встали, вошли в море и поплыли… Вода была чуть прохладной. Маленькие, совсем маленькие волны покачивали нас из стороны в сторону. Лёжа на солнышке, мы порядком нагрелись, и теперь охлаждение было только приятно. Я лёг на спину, это любимый мой стиль плавания, и заглянул в лицо Любы. Сейчас оно было очень спокойным и необычайно красивым. Особенно хороши были её глаза, такие же голубые, как небо, а может быть, ещё более…
— Люба, — сказал я, — глаза твои голубее неба. Уж не русалка ли ты, сознайся, право!
Вдруг Люба и Вера рассмеялись, а Вера сказала:
— Это он подмасливается к тебе, чтобы ты передумала и согласилась ехать на Зелёный мыс вместе с нами. Если ты почему-то не поедешь, Вите будет очень грустно, потому что он необыкновенно быстро привязывается, особенно к девочкам. Ты, видимо, произвела на него впечатление при первом знакомстве, и он уже считает тебя своей лучшей подружкой, а он влюбляется во всех моих подруг — сразу и бесконечно сильно. У меня есть одна очень хорошая подружка Ирочка! Так представь себе, она приходит в гости не ко мне, прямо к нему. Вот видишь, какой он у нас прыткий.
Я прямо обмер от её слов. Ну зачем было говорить здесь, в присутствии Любы, об Ирочке? Да, Ирочка хорошенькая девочка. Но зачем говорить о ней сейчас, здесь?! Неужели нечего было сказать более важного, делающего меня более положительным, чем я начинаю представляться Любочке, поэтому я промолвил:
— Конечно, Ирочка очень хорошая девочка, даже уже барышня, ко мне она приходит, так как я хорошо рассказываю разные действительные и надуманные истории. Считают, что я неплохой рассказчик, вот весь секрет. Это знают все, не одна Ирочка. Поэтому она часто приходит к нам, а не ко мне! Любочка, когда ты приедешь к нам, познакомишься с Ирой, то и сама поймешь, что её нельзя не любить, тем более, она ещё и хорошенькая. Но таких глаз, как у тебя, Любочка, ни у кого нет, хоть под землей ищи!
Я замолчал, но понял, что сказал все так, как было нужно. Видно было, что интерес и любопытство Любы стали ещё сильнее, и я как бы вырос в её глазах. Люба сказала:
— Витя, ты не волнуйся, я передумала и обязательно поеду с вами к Бялусским. Во-первых, меня заинтересовали журфиксы. Я ужасно люблю всякую театральность! Наверное, всё это очень интересно! Во-вторых, я с удовольствием поиграю в теннис, мою любимую игру. Витя, кажется, ты тоже любишь теннис? И в-третьих, такое путешествие, наверное, очень красочно и занимательно, ведь ехать все время нужно вдоль моря. Я поеду с вами обязательно!
По-видимому, я как раз вовремя вступил в разговор. Неизвестно, что могла подумать Любочка, когда Вера так неосторожно начала разговор об Ирочке, да ещё связывая её со мной. Вообще, странно: когда я думаю об Ирочке на фоне Любочки, обе девочки кажутся мне такими близкими, родными и любимыми, что если бы мне предложили выбирать одну из двоих, я не знал бы, что делать и как решить этот вопрос. Мне любы обе и обеих я хочу считать своими подружками. По-видимому, я слишком жадный и хочу очень многого. Не станет ли моя жадность на пути моего развития и моей жизни? Как знать! Что принесет мне жизнь, трудно сказать! Но главное, к чему надо стремиться, — это к познанию науки, искусства.
Вера повернула обратно и сказала, что далеко плавать не может и не будет. Сто метров для неё достаточно, но что мы с Любой можем плыть дальше. Было так хорошо, без свидетелей вдвоем. Смотреть друг на друга, рассказывать интересное, а главное, чувствовать себя близкими друг к другу.
— Однако пора назад, — сказала Любочка, — мы заплыли слишком далеко. Смотри, какой маленький и далёкий берег… Но усталости я не чувствую никакой и могла бы плыть ещё далеко. А как ты? Видно, тоже не знаешь усталости. Научи меня плавать на спине. Мне кажется, это так приятно. Только, конечно, не сейчас, а у берега. Мы заплыли что-то очень далеко. Смотри, мы плывем к берегу, а он все ещё очень далеко.
После часа плавания мы приплыли наконец к берегу, но далеко от дачи. Пришлось отдохнуть. Вернее, отдыхала Люба, потому что я плыл на спине и не устал вовсе. Вот, наконец, мы и на нашем месте. Вера лежит, загорает, а может быть, и дремлет. Даже не заметила, как появились мы, улеглись рядом. Люба, по-видимому, очень устала. Нельзя ей заплывать так далеко. Это не только утомительно, но и опасно. Впоследствии я испытал, в свое время и во всем величии, все ужасы взбунтовавшегося моря и страха.
Так мы отдыхали до самого обеда. Пришла Люля звать обедать. Сердится, что мы забыли время, приходится ей ходить по жаре за нами.
— Люля, милая, — сказал я, — не сердись! Здесь так хорошо на берегу, что не хочется уходить. В другой раз будем умней. Люба, может быть, ты будешь обедать с нами? Ну, не можешь, тогда я провожу тебя до дома. Подожди, я мигом соберусь.
Я проводил Любу до дома. Она была очень усталая, но, несомненно, довольная. При прощании Люба спросила:
— А ты очень крепко дружишь с Ирочкой? Расскажи мне, но в другой раз, какая она? Очень красивая??? Нет, не говори сейчас, потом. Пока, до свидания, до завтра на нашем месте, но только не опаздывай, как сегодня, я рассержусь.
Я обещал быть вовремя и побежал домой. Мама сделала мне замечание, что если мы не будем следить за временем, она просто запретит ходить на берег. Я сказал, что это в последний раз мы запоздали, будем впредь аккуратнее.
Обед был как всегда обильный и вкусный. Вера пожаловалась, что я далеко плаваю. Мама посмотрела на меня строго, но ничего не сказала. Придётся несколько дней воздерживаться от глубоких заплывов, а они, как раз, возможность быть с Любочкой наедине. Мама странная… Если человек умеет хорошо плавать на спине, лежать на воде без движения, то есть лежать, дышать и отдыхать, ему не страшны никакие заплывы. Но разве взрослые понимают эту азбучную истину?
Дни шли за днями — привычными и очень быстро летящими. Одно было очевидно: они полностью были посвящены дружбе с Любочкой. Мы так привыкли друг к другу, что посторонних просто не замечали, как будто они были вне нашей жизни. Наступило воскресенье. Встали рано и уже в 6 часов были на вокзале. Надо иметь в виду, что Кобулеты протянулись вдоль берега на многие километры, и от нашей дачи ехать на линейке нужно было не менее 40 минут. Заказанные нами линейки подали к 5 часам, и мы прибыли на вокзал незадолго до прихода поезда. В открытом вагоне, куда мы обязательно хотели попасть, было много народа. Это в основном были крестьяне, которые спешили на Батумский базар с грузом овощей и фруктов. Всю дорогу до самого Зелёного мыса пришлось стоять. Мы везли с собой целую корзину раков, которые были нами заказаны заблаговременно. Кобулетские раки славятся на всём побережье грандиозными клещами. Наверное, тётя Лёля будет довольна такому подарку. Мы никак не ожидали, что нас встретят, однако на платформе стояли Света и Костя, приветствуя нас.
Татьяне Васильевне и Любе мы представили наших кузенов, и я с беспокойством заметил, с каким вниманием и восхищением Костя посмотрел на Любу. Почему-то это мне не понравилось.
Оживленно беседуя, мы быстро дошли до ворот дачи. Обычно с платформы или с моря мы шли по верхней тропинке, сразу прибывая на верхнюю спортивную площадку дачи, но сегодня молодежь повела нас к воротам, наверное, чтобы показать гостям водный каскад, так красиво пробивающийся сквозь зелень. Итак, мы поднимались к даче по главной лестнице вдоль каскада, любуясь, как вода пенится и падает с порога на порог. И действительно, картина была прекрасная и очень понравилась гостям. А я тем временем прославлял Никодима Антоновича, ведь каскад — дело его рук. Сколько сил, настойчивости и умения проявил он, используя ручей, текущий между гор, для устройства нескольких прудов и бассейнов вдоль каскада.
Мама представила тёте Лёле гостей, и всех пригласили за стол, на котором стояли вкусные закуски. Надо сказать, что всем хозяйством ведала тётя, и прислуга была ею хорошо обучена. За столом сидело много народа. Были и барышни с дачи Бараташвили. С нашим появлением они набросились, к моему ужасу, на меня и затараторили:
— Что же ты нас подвел в позапрошлом году? Обещал прийти и рассказать интересную историю, мы тебя всем расхвалили как изумительного рассказчика, а ты вместо этого взял и удрал с Зелёного мыса, даже не предупредив нас. Так порядочные мальчики не поступают. На этот раз тебе от нас не уйти.
— Наш отъезд был внезапным, — ответил я, — и мы не могли вас предупредить. Кроме того, никакой даты моего выступления не назначалось. Что касается сегодняшнего дня, то ведь мы живём в Кобулетах и должны вернуться домой сегодня же. Так что с рассказом, по-видимому, ничего не выйдет. Жалко, но ничего не поделаешь, — прибавил я примирительно.
— Ты что-то очень задаёшься, — сказала младшая. — Не можешь — и не надо, обойдемся. Ричард рассказывает, наверное, не хуже тебя…
Сказала — и убежала… Мне стало как-то неловко, хотя никакого высокомерия я не проявил. Рассказываю я всегда с охотой. Кривляние мне не свойственно. Если встречу этих девушек, договоримся о чём-нибудь на сегодня. Однако вряд ли что получится… Играли в теннис. Я с Любой — с одной стороны, и Светлана с Котиком — с другой. Как ни удивительно, мы партию выиграли — 7:6. Конечно, самым слабым игроком был я, и Любе приходилось играть за двоих. Молодец! Играла она в теннис отлично. Метко и расчётливо она принимала драйвы противников. Единственное, что я умел делать, — подачу: резко и точно в самый угол квадрата, заставляя противника метаться из стороны в сторону. И как ни странно, мои подачи всегда приводили к выигрышу. Как мне сказала позже Люба, как новичок и молодой игрок я молодец и буду впоследствии играть в теннис отлично.
— Ты не очень на меня в претензии за мою плохую игру? Ведь в теннис я играл очень мало и упражнялся преимущественно ударами в стенку; но стенка отдает мячи слабо, поэтому сильные удары противника мне совершенно не по руке, вот я и мажу, принимая их.
— А ты не огорчайся, — сказала Люба, — имей в виду, что главное в теннисе — это подача. Играя с мёртвой подачи, всегда будешь в выигрыше. Подумай, ведь мы выиграли у крепких игроков, Светы и Кости, которые играют в теннис уже несколько лет.
— Мы выиграли, Любочка, — сказал я, — благодаря твоей прекрасной игре. Ты даже не представляешь, как хорошо и расчётливо ты принимаешь очень резкие драйвы противников. Нет, ты просто молодец, и я за это должен тебя поцеловать.
Но Люба спокойно отстранилась от меня и посмотрела на меня удивлённо и предупредительно. Я сразу скис… Потом гурьбой мы пошли на берег купаться. Море было спокойное, голубое и чистое. Как-то вышло так, что Татьяна Васильевна задержала меня вопросами, а все — Света, Костя и Люба — уплыли в море далеко без меня. Вера валялась на берегу и не хотела в море. Когда я наконец освободился от вопросов, все мои были очень далеко в море и надо было добираться до них долгое время. Не успел я отплыть от берега, сетуя на Татьяну Васильевну, как откуда ни возьмись рядом со мной оказалась девочка с дачи Бараташвили. Она, смеясь, заявила:
— Вот я и поймала тебя, Виктор, так что ли тебя зовут? Плывём вместе. Твои забыли о тебе и уплыли. Смотри, их даже едва видно. По дороге ты должен мне что-то рассказать. О тебе ходит слава как о чудесном рассказчике! Вот и докажи мне, что ты можешь без подготовки рассказать какую-нибудь интересную, пусть даже короткую, историю. Можешь или нет? Говори!
Меня взял задор. Конечно, могу рассказать любую, сразу придуманную историю. И я начал:
— На богатой парусной яхте по океану недалеко от берегов Англии плыла прекрасная, богато одетая девушка. Ей было 16 лет. Отец ее, богатый судовладелец, души не чаял в своей единственной дочери. Он считал, что она выйдет замуж за какого-нибудь лорда или графа знатной фамилии и почётного рода. Но дочь ни на кого не хотела смотреть и решительно отвергала все ухаживания претендентов на её руку. А их было много, и все знатного рода. Когда она заявила, что хочет попутешествовать, отец не стал перечить, купил дорогую яхту и сам проводил её в путь. Одно, что он потребовал от нее, — быть осторожней, во всём доверять опытному капитану и немедленно повернуть назад, когда ей наскучит плавание.
И вот в сумерки она сидела на палубе под лаской тёплого ветерка и предавалась мечтам. Вдруг совсем недалеко от неё раздалась песенка. Песню пел молодой матрос, сидевший на кубрике, по-видимому, думая, что никого нет поблизости и никто его не слышит. Матрос пел о прекрасной девушке, которую он встретил на берегу и сразу влюбился в неё. Кто она такая, видела ли она его, или он остался незамеченным ею совсем? Во всяком случае, он проследил, где она живёт, узнал, кто она такая: что она богатая и недоступная, гордая и никого не признающая. Сам юноша был сыном разорившегося барона, и поэтому никакой надежды на взаимность у него не было. Юноше было 17 лет. Он тайно стал следить за любимой. Когда до него дошли слухи, что она отвергла всех сватавшихся за ней богачей и вельмож, ещё более ясно понял, что никогда не сможет добиться даже улыбки любимой. Узнав, что девушка отправляется на прогулку на яхте отца, он устроился в команду судна юнгой и отплыл в путешествие, уверенный, что никогда девушка не узнает о нём, о его увлечении ею, о его безумной любви к ней.
И вот, в прохладный вечер, полный безысходного горя от своего безнадёжного положения, он сидел на кубрике и пел. Голос у него был ангельский, а песня нежная и задушевная. Песнь заворожила девушку. Что-то внутри подсказало ей, что в этой песне заключается её судьба, что она всю жизнь ждала этого пения и встречи с этим юношей. Кто он? Откуда такое искусство пения? Девушка встала, подошла к балюстраде и очутилась лицом к лицу с юношей. От неожиданности юноша обомлел и остался неподвижным. Перед ним стояла его любимая, с любопытством смотревшая на него. Девушка была поражена необыкновенной красотой юноши.
— Юноша, кто ты? Как попал на мою яхту? Говори смело и не бойся меня. Я здесь хозяйка, всё подчинено мне. И если у тебя есть желание, я исполню его без колебаний. Говори!
— О, прекрасная госпожа! Я юнга на твоем корабле. Я готов служить тебе, исполняя все твои желания. Мое желание одно — быть у твоих ног и подчиняться любому твоему желанию…
Девушка засмеялась и сказала, что рада присутствию юноши на яхте и что она охотно какое-то время дня будет проводить с ним в беседе и обязательно слушать его пение. С этого дня юноша и девушка большую часть дня проводили вместе и, конечно, полюбили друг друга вечной и самозабвенной любовью.
В этот момент я задумался, как мне завершить рассказ: подмывало закончить трагически, но слушатели не любят мрачный печальный конец. И я, не задумываясь больше, продолжал:
— Однажды внезапно налетел ветер, надул паруса, затем он усилился и принудил капитана спустить паруса, завести моторы и направить яхту к невидимому далекому берегу. Ветер крепчал, бросал яхту из стороны в сторону. Волны все росли и росли, они начали захлестывать судно и перекатываться через палубу.
Юноша был около девушки, успокаивал её и поддерживал её бодрость. Вдруг раздался страшный треск, яхта переломилась пополам. Все очутились в воде. Юноша крепко одной рукой держал девушку, а другой грёб, как ему казалось, в направлении берега. Девушка была почти без сознания, но крепко держалась за юношу, мешая ему плыть. Постепенно юноша начал терять силы и подумал, что если ему суждено умереть, он умрет в объятиях любимой. Совсем стемнело, море ревело, и конца ему не было… Но когда юноша начал уже терять последние силы, внезапно почувствовал под ногами дно, и через минуту гигантская волна вынесла его и девушку, стиснутую в его объятиях, далеко на песчаный берег залива. Надо было, не теряя времени, оттащить девушку подальше на берег, чтобы другая такая же гигантская волна не смыла бы обоих в море.
Никогда впоследствии юноша не понимал, откуда взялись у него силы, чтобы поднять девушку на руки и отбежать далеко от прибоя. Девушка лежала на руках юноши без движения. Казалось, что она не дышит, но когда юноша прижался к её груди головой, то почувствовал слабое биение сердца, и радость охватила его всего. К берегу бежали люди. Это были рыбаки. Они приютили у себя молодых людей, оказали им первую помощь. А узнав, кто она такая и кто её отец, оказавшийся им всем хорошо известным, обрадовались вдвойне и постарались поскорее известить его о спасении дочери. Отец был до того счастлив, что в тот же час согласился на её брак с юношей, тем более что юноша оказался хотя и разорившимся, но настоящим бароном. Юноша и девушка прожили долгую и счастливую жизнь.
— Вот и всё, — сказал я, — мы как раз доплыли до места встречи с моими друзьями. Люба, Света, Костя — привет! Что это вы забыли меня? Вернее, бросили меня на берегу и уплыли без меня.
— Люба, смотри, — сказал Костя, — ты беспокоилась о Витеньке, а он, не долго думая, подцепил девочку и заговаривает ей зубы.
— Костя, ты прав, — заявила девушка, — я убедилась, что Витенька — непревзойдённый рассказчик. Я и не заметила, как мы приплыли к вам: таким интересным, захватывающим был для меня его рассказ. Молодец, Витенька, спасибо! Как это так просто у тебя получается, слова льются как музыка, проникают прямо в сердце. Спасибо, спасибо…
Люба, я видел, нахмурилась и смотрела куда-то в сторону. Я ясно видел, что восторги барышни из баратовской[15] дачи ей не по душе. Молча плыли мы обратно к берегу. Я повернулся на спину и сильными взмахами рук намного опередил плывущих. Я думал о том, что, наверное, ни к чему было рассказывать для незнакомой и чужой мне девушки. Теперь Любочка будет на меня дуться и даже, может быть, не захочет со мной разговаривать, считая меня легкомысленным и непостоянным. И зачем я закончил рассказ счастливым исходом? Лучше было бы утопить их обоих в пучине океана. Тогда впечатление у девушки с баратовской дачи было бы другое, и все закончилось бы для меня благополучно.
Наконец мы приплыли к берегу, где застали только Веру, которая не хотела уходить домой без нас. Она сказала, что, если мы продолжим далёкие заплывы, она с нами на берег ходить не будет. Конечно, с нашей стороны было не по-товарищески покидать её одну на берегу. Мы рассыпались в извинениях, Вера размякла, перестала сердиться, и все дружно двинулись домой, где нас ждал обильный обед. Все были голодные и торопились прийти поскорее и сесть за стол. Однако обед ещё не был готов, и мы разбрелись по комнатам. Я схватил книгу Хаггарда из коллекции Бялусских и засел за «Клеопатру»[16]. В прошлое пребывание на Зелёном мысу я прочитал её, но хотелось перечитать или прочитать снова, так как трактовка истории Клеопатры Хаггардом мне особенно нравилась. Кроме того, я предполагал, что хотя я не совершил никакого предательства по отношению к Любе, но лучше заслужить прощение, чем упорствовать и не добиться ничего.
Зазвенел звонок, призывающий всех в столовую на обед. За столом шли оживлённые разговоры о достоинствах усадьбы тёти Лёли и о спорте. Люба ни разу не посмотрела в мою сторону, что означало мою опалу. Мысли мои вертелись в голове, я придумывал способы разрушить стену неприязни и обиды, планов возникало много, но ни один не гарантировал быстрого успеха. Пообедав, все разошлись по своим комнатам. Я вновь занялся Клеопатрой. О ней написано много романов различными авторами, но правда об её отношении к Юлию Цезарю (или, может быть, это был Марк Аврелий?) остаётся невыясненной. Также неясными были обстоятельства смерти цезаря. По-видимому, надо придерживаться версии Хаггарда, который является одним из последних повествователей трагедии.
Сегодня будет журфикс, не знаю, придется ли мне выступать (тетя ничего не говорила; наверное, программа уже составлена и для меня времени не остается). Если придётся выступать, расскажу сцены из «Клеопатры», сюжетов там сколько угодно, дай только волю. Время приближалось к семи, надо было идти на журфикс. Я зашёл сначала за Татьяной Васильевной, затем за мамой и Верой. Все вместе спустились в столовую, которая теперь была превращена в зал. Тётя Лёля, Никодим Антонович, Татьяна Васильевна и дети были уже на своих местах, не хватало только нас и Люли.
Когда все расселись по местам, тётя Лёля, как обычно, сделала обзор за неделю, отметила провинности и особо остановилась на том, что Костя уезжал на один день в Батуми, а пробыл там три дня, не представив никаких веских объяснений своей задержки. Потом она объявила, что сегодня у нас в гостях новые интересные люди, она назвала Татьяну Васильевну и Любу, знакомство с которыми — честь и удовольствие для семьи Бялусских, что отец Любы — большой ученый, безвременно погибший. Об этом я ничего не знал и с особым интересом посмотрел на Татьяну Васильевну и на Любу. Люба смотрела в сторону, на меня ни разу не взглянула. Значит мне отставка полная, но за что?
Тётя объявила, что первой выступает Света со своими новеллами, — новым «сонетом», за ней вне программы выступит прибывший в гости рассказчик Виктор Михайлов. Все знают, что готовиться ему к выступлению не надо, он всегда готов. И в этот момент в столовую вбежали девушки с баратовской дачи, все запыхавшиеся и мокрые от напряжения. Они обратились к тёте Лёле, которая посмотрела на них строго, и попросили извинить их за опоздание. Никто на них и не сердился, так как журфикс только начался. Пришедшие заняли места, и на авансцену — на свободное место у конца стола — вышла Света, а за рояль села сама тётя Лёля. Оказывается, сонет был с музыкальным сопровождением. После небольшого музыкального вступления Света начала свой сонет. Красивые, тщательно подобранные слова сонета, произносимые особо музыкальным голосом Светы, проникали прямо в душу, вызывая чувство удовлетворения и радости. Как это Света может так точно и правдиво выбирать слова в рифму?! Я всегда завидовал Свете и всеми силами старался сочинить стихи, но ничего путного у меня не получалось. Фразы, выражения шли в рифму, но были тяжелыми, надуманными и отвергались мною немедленно. Сонет был длинным и всё более захватывающим. Слушатели сидели молча. По их лицам было видно, что они получают истинное наслаждение. Света закончила, замер рояль, и все зааплодировали, так талантливо было выступление!
Татьяна Васильевна не могла не вскликнуть:
— Это нечто замечательное, Света! У Вас необычайный талант. Вас ждёт неимоверный успех и слава.
Света улыбалась и спокойно принимала поздравления. Тётя Лёля подошла и поцеловала Свету. Конечно, ей было приятно иметь такую дочь. Следующим выступал Костя, он сел за рояль и стал рассказывать разные смешные случаи и истории, аккомпанируя самому себе на рояле. Было смешно и весело, собравшиеся смеялись и аплодировали. Но, конечно, его выступление не шло ни в какое сравнение с «сонетом» Светы. Очередь дошла и до меня. Я без волнения вышел и заговорил:
— Я позволю рассказать вам некоторые сцены из жизни знаменитой женщины древнего мира Клеопатры. Сведения о ней очень противоречивы и во многом невероятны. Но все говорят о необычайной красоте этой женщины, о её поразительном уме и необыкновенной храбрости. По моему рассказу вы это должны почувствовать.
И я начал рассказ, сначала монотонно и тихо, затем всё оживлённее и оживлённее. Властно и гордо звучал мой голос, когда я описывал деятельность Клеопатры. Мне хотелось словами выразить то очарование, которое исходило от этой женщины, она была красива, голос её напоминал звук ангельского пения. Одним словом, я старался не ударить в грязь лицом. Тихонько поглядывая на лица слушающих, я убеждался, что мне удалось захватить их всех целиком. Люба смотрела на меня с широко открытыми глазами, почти не моргая, ловя и переживая каждое мое слово. Так же внимательно слушали все остальные, особенно моя злополучная девушка по плаванию из баратовской дачи. Такой же немигающий взгляд, такое же внимание к каждому слову. Говорил я минут 40. Описал знаменитую сцену во дворце и трагическую сцену у сфинкса. Наконец я кончил. Стоял молча, ожидая, как оценят мой рассказ. Все долго молчали. Первая заговорила тётя Лёля:
— Витюша, ты всегда несколько преувеличиваешь события; наверное, всё было не так напыщенно и трагично. Но говорил ты хорошо. Жаль, что ты смог рассказать не всю историю Клеопатры, а только выдержки.
— Это было прекрасно, — сказала Татьяна Васильевна, — и у тебя большой талант артиста, ты можешь стать известным драматургом или артистом сцены. И ещё скажу тебе наперёд: большой успех тебя ждет у женщин, которые будут тебя любить. Смотри не обижай их. А в целом — это было прекрасно!
В том же духе высказались все остальные слушатели моего выступления, особенно неистовствовала девушка из баратовской дачи. Ей вторила другая её подруга. Одним словом, все остались довольны. Одна Люба ничего не сказала. Я подошёл к ней и шёпотом сказал:
— А рассказывал я это для одной тебя… Мне не нужны никакие похвалы, кроме твоей, и это главное.
Разговор оборвался потому, что тётя Лёля объявила, что теперь тоже вне программы выступит Люба под аккомпанемент своей матери, Татьяны Васильевны. Люба посмотрела на меня очень серьёзно и пошла на помост. Татьяна Васильевна села за рояль, и Люба после небольшого рояльного вступления запела. Я уже говорил раньше, что у неё замечательный контральто… Сегодня она пела особенно хорошо, при этом всё время смотрела на меня, как будто и слова её предназначались только для меня. Мне вдруг стало так радостно, так приятно, как будто яркие лучи солнца упали прямо на меня, освещая и согревая мое сердце. Было трудно, прямо невозможно описать восторг, который охватил всего меня. Я пялил на Любочку глаза, стараясь впитать в себя эти такие сладкие и проникновенные звуки. Действительно, голос у Любочки был божественный, это было видно по тому, как воспринималось её пение…
Когда Люба кончила, все громко зааплодировали, а тётя Лёля подошла к Любе и крепко её расцеловала. Я поймал себя на мысли, что и я с удовольствием сделал бы то же самое, но решил, что это не мальчишечье дело. Мне пришлось выступить ещё раз в игре на рояле. Я сыграл вторую часть концерта Аренского[17] и заслужил похвалу. Ко мне подсела эта назойливая баратовская девица, и я никак отделаться от неё не мог. Мне же хотелось быть около Любочки.
Наконец журфикс закончился, и все пошли на воздух — бродить парами и по трое по бесконечным аллеям сада. Тут уж я не дал маху и присоединился к Любочке. Я сказал, что покажу замечательное явление, которое можно увидеть только при луне, и я почти насильно повёл её вниз по главной аллее. Наконец-то мы были с Любой одни. Я шёл и всё время говорил, какое впечатление на всех произвело её пение, и на меня особенно, что было какое-то особое опьянение, каждый звук её голоса доходил до сердца.
— Ты преувеличиваешь! — сказала Люба. — Ты опасный человек! Совсем вскружил голову этой девице из баратовской дачи, так прямо бросается на тебя… Мама говорит, что, хотя ты ещё маленький, но уже опасный. И что тебя надо остерегаться. Вот я и остерегаюсь…
Сказала, засмеялась, взяла мою руку, крепко пожала и не отпустила. Так мы шли рука в руке вниз, пока не очутились перед водным каскадом. Тут Люба увидела то явление, о котором я ей говорил. И действительно, в струях падающего каскада лучи луны переливались всеми цветами радуги. Было так красиво, что Люба всем телом прижалась ко мне, и мы стояли так неподвижно долго, долго…
Вдруг с веранды раздался голос, зовущий Любу: «Люба, где ты?» Мы вздрогнули, посмотрели ласково друг на друга, и я закричал в ответ:
— Мы здесь, внизу, у каскада, идите сюда смотреть, как красиво.
Мой призыв возымел действие, и вскоре вся компания подошла к нам и застыла в восторге и упоении… И действительно, зрелище было неописуемо прекрасное. Все стали высказывать удовлетворение и радость. Было уже поздно, надо было идти пить чай и ложиться спать. За чаем я старался всё время быть возле Любочки, немедленно исполняя каждое её желание. Так я готов был просидеть всю ночь. Но тётя Лёля скомандовала — всем ложиться спать. Я попрощался с Любочкой самым дружеским образом, она уже больше не сердилась на меня и была мила и дружески настроена.
Улёгшись в постель, я стал обдумывать слова Татьяны Васильевны, которые я воспринял как укор за свойственный мне недостаток — чрезмерно всем увлекаться… Но в чём этот недостаток? То, что я лучше уживаюсь с девочками, чем с парнями? Я давно уже почувствовал, что по развитию и образованию я, несомненно, старше своего возраста и нахожусь на уровне 13–14-летнего юноши. Именно мне хорошо и приятно проводить время с девочками в возрасте моей сестры, 12–13 лет. Что же в этом плохого!? И, уже засыпая, решил, что всё в порядке и надо жить как хочется, дружить как дружится, любить как любится…
Утром встали рано и побежали к морю. Любочка была весёлая, радостная, улыбающаяся… С ней было хорошо. На море мы резвились. Далеко не плавали потому, что не было времени. Завтрак прошёл в оживлённых воспоминаниях вчерашнего журфикса. Люба заслушала похвалу её голоса и тут же она заявила:
— А всё-таки гвоздем вчерашнего вечера было выступление Михайлова (так и сказала!). Мне всю ночь снилась Клеопатра, Юлий Цезарь и их всепоглощающая любовь. Витенька передал их отношения очень образно и красиво. Надо уметь так говорить!
Для меня её выступление было неожиданностью и большой радостью. Значит, я достиг цели, ведь я рассказывал всё только для неё, для неё одной. Она это понимала и слушала. Да, я достиг цели. После завтрака играли в теннис. Я против Любы. Конечно, я проиграл, но мои подачи были сильные, и Люба с трудом отбивала их. Её подача была слабее моей, но в целом игра была не равная и закончилась моим позорным проигрышем — 6:1.
— Любочка, поверь мне, не пройдёт и двух-трех лет, как я легко буду обыгрывать всех и тебя тоже.
Люба улыбнулась и сказала, что пора идти на море, ведь мы последний день на Зелёном мысу. Купались мы воодушевленно и с большим удовольствием. Я демонстрировал свое умение глубоко нырять. При этом поднимал со дна моря всякие водоросли и рассказывал, каких рыб видел на глубине. Любочка радовалась и смотрела на меня как на героя. После обеда мы должны были уезжать. Но уезжать не хотелось, так сердечно и дружески нас здесь принимали. Тётя Лёля предложила погостить ещё денька два, но мама сказала, что это расходится со всеми нашими планами, поскольку надо уже думать о возвращении домой. Последний раз собрались все вместе за обедом. Тётя Лёля превзошла себя в обилии закусок, всяких яств и порадовала огромным тортом-пудингом, которым завершила обед. Обильно были представлены различные фрукты. Тётя Лёля ещё раз обратила внимание на большой талант Любы и посоветовала уделить ему особое внимание и все время продолжать совершенствовать искусство пения.
— Что касается тебя, Витя, — сказала она, — ты уже достиг большого совершенства в сочинении и в рассказывании. Держись на этом уровне — и тебе успех обеспечен. Не забывай музыку, к ней у тебя несомненные способности. Не забывайте нас. Мы всегда всем рады. Встретим как дорогих гостей. И гостите у нас сколько захочется.
Так мы были ею обласканы. Уезжали, довольные и поездкой, и любезным приёмом. Провожать нас пошли все Бялусские — от старших до самых маленьких. И вот мы — я, Люба, Вера, Люля, Татьяна Васильевна и мама — сидим в открытом вагоне и едем к себе в Кобулеты. Почему-то клонит ко сну. Смотрю, Люба положила голову на плечо матери, тихонько дремлет под покачивание вагона поезда. Ехать было недолго. Быстро выгрузились из вагона, сели на линейки — и вот мы дома. Тепло расстались с соседями — Любочкой и её мамой — и без чаепития и еды залегли спать.
Летний отдых подходил к концу. Мама уговорила Татьяну Васильевну и Любу ехать с нами в Кутаиси, пожить у нас недельку, а затем папа проводит их прямо до Тифлиса. Такое решение было мне по душе, потому что я бесконечно привязался к Любочке, ходил за ней по пятам и исполнял все её желания. Ещё захотелось мне познакомить Любочку с Ирочкой, показать, какая та замечательная девочка. Добиться их дружбы — и в результате быть счастливым самому с такими замечательными моими подругами. Ну и, конечно, продемонстрировать наш сад. Я просил написать Петру, нашему садовнику, чтоб подготовил сад к приезду гостей.
За нами в Кобулеты приехал папа… И вот мы сидим в поезде, занимая два купе мягкого вагона скорого поезда Батуми — Тифлис: в одном купе — папа, мама, Татьяна Васильевна; в другом — Люба, Вера, Люля и я. То, чего я так страстно желал всё время, сбылось… К нам в гости едут Татьяна Васильевна и Люба. Папа познакомился с ними на даче, и у него сложилось самое хорошее мнение об этой семье.
Мне предстоит показать наш сад — папа так и сказал, что это моё дело, я за него целиком отвечаю. Когда же я спросил его, как Пётр подготовил его к показу, папа ничего не смог ответить. Я ранее как мог настраивал Любу на необычайный, зачарованный образ нашего сада, и теперь немного беспокоился: не перехвалил ли я его? Люба ведь может разочароваться.
В дороге, сидя рядом с Любочкой, я упивался её присутствием и, захлебываясь, рассказывал одну историю за другой. Она слушала меня внимательно, перебивая иногда. Люля и Вера тоже слушали меня, но без интереса. Наконец Люля сказала:
— Витюша, ты, наверное, никогда не кончишь рассказывать. Неужели ты не устал? И откуда берётся у тебя материал для рассказов? Давай прервемся и покушаем. Ведь утром мы лишь слегка закусили бутербродами.
Люля открыла корзинку и извлекла из неё пакеты с различными закусками. Молодцы наши повар и кухарка, они позаботились о нас от души. С большим удовлетворением мы уничтожили вкусно приготовленные закуски. Половину Люля отнесла взрослым в соседнее купе. В это время мы подъезжали к станции Самтреди[18], вскоре после которой должны были прибыть на станцию Рион[19], где предстояло пересаживаться на тупиковый поезд до Кутаиси. Езды было не более часа. Люля начала волноваться, торопить нас готовиться к выходу из вагона. В Рионе поезд стоит всего 5 минут.
Вот мы и дома. Пересадка, поездка до Кутаиси, затем на фаэтонах до дома, заняли не более двух часов. Тут Люба узнала, что мы живём в собственном доме, вернее, в доме дедушки, но который, практически, принадлежал маме. Гостей мама поселила в кабинете отца. Разделись, помылись, и наступил главный момент. Мама сказала:
— Витя, поведи гостей в сад, покажи его им. А мы с Люлей и с горничной накроем на стол. Вы, наверное, проголодались. Вера, пойди с ними, а то Витя забудет, что надо через час быть к столу, так увлечется своим садом.
— Ты, мама, всегда преувеличиваешь, — сказал я. — Я помню время, и ровно через час мы будем за столом. Кстати, где дедушка? Почему он нас не встречал?
— Дедушка задержался в городской думе, но к обеду он обязательно придёт и поприветствует гостей. Он любит новое общество и обязательно придёт.
Я встал во главе всей компании, и мы вышли во двор. Тут Вера обратила внимание гостей на свою липу.
— Эта липа, — рассказывала она гостям, — посажена в день моего рождения, 12 лет тому назад. Вы видите, какая она уже высокая и раскидистая. Я ухаживаю за ней и напоминаю, когда её надо поливать, когда чистить от сухих листьев. Видите, какая она молодая, зеленая и лесистая. Как много листьев не ней. Интересно, какая она будет через 10 лет, когда я выйду замуж.
— А у тебя на примете есть жених? — спросила Люба.
— Ну что ты, Любочка! Какой жених! Мне ведь всего 13 лет.
Так, разговаривая, мы шли вдоль нового жилого корпуса, в строительстве которого я принимал непосредственное участие. Я не преминул об этом заявить с гордостью. Мы подошли к воротам ограды сада. За оградой стояли наши фруктовые деревья, создавая сплошной массив из листьев и веток. Это уже произвело впечатление, и Люба заметила:
— Какой большой массив деревьев!
Войдя в ворота, мы пошли дальше по главной аллее. На первой же поперечной аллее я остановил гостей и обратил их внимание на то, что дорожки посыпаны жёлтым кирпичом и с обеих сторон обсажены вечнозелёным, аккуратно подстриженным кустарником — вербой. Молодец, Пётр! Под прямоугольник подстриг кустарник, образовав таким образом продольный непрерывный барьер вдоль аллеи, высотой 50–60 см.
Всем аллеи понравились. Прошли первую, вторую поперечные аллеи и на третьей опять остановились. Здесь я показал деревья унаби, и мы пошли по этой аллее до стены завода Лагидзе. Под стеной простирался малинник, и на кустах малина висела гроздьями — спелая и аппетитная. Люба бросилась в малинник и сорвала несколько ягод. Я поспешил предупредить, что лакомиться малиной мы придём после обеда, а сейчас наедаться ягодами и фруктами нельзя. Мы прошли вдоль малинника до следующей поперечной аллеи, и тут я продемонстрировал огромные чёрные сливы сорта греческий чернослив, которые заманчиво висели на деревьях, растущих вдоль аллеи. Мы пересекли главную аллею, и я с удовольствием показал грушевые деревья, на которых было много груш, но ещё не совсем созревших. Тут мы вышли в боковую аллею, параллельную главной, которая шла вдоль дедушкиного особняка. Я не удержался и пожаловался на то, что строительство этого особняка привело к тому, что пришлось уничтожить замечательный виноградник. На этом месте раньше созревало 5 отборных сортов винограда. Мы вышли на четвертую поперечную аллею и вернулись на главную, по которой пошли к спортплощадке, обсаженной с обеих сторон мушмулиновыми деревьями. Здесь главная аллея разделилась на две круговые аллеи, сходящиеся далее вновь в одну, упирающуюся в беседку. Я не удержался и пригласил Любочку влезть на мушмулиновое дерево, при этом сказал:
— Ты не бойся, иди за мной, держись за ветки. Это совершенно не трудно. Видишь, земля уже не видна. А вот и моя зала, где на ветвях можно сидеть, можно лежать и, главное, можно рвать мушмулу и кушать ее. Татьяна Васильевна, вы не бойтесь, — крикнул я, — мы сейчас спустимся вниз. Всего несколько минут. Вера! Покажи Татьяне Васильевне нашу беседку и расскажи ей о её тайнах.
Мы с Любой уютно устроились на дереве. Здесь мы были совсем одни и не хотели спускаться вниз. Я смотрел на Любу и чувствовал, что ей тоже здесь хорошо. Однако надо было спускаться вниз и, нехотя, мы вернулись на аллею у беседки. Вера что-то оживлённо рассказывала Татьяне Васильевне и смеялась. Я заподозрил, что она проходится на мой счет. И действительно, когда мы подошли к беседке, Татьяна Васильевна сказала, смеясь:
— Оказывается, Витенька, ты всех подруг Веры заманиваешь в свои таинственные места и там их очаровываешь. Ты очень опасный мальчик. Люба, ты должна его опасаться, он колдун.
Сказала и похлопала меня по плечу.
— Однако ваш сад действительно зачарованный. Я даже не предполагала, что он такой ухоженный и большой. Куда же дальше идти? Показывай, но на деревья Любу не зазывай! Она лазить по деревьям не привыкла, ещё сорвётся.
— Теперь идём налево, к Риону, — сказал я. — Идти будем вдоль клубничных грядок, но сейчас сезон клубники прошёл, и на грядках ничего нет. Аллея, по которой мы идём, новая, здесь высажены персики. Но деревья молодые, и плодов ещё очень мало, всё в будущем.
Пошли дальше.
— Наша набережная обсажена деревьями акации, но они тоже молодые. Посажены акации трех сортов — белая, розовая и сиреневая. Смотрите, какой маленький Рион! Его русло далеко отошло от стены. Практически не трудно перейти его вброд. Но в половодье Рион страшен. Он поднимается на 3-5 метров, стремительными волнами омывает стену набережной. И стоять на стене жутко, лучше не подходить к барьеру. Набережная начинается на Водовозной улице, идёт до Заводской и имеет длину 150 метров. Мы планируем построить на набережной крытую беседку, в которой будут помещаться читальня, буфет, игорные снаряды и другие устройства подобного рода. Вы представляете себе?!
— Витенька, мы сильно задержались, сейчас мама пришлёт кого-нибудь за нами и будет сердиться на нас, что мы задерживаем обед.
И правда, не успела Вера сказать это, как раздался голос Люли, которая звала нас. Мы тотчас отозвались, поспешили поскорее добраться до дома, что потребовало не менее 5 минут времени, так как находились мы в самой далёкой точке сада.
В столовой уже все были в сборе. Дедушка сидел во главе стола. Он встал и поприветствовал Татьяну Васильевну и Любу. На последнюю он посмотрел очень внимательно, по-видимому, мама ему о ней рассказала и, наверное, связала Любу со мной. Потом дедушка посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
— Витя, ты, надеюсь, не ударил лицом в грязь и показал твой сад во всём его блеске? Вы знаете, этот молодой человек — потому что, поверьте, он уже далеко не мальчик! — влюблён в наш сад и, наверное, в честь этой любви Пётр, садовник, изо всех сил ухаживает за садом и держит его на хорошем уровне. Я тоже люблю этот сад и стараюсь служить ему в силу моих возможностей.
— Дедушка, — воскликнул я, — можешь ли ты сомневаться, что я объективно описал наш сад, который создан тобой. Если бы не ты, разве могли бы мы владеть таким великолепным творением твоего таланта, твоей настойчивости? Нет, сад — реклама твоего имени. Ты ведь прекрасно знаешь, что говорят о нашем саде в городе.
— Ну, погоди, — воскликнул дедушка, — доберусь я до тебя, подлиза ты такой… Вы ему не верьте, Татьяна Васильевна. Если говорить правду, всё сделал Петр, наш садовник. Я завтра вам его представлю. Ну, садитесь же за стол. Хочется кушать. А ты, Любочка, очень хорошенькая, прямо картинка, совершенство. И, как видно, вся в вас, Татьяна Васильевна.
Любочка от такой похвалы вся залилась краской и опустила голову, потом поглядела на меня и сделала приветствие рукой. Значит, наша дружба с ней ни на минуту не ослабевает, несмотря на намеки, сделанные Верой в беседке. Обед прошёл в разговорах о саде, об отдыхе в Кобулетах и наступающей школьной работе. Говорили в основном, как всегда, взрослые. Мы отвечали на вопросы, когда нам их задавали. Правила поведения за столом детей поддерживались с большой непреклонностью, а вот переглядываться друг с другом законами стола не запрещалось, и мы — я, Вера и Люба — пользовались по возможности этими способами взаимного общения. На десерт подали яблоки, сливы и унаби из нашего сада и холодные ярко-красные арбузы. Отдельно стояло блюдо с мушмулой. Я отдал дань арбузу и попросил Люлю повторить порцию. То же сделала и Люба. Наконец мама объявила, что дети могут встать и, если хотят, повторить прогулку по саду. Любочка спросила меня, можно ли полакомиться малиной? Вместо ответа я, взяв её за руку, бегом повёл в сад. Я так торопился, что не посмотрел, не последовала ли вдруг за нами Вера. И только на главной аллее уверился, что Веры нет, и возликовал. Наконец-то я останусь с Любочкой вдвоём.
— Любочка, сюда, сюда, — потянул я её вбок, — здесь лучший сорт малины — жёлтый. Ты, наверное, такую малину не кушала? Это сибирская малина. Ну, мой милый друг, что ты скажешь о нашем саде? Нет, кушай, сколько хочешь. Но скажи что-нибудь о саде.
— Витенька, у меня столько впечатлений, что всё сразу не скажешь. Я даже подумать не могла, до какой степени поразит меня ваш сад. Это нечто необыкновенное. Самое правильное название вашему саду — «зачарованный». А был ли ты в саду вечером?
— Ну, конечно, был, — воскликнул я. — Я приведу тебя сюда вечером. Тут сейчас должно быть много светлячков, они мерцают везде и всюду и этим увеличивают зачарованность сада. Да ты не стесняйся, рви малину, сколько хочешь… Пётр, садовник, не успевает её собирать. Видишь, как много ягод лежит на земле. Это переспелые ягоды. Прямо жалко, сколько их пропадает. Здесь, в саду, я чувствую себя счастливым. Но сейчас меня мучает одно: через несколько дней ты уедешь. Как же я буду без тебя!!! Я так привык к тебе, так привязался к тебе, что не знаю, не разорвётся ли с твоим отъездом моё сердце.
Я так разволновался от невольно вырвавшегося признания, что схватил руку Любочки и крепко пожал, но не отпустил ее. Однако она и не отнимала ее. Может быть, даже не замечала, что я держу её за руку.
— Знаешь, Витенька, — сказала она, — мне тоже будет грустно без тебя. И это всё неправда, что ты дружишь со всеми девочками, которых ты встречаешь… Может быть, это и так, но я хорошо чувствую, что твоя дружба со мной какая-то особая. Скорей, она похожа на то, что пишут в книгах о страстном влечении одного человека к другому. Мне твоя дружба приятна, я тебе говорю это прямо. Вот твой дедушка сказал, что я хороша собой. Как ты думаешь, это правда, или он хотел мне угодить? Скажи, как ты думаешь, как ты смотришь, действительно я красивая?
— Любочка, нет девочки красивее тебя на свете! Я говорю тебе это прямо, без лести… В своей ещё короткой жизни я встречался со многими хорошенькими девочками. Мы жили долго за границей, и в Тироле я встретил одну очень красивую итальянку. Это было в Левико, где мы проводили лето. Звали её Джулией. Я очень привязался к ней. Она утонула в Левиковском озере, прямо у меня на глазах… Но ты красивее её, ты несравненно прекраснее.
В этот момент Люба заметила, что я держу её руку, и нежно освободила её.
— Я буду писать тебе, Витя, — сказала она, — и это поддержит нашу дружбу и смягчит разлуку. Но ты не познакомил меня с твоей Ирочкой! Вот Вера утверждает, что ты не пропускаешь никого из её подруг мимо себя! Ты, видно, опасный человек. Ты так привлекаешь к себе всех девочек, и тебе это нравится. Скажи, так это или нет?
— Наверное, Любочка, у меня природный недостаток: я легче схожусь с другими девочками, всегда старше своего возраста, чем с мальчишками. Хотя с одним, Мишей Котченко, я дружил очень крепко. К сожалению, он уехал из Кутаиси и теперь мне не пишет. Не скрою, что девочки хорошо относятся ко мне с первого знакомства. Приписываю я это умению рассказывать всякие истории, которых я прочитал несметное количество. Но, Любочка, нам следует пойти домой, хотя я провел бы здесь с тобой всю ночь. Вот светлячок, это первый, их будет здесь полным-полно, когда совсем стемнеет. Но пойдём, а то мне очень достанется. Дай руку, я подержу её ещё немного. Можно?
Люба без колебаний дала мне свою нежную руку, и я, весь просветлённый, нежно повёл её домой. Выйдя из сада, Люба освободила свою руку, и мы поднялись в детскую. Там сидела Вера и читала книгу. Книгу читала она так увлечённо, что не заметила нашего прихода. Татьяна Васильевна была с мамой в соседней комнате. Услышав наши шаги, она окликнула Любу и спросила:
— Ну, как прогулялись? Вас, я вижу, и водой не разольёшь. Ты, Любочка, наверное, очень устала, и надо тебе будет после чая сразу ложиться в постель. А что, этот великий рассказчик опять заговаривал тебя, очаровывал любовными историями? Я уже убедилась, что в этом мальчике сидит большой артист. К тому же он очень начитан. Говорят, он прочитал столько книг, сколько не сможет прочитать любой из нас за всю жизнь!
— Нет, мамочка, — ответила Люба, — Витенька никаких историй не рассказывал и меня не заговаривал. Я лакомилась малиной и, представь себе, кушала также и жёлтую сибирскую малину. И ты не права, обвиняя Витеньку в стремлении заколдовывать и заговаривать всех девочек. Просто он очень доброжелательный мальчик. Он умеет рассказывать и делает это для того, чтобы доставить слушателю удовольствие. Вот и всё. Несомненно, с ним приятно дружить!
— Ну, не сердись, доченька, — сказала Татьяна Васильевна, — я не хотела обидеть Витю. Если бы ты осталась дома, то бы услышала, как много хорошего рассказал Виктор Антонович о своем внуке. Нет сомнений в том, что Витя его любимец. Плохо, что Виктор на 3-4 года старше своих лет и он пропустил самый яркий свой возраст, а это 6-9 лет, сразу став начитанным и много видавшим мальчиком. Но он в этом не виноват, и я очень его уважаю — по-видимому, так же, как и ты, моя дорогая.
Во время этой тирады Татьяна Васильевны я предпочитал молчать, хотя мог бы возразить ей по всем позициям. Конечно, по вопросу моей начитанности она права, но почему начитанность может портить человека? Это было мне совершенно непонятно! Любочке, которая заступилась за меня, я был очень благодарен и в душе решил, что никогда я её ни в чем не обижу, а защищать буду всеми силами.
Люля возвестила, что чай подан, и мы все пошли в столовую. Во главе стола сидел папа. Дедушка был чем-то занят и известил, что чай будет пить у себя позже. На этот раз все были утомлены ранним подъемом, длинной дорогой и активной деятельностью в саду и дома. Всем хотелось спать. Пили чай только слегка, стаканы и чашки остались недопитыми. Мама быстро разрешила встать из-за стола и идти спать. Укладываясь, я думал о Любочке и решил, что, когда вырасту, обязательно возьму её себе в жены. Мне даже и мысли не приходило, что, возможно, она этого и не захочет… Засыпая, я думал и о том, что произойдет, когда к нам завтра придёт Ирочка. А в том, что она придёт, я ни на минуту не сомневался.
Ирочка пришла сразу после завтрака. Мы сидели в детской — я, Вера и Люба — и составляли планы на следующий день. Вдруг в дверях возникла Ирочка. Она пришла не через подъезд, а воспользовалась всегда открытым чёрным ходом. Ира была в светлом в цветах платье и выглядела очень эффектно…У меня упало сердце, я весь похолодел в предчувствии драматических для меня событий и некоторое время не мог ничего сказать. Паузу прервала Любочка. Она сказала:
— Я много о тебе слышала и могу сказать, что сразу узнала тебя. Ты Ирочка, о которой Витя так много рассказывал. Теперь я могу познакомиться с тобой лично, и мы обязательно подружимся. Не правда ли, мы будем с тобой друзьями? Здравствуй, дорогая…
Люба встала, подошла к Ире и крепко её поцеловала. Для меня это было так неожиданно, что я совсем обалдел и не мог произнести ни слова. Но ситуация была реальной, от сердца быстро отошла тяжесть, и оно наполнилось радостью. Но какая же молодец Любочка! Как нашлась она в сложной ситуации, как легко разрядила возможную напряженность! Я, наконец, пришёл в себя и воскликнул:
— Девочки, идём в сад, это наш общий дворец природы. И да возблагодарим Петра-садовника за его заботу об этом сокровище. Сначала полакомимся малиной, затем устроимся на мушмулиновом дереве, и я расскажу вам такую интересную историю, что вы обалдеете…
Я был так счастлив, что готов был всех перецеловать, обласкать и чем только мог порадовать. Мы отправились все вместе в сад. Сначала в малинник. Спелые ягоды мы срывали и, ещё влажные от росы, отправляли в рот. Любочка весело болтала с Верой и Ирочкой, иногда отпускала реплики в мой адрес. И я любил её ещё больше, такую умницу, такую верную мою подружку.
— А теперь айда на мою мушмулиновую резиденцию. Мушмула давно поспела, и сейчас она сладкая как мёд. Пошли!
Мы уютно устроились в любимом нами гнёздышке, и я рассказал самое интересное, трогательное и захватывающее место из романа Жорж Санд «Консуэло». Рассказывая, я так расчувствовался, что в моём голосе зазвучали слёзы. Пришлось даже на момент приостановить рассказ, чтобы подавить подступившие к горлу рыдания… Взяв себя в руки, я вскоре закончил. Вера вскочила и расцеловала меня. У остальных слёзы стояли в глазах, слёзы радости и удовольствия. Сам я чувствовал большое удовлетворение и радость. Наверное, я молодец, как говорит мама.
— Ну и молодец же ты, Витенька, — сказала наконец Любочка. — Ирочка, не правда ли? Витя — непревзойдённый рассказчик, артист самого непревзойдённого класса… Это просто невероятно, как ты захватывающе овладеваешь слушателями, это какой-то гипноз… Дорогая Ирочка, когда-нибудь мы прославим Виктора на всю страну. А теперь в ответ я спою песенку. Слушайте!
И Люба своим красивым контральто запела песенку о прекрасной черкешенке, которую бросил любимый, которая от этого готова была наложить на себя руки. В перстне у неё был яд, но она колебалась: сохранить ли жизнь, или отомстить любимому? Подумала — и приняла яд. Всё было кончено… Все молчали, первой заговорила Ирочка:
— У тебя, Любочка, необычайный талант. Такой красивый голос! Особенно мне нравится его тембр.
— А мне нравится манера петь, — вдруг снизу раздался голос дедушки. — Вот я стою здесь внизу и удивляюсь, какая у нас талантливая молодежь. Я слышал не весь, а только конец рассказа Виктора. Тоже молодец. С каждым годом он рассказывает всё лучше и лучше. Но твоё пение, Любочка, верх совершенства! Я даже и не предполагал, что к внешнему твоему виду присоединяется ещё и это достоинство: ты владеешь чудесным голосом. До сего времени я считал, что самая красивая в мире девочка — это Ирочка, но ты не менее красива! Уж поверь мне, человеку, много повидавшему на своём веку. Дорогая девочка, спой ещё что-нибудь для такого старика, как я. Я здесь внизу послушаю тебя с большим удовольствием… Несомненно, ты принесёшь людям много радости. Будь всегда таким, какой ты есть. Жаль, что здесь, в саду, мы не построили беседку на нашей набережной. Мы могли бы послушать, как талантливо играет на рояле Ирочка. Тоже новый молодой талант.
В свою очередь дедушка рассказал интересное о своей жизни: сделал он это после того, как мы все гурьбой перешли на набережную Риона и расположились на двух длинных скамейках и приготовились слушать. Дедушка вздохнул и начал:
— Это случилось, когда я был совсем молодым, в Англии, куда я приехал закупить дефицитные лекарства для аптеки. Жизнь казалась мне прекрасной, и однажды я ходил по картинным галереям и музеям. Рассматривая картину Рубенса «Автопортрет», заметил рядом с собой красивую девушку в строгом английском костюме и заговорил с ней… Я был хорошо одет и имел, как вы знаете по моим портретам, привлекательную внешность. По-видимому, я произвёл на девушку приятное впечатление. Я рассказал ей, кто такой Рубенс, и кое-что о его жизни. Наверное, я хорошо рассказывал, подобно Витеньке, потому что мы продолжали осмотр выставки вдвоём.
— Вы иностранец и, наверное, художник, — сказала она, — потому что разбираетесь в живописи как настоящий художник. Вас приятно слушать, хотя произносите слова с большим югославским акцентом…
— Нет, я не югослав. Я русский, с далекого Кавказа, и, конечно, говорю по-английски плохо. Английский я учил, но у меня нет практики.
Мы осмотрели выставку, и я проводил Дину — так звали девушку — до дома. Условились о новой встрече. Я влюбился в Дину. Мне не нужны были теперь никакие лекарства, только бы видеть её, говорить с ней, думать о ней… Она обещала показать свои рисунки, хотя говорила, что это любительские творения. Наконец Дина пригласила меня домой познакомиться с её родителями. Они оказались весьма чопорными людьми. Отец — богатый фабрикант, мать — из высокопоставленной семьи. Они встретили меня недружелюбно. По-видимому, Дина много рассказывала им обо мне, и они не были расположены выдать дочь замуж за, хотя и богатого, но иностранца. Свою единственную дочь они хотели выдать за какого-либо барона или герцога. Когда я наконец решился официально попросить руки Дины, они наотрез отказали, мотивируя тем, что я иностранец. Пришлось уйти ни с чем. Но любовь к Дине была сильнее жизни, и я решил покончить своё земное существование. Когда Дина узнала о моем намерении, она вскричала, что тоже покончит с собой, если я посмею поступить так жестоко. Решили обвенчаться вопреки воле родителей.
Дина была совершеннолетней и могла распоряжаться собой. Мы обвенчались. Когда родители узнали о нашем браке, они прокляли дочь и отказались от неё навсегда. Я взял Дину и привёз в Кутаиси. Дина написала из Кутаиси родным длинное письмо, прося прощения и приглашая их приехать в гости в Кутаиси. Но ответа на письмо не последовало. Она написала второе письмо, но вновь оно осталось нераспечатанным и возвращенным Дине… Много позже она узнала, что её отец вскоре после её отъезда умер от удара, а мать переселилась к своим родственникам, которые, наверное, завладели всем их наследством. Дина поплакала, поплакала и успокоилась… Вы знаете, что моя жена умерла 8 лет тому назад, но я и сегодня оплакиваю её смерть, которая оставила меня одиноким и безутешным.
Дедушка плакал, как ребенок… Мы всеми силами старались его успокоить, говорили, что у него большое и любящее потомство, что есть потомство от его жены Дины, и он должен радоваться, что она воплотилась в нас, которые любят и дорожат им… Дедушка успокоился, начал улыбаться и сказал:
— Вы, детки, правы. Наверное, я для того остался жить, чтобы видеть в вас живой след Дины. И я люблю вас всех большой любовью. И ваши радости — мои радости, ваше счастье — моё счастье.
В этот момент к нам подошел Пётр-садовник за какими-то вопросами к дедушке. Я бросился к Петру в объятия и крепко его расцеловал. Я благодарил его за заботу о саде, за его неустанные хлопоты, за заботу о каждом деревце, о каждом кусте, благодарил за каждую клубничку, малину и т. д. Пётр растрогался и сказал:
— Вы, барин, хорошо знаете, что ваш сад в верных руках. Я буду трудиться и днём и ночью, и сад ваш всегда будет райским уголком для вас и ваших дорогих гостей.
Он даже прослезился — так хотелось ему выразить мне свои чувства. И правда, я знал, что меня он любит больше всех детей в семье дедушки. За то, что я и сам с невероятной преданностью люблю наш сад и верю, что он «очарованный». Дедушка дал Петру какие-то распоряжения и затем сказал нам:
— Я рассказал вам историю моей любви и женитьбы на Дине, чтобы вы знали, что ваша бабушка была талантливой художницей и, по-видимому, её талант передался её дочерям, внукам и внучкам, которых я так люблю, — особенно этого негодника, Витеньку. Наверное, потому что он у меня всё время перед глазами. Но я люблю и Верочку. Это она унаследовала Динин талант и любовь к живописи, и я убежден, что она будет известной художницей. Что касается живописи, она талантливее других моих внуков. Только немного лентяйка, мало рисует. А рисует она хорошо.
Так сидели мы на набережной Риона, смотрели на воду реки и представляли, какой река станет в сентябре, когда вздуется в страшный ревущий поток. Тут я вспомнил, как в позапрошлом году разразилось наводнение и чуть было не смыло нашу набережную с лица земли. Тогда река несла огромные камни, вырванные с корнем деревья и разные бревна и доски. Что в это время происходило в Алпанском ущелье, где жила Тамара, мой кратковременный друг, трудно себе представить. Ведь скалы там придвинуты друг к другу, образуя щель шириной не более 50 м. Может быть, Тамара погибла в это наводнение и её нет уже в живых? Однако грустным воспоминаниям сегодня не было места. Рядом со мной сидели две мои подружки — Люба и Ира. Они очень подружились, и я несказанно был этому рад.
В такой дружеской обстановке мы проводили все дни, пока Татьяна Васильевна и Люба гостили у нас. Но настал час расставания. Мне было горько от того, что Люба уезжала. Я и не мог предположить, что лишь через несколько лет встречусь с Любой вновь — уже в Тифлисе.
Папа, Веря, я и Люля поехали провожать Татьяну Васильевну и Любу до станции Рион. Далее до Тифлиса их должен был проводить папа. Так было обещано, так было и выполнено. Кстати, папа хотел повидаться с Анной Апель, сестрой мамы, и её семьей. Говорили, что её муж очень важный человек и скоро должен стать генералом. Когда на станции Рион в последний раз я поцеловал Любочку в щёчку, у меня сердце разрывалось от печали разлуки. Мы обещали писать друг другу не реже одного раза в месяц. И я не мог удержаться, чтобы не сказать ей, что полюбил её особенно сильно после того, как она так дружелюбно встретила Ирочку. Этим она чрезвычайно возвысилась в моих глазах.
17.10.2023
Продолжение следует.
[1] Железноводск — курортное поселение близ Кавказских Минеральных Вод. Статус города получил в 1917 г. (здесь и далее прим. М.В. Михайловой).
[2] Пятигорск — город–курорт. Название получил в 1830 г. по имени горы Бештау («Пять гор»).
[3] Бештау пятиглавая гора-лакколит, высочайшая из 17 останцовых магматических гор Пятигорья
[4] Точнее, гора Змейка — одна из самых известных гор Ставропольского края. Её высота составляет 994 метра, но известна она прежде всего своей площадью.
[5] Развалка — останцовая магматическая (палеовулканическая) гора в Пятигорье, на Кавказских Минеральных Водах. Высота 926 м. Является памятником природы.
[6] Как уже указывалось: ошибка памяти. Скорее всего, он читал серию книг про сыщика Ната Пинкертона.
[7] Кобулети — курортный город в Аджарии, в 21 км. от Батуми.
[8] В дореволюционной России определённый день недели в каком–либо доме, предназначенный для регулярного приёма гостей.
[9] Речь идет об Анне Викторовне Витушинской, которая была женой, по всей видимости, Александра Вильгельминовича Апеля (31.03.1870— после 1916), о котором известно, что он был военным. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба, участник русско–японской и Мировой войн. Был награжден многими орденами. Дослужился до чина генерал–майора.
[10] Особые удары в теннисе, выполняемые с неудобной стороны, с отскока.
[11] Рассказанная «Голливудская история» — свидетельство позднего написания мемуаров «по памяти». Кинопроизводство в Голливуде и система экранных звезд только начали складываться в 10-е гг. и достигли расцвета в 1920-е. Первый голливудский фильм «Муж индианки» был снят в 2014 г. История явно навеяна какой–то немой «фильмой».
[12]Владение ею приписывается князю Александру Ивановичу Барятинскому (1815–1879), наместнику на Кавказе, главнокомандующему Кавказской армией, взявшему в плен Шамиля. Но, скорее всего, она принадлежала его племяннику Александру Анатольевичу Барятинскому (1846–1914), военному губернатору Дагестанской области. Она действительно находилась на краю обрыва и обычно её называли «дача Баратова».
[13] Эта «голливудская история» представляет собою контаминацию разных детективных сюжетов с наделавшей много шума истории с убийством беременной жены режиссера Романа Полянского Шэрон Тейт членами секты «Семья Мэнсона», о которой отец узнал в 1969 г. Травестийно–пародийный вариант событий представил Квентин Тарантино в фильме «Однажды в Голливуде» (2019).
[14] «Консуэло» — роман Жорж Санд, написанный в 1842–1843 годах.
[15] Дача Бараташвили.
[16]«Клеопатра» — роман, написанный Генри Райдером Хаггардом (1856–1925). Впервые опубликован в 1889 году.
[17] Аренский Антон Степанович (1861–1906) — русский композитор.
[18] Самтредиа — город в западной Грузии, административный центр Самтредского муниципалитета.
[19] По названию реки Риони, одной из крупнейших в Закавказье.
[1] Главы 1–4 см. «Нате» №3: Жизнь в борьбе • Литературный журнал НАТЕ (nate-lit.ru)
Главы 5–8 см. «Нате» №4: Жизнь в борьбе • Литературный журнал НАТЕ (nate-lit.ru)
Главы 9–11 см. «Нате» №5: Жизнь в борьбе • Литературный журнал НАТЕ (nate-lit.ru)
Предисловие М.В. Михайловой: Яркая жизнь • Литературный журнал НАТЕ (nate-lit.ru)