Автор: Ксения Забуга
— Чего?
— Да вон же! Слоны!
Пара грязно-серых глыбин в складку из незаметно подкатившего фургона щупают хоботами воздух, выглядывают и прячутся в душной темноте — упрямятся вышагнуть на берег.
Серо-зеленая Обь, июнь.
— Люся, смотри — слоники!
Бледная с желтыми синяками на ногах Лена хватает дочь за руку так, что у той выскальзывает синее ведерко: вместе строят замок, потом Люся разными водорослями, веточками украсит, ракушки искали, искали — нет.
— Пойдем посмотрим.
Из «девятки» с циркачами вываливаются люди-камеры, рассредотачиваются по пляжу искать ракурсы и лица для репортажа. «Вываливай!» — мелькают цирковые рабочие туда-сюда: срывают с верхнего багажника доски, в четыре шага доносят к фургону — выкладывают трап на берег.
Рядом с фургоном мужчина наблюдает за беготней.
— Дрессировщик, — кивает Люсе на человека-палку в зеленом комбинезоне вставшая рядом с мамой сухая тетка-цвета-песка. Волосы, как водоросли, темными склизкими соплями сползают на плечи, лямки выцветше-желтого купальника приспущены на плечах. — И додумался на городской пляж притащить?! Вниз бы по Оби спустились, где никто не купается…
— Ну, пошли! — перебивает теткино бурчание дрессировщик, басом командуя своим подопечным: трап готов, можно выходить.
Народ толпится на берегу: кто с детьми по пояс в воде и в купальниках, кто еле щиколотки сполоснул — выбежали на перерыв, еще минут десять и обратно на работу, — хихикают, галдят, пока перед их изумленными, красными от солнца лицами прыгают камеры.
— Какие смешные!
— Жарко бедным…
Улыбаясь и повизгивая, высматривают в фургоне слонов, друг перед другом встают кто на цыпочках, кто в наглую, жалеют, что фотоаппараты не взяли: «Сбегай, сбегай! Наверняка долго будут».
— Мог бы и из шланга у себя ополоснуть! — громче возмущается тетка-цвета-песка. — Нет, на речку привез, чтоб они тут всё обосрали.
Ей кивают подошедшие на берег пенсионерки:
— Куда администрация смотрит?
— Мужчина, вы чем думаете?!
— Пошли, — шмыгает носом человек-палка, стучит тростью по трапу. — Ну, выходим.
Слон делает ша-а-а-аг, вто-ро-о-ой, под шершавыми стопами прогибаются доски.
— Живее идем, не стесняемся!
Ша-а-а-аг, чет-ве-ер-тый.
В город приехали циркачи с индийскими слонами — рассказывали по телевизору — на месяц, что ли. Лена тут же загорелась Люсю сводить, но в будни — работа, в выходные — билет дорогой. Один бы на себя купила, дочку на колени, нет: везде детей до пяти лет бесплатно пускают, а эти циркачи — только до трех… На работе посоветовали: на Люську купить билет, одну в зал отправить и попросить, кто рядом сидеть будет, присмотреть. Но Люся хныка: ни на шаг от матери, да и вдруг чего…
Вот из фургона выплывает слон, пяткой швых — после себя оставляет песчаную вмятину, задирает хобот к небу. Тут же подрываются камеры: «Ну-ка, повтори! Или голос, голос подай — труби! Давай!» И пока у первого слона крутятся камеры, человек-палка выманивает из фургона второго. Пусть хоть так посмотрит, думает Лена.
Она аккуратно выпихивает дочку подальше от венозных ног недовольствующих старух: «Извините… извините, — на вытянутой руке держит Люсю за шнурок от крестика, — смотри, Люсечка, смотри!». Как слон песок хоботом гребет и себя им по бокам, по животу хлещет, головой мотает. Народ пальцами тычет: смешной какой!
Из фургона на берег выбирается — пыльный, ужас! — вторая слоновья глыба. Крутит головой, осматривается. Ша-а-аг…
— Мам, — Люся поворачивается к матери, — слоны!
Лена кивает, продолжая смотреть, как слоны совсем рядом с ними шествуют к воде. Детвора окружает плетущегося рядом дрессировщика:
— А они какие на ощупь? — пищат, прыгают, но подойти осторожничают. — Холодные? Шершавые?
— А мягкие или твердые?
— Можно погладить?
— Они пока… — чешет подбородок один из операторов, — пока до воды допрутся, надо людей поснимать. Детей… — Он рыщет глазами в темных очках по пляжу, всматривается в лица, — вот! Девочку… эту, — показывает пальцем на Люсю, — да. Давай ее — хорошо будет в кадре.
К Люсе прыгает маленький лысый человек, встает на колено перед ней: «Девочка, пойдешь к слонам, а?»
— Люся, — сообщает дочкино имя Лена.
— Люся, — кивает человек, — пойдешь, а? — сверкает желтой с серебряным в уголке улыбкой мужчина. — Ты не бойся. Мы тебе слоников дадим погладить, а? Тебя дядя-дрессировщик на руках поднесет, и ты слоника погладишь. Хочешь, а?
Люся таращится себе под ноги, ноготком коленку царапает, нижнюю губу прикусывает — боится ответить.
— А слон не укусит? — волнуется Лена. — Не напугает?
— Да что вы, они ж добрые! Я Иван, кстати. Корреспондент, — лыбится Лене. — Гляньте, вон: идут, улыбаются.
Слоны, протоптав пляжа метра четыре, друг к дружке жмутся, готовятся к купанию: осторожно, наклонившись к воде, хоботами будто нюхают реку, щупают зеленоватую гладь. Дрессировщик, закатав штанины комбинезона, слонам палкой по воде водит: «Давайте, давайте» — и они послушно бредут в прохладную воду. Заходят поглубже и боком плюхаются, ме-е-ед-ленно встают и снова в воду. Глаза у них на солнце — щелочки серые, а кожа — будто водичкой на камни полили: зелено-черная с желтыми крапинками, не пыльная больше, блестит. Довольные! Хоботами на радости Обь взбивают и раз!.. Исчезают в пене. «Снимай, снимай!» — командуют друг другу люди-камеры.
Взрослые ахают, смеются, с безопасного расстояния кто — «Засрут. Всю реку засрут! И куда только смотрят?» — недовольствует, а кто — «Хороши! Ай, хороши!» — насмотреться не может. Дети носятся, накатывающие волны от слоновьего купания караулят, визжат от удовольствия. Дрессировщик с закатанными штанинами по колено стоит в реке, собой границу «слоны – берег» обозначает.
— А моему дашь на хоботе покататься? — донимает его отдыхающий.
Человек-палка, щурясь на солнце, только мотает головой.
— Сотку дам! Ну че те?.. — не отстает черноусый. — Ты их каждый день видишь, а сына мой… Ему впечатлений на всю жизнь. Ну?
«Сотку ты мне дашь», — хмыкает про себя дрессировщик и отворачивается от мужика. У него этих соток после каждого представления по всем карманам напихано.
А слоны в реке топчутся, смывают с себя цирк: стразинки, клей и перья сценического костюма, пыль громыхающего на разбитых дорогах фургона, оставляют в реке мокрое гнилостно-черное сено — ни есть, ни спать на нем невозможно, — решетку своей совсем крошечной клетки и хлыст-палку дрессировщика. Из ушей выполаскивают со вчерашнего представления лай дрессированных пуделёчков, детские визги радости и звонкие аплодисменты со свистом. Выныривают из зеленой Оби, тяжелые головы к небу — ш-ш-ш! хоботами воду на себя выбивают — и одурью снова падают в реку. И Люся будто с ними изнутри тяжелая, уставшая ныряет, смывая когда-то бывшего ей нежным другом царапающегося Пашку из детского сада, одни и те же макароны с сосисками на кухне у молчаливой соседки и все чаще разъедающий по ночам маму неприятный девочке запах.
— Ну чего, а? Пойдешь? — легонько тянет к себе Люсю желтозубый корреспондент.
— Пойдет, — решает за нее мама. — Люсенька, ты только не бойся. Смотри, какие слоники добрые, хорошие.
И уже шнурочек от крестика, за который держит свою девочку, отпускает, но вдруг тревожится: а если Люсенька расплачется? Испугается без матери и слонов напугает — они возьмут и затопчут дочь, прямо насмерть затопчут. Нет, их обеих сначала довезут до рассыпающейся серой больницы, там оставят на крыльце. Или не оставят, а осторожно положат ее девочку сразу на кушетку и к врачу. Он послушает еле трепыхающееся в раздавленной Люсиной груди сердечко, скорбно вздохнет и, еле мотнув головой, выведет Лену в коридор. И Лена только закроет глаза, потому что все по этим поджатым губам, по этим еще в палате опустившимся рукам все поймет. И наконец с головой уйдет в свою подступающую глухую темноту, где ей больше не придется упрашивать Люсю съедать все-все, что дают воспитатели, и даже нелюбимую ее рыбу, не надо будет каждое утро экономить на маршрутке от садика до работы, а по ночам, как девочка засопит глубоким сном, тихонько сползать с дивана, надевать на себя коротенькое платье и выходить из дома на улицу через двор, до конца улицы Ленина, там сворачивать куда ноги несут… «И не будем больше мучаться, — одними уголками улыбается себе Лена, — а Люся хоть разок в жизни порадуется…»
— Так! — Вдруг доносится сзади. — Это что такое?!
Лена озирается: по пляжу торопится мужчина в светлом костюме, месит песок сандалиями, панамкой жару от лица отмахивает. За ним спешит тетка-цвета-песка, кривя рот, подкрикивает:
— Мыться пригнали!.. Всю реку засрут!
Люди на них оборачиваются, ухмыляются. Ну мужик, ну деловой: рубашка на все пуговки застегнута, — как в такую жару-то дышит? — шея в бисере пота, залысина на темечке солнцем переливается.
— Это кто вам разрешил? — Фырчит мужчина в толпу отдыхающих. Протискивается к фургону, глазами зыркает, пытается найти организаторов слоновьего купания. Подскакивает к дрессировщику: «Вам кто разрешил, — спрашивает, — мэрия, — отвечают, — ничего не знаю, вытаскивайте! — всем телом от негодования вздрагивает, — давайте! кыш!» Дрессировщик только отмахивается.
— Мужик, а ты сам-то кто? — вступается за слонов один из операторов телеканала.
— Директор.
— Чего?
— Пляжа.
Должность человека в костюме разносится по берегу шепотом-смехом: «Слыхали, какие профессии у людей бывают?»
— Вы давайте не увиливайте, — от обиды надувается директор пляжа, — а забирайте своих слонов.
Но люди на пляже только машут на него руками и хмурятся:
— Мужик, ну дай им покупаться! Жарко же бедным.
— А людям после них как? — вмешивается тетка в желтом купальнике. — В грязной речке купаться? Вы, мамаша, — вытянув голову в сторону Лены, клацает серыми зубами, — дочку у воды держите, а они туда уже небось… делов наделали.
«И правда, а вдруг наделали? — Лена округляет на воду глаза. — А я Люську туда…».
— Не слушайте, — прорывается через ее раздумья таратор-корреспондент. — Они пока разберутся, а? Давайте девочку.
Не дождавшись ответа, берет Люсю на руки, — Лена шнурок от крестика из рук выпускает, — и несет вцепившуюся взглядом в слонов девочку к дрессировщику. Но тот от подергивающегося от злости директора пляжа отбивается и люди-камеры, окружая мужчин, только переглядываются: снимать их грызню, слонов, вмешаться? И Люсе совсем страшно на руках у этого желтозубого человека, но хочется погладить слонов и что-то шепнуть в их большие и на ощупь, наверное, очень тонкие уши.
— Кто звонил? — не успокаивается директор пляжа.
— Наши, — лениво пожимает плечами дрессировщик.
— Какие ваши?
— С цирка наши.
Пока директор пляжа, вытирая панамкой пот с шеи, силится вспомнить, звонили ли ему циркачи, корреспондент с Люсей на руках кивает дрессировщику, мол, девочку-то к слонам несем? И дрессировщик ему утвердительно кивает: «Несем» — и уже тянет руки, как вмешивается тетка в выцветше-желтом купальнике:
— И что, вам прям взяли и разрешили? В Обь? Чтоб засрали?
— Вам жалко, что ли? — басит кто-то из толпы.
— Вот прям взяли и разрешили! — огрызается на нее дрессировщик. — А засрут, — добавляет, — уберем.
— Что, своими руками? — не унимается тетка-цвета-песка, но не получает ответа.
— Можете помочь, — хихикает кто-то из людей-камер.
— Да вам же человек говорит: «Не разрешали!» — резко вскрикивает одна из старух рядом с Леной. — И эта еще… — цокает она на Лену и, не закончив фразу, отворачивается.
— Что? — зачем-то спрашивает ее оробевшая Лена.
Что «что?» — себе же грубо отвечает. — Отдала дочь на непонятного мужика, — слонов погладить, ага! — а он Люську возьмет и заберет. И не отдаст. Потому что все, нет, ладно, не все, но много кто на пляже знает, какая Лена на самом деле мать. Знают, что не из-за работы посудомойкой-уборщицей и иногда на подмене официанткой в кафе-баре «Валентина» она бродит по улицам уставшей тенью. Знают, из каких кредитов она уже и не надеется выползти и как, стыдясь своего же попрошайничества, она носит из церкви пакеты с детской одеждой. И ехидничают, что тем же местом, что она себе на платья зарабатывает, может и дочке на одежду заработать. Но нет — отбирает у всамделишно нуждающихся.
И вот они стоят, завистливо на ее Люсеньку на руках у корреспондента смотрят, наверняка про себя бурчат, что могли бы и их красивых, улыбающихся деток отнести к купающимся слонам и снять для новостей. Но не докричишься же до них, не вдолбишь, что единственная за последние месяцы радость у ее Люсеньки — погладить слонов, бултыхающихся в зеленой, и без этих несчастных, уставших животных, засранной воде. А их красивые детки прекрасно в цирке на слонов и посмотрят, и рублей за двести после представления их погладят, и даже на память сфотографируются.
— Мужики, снимаем? — подает голос один из операторов телеканала.
— Не помню… — еле слышно бубнит директор пляжа.
Напяливает на голову панамку, смотрит, как слоны в воде бултыхаются, пенят реку, умиляется: «Хороши…» И, главное, тихо себя ведут, спокойно. Слоны. Да и циркачи. Но слоны… Отдыхающих не распугали, а ведь на радостях, что купаться привезли — жарища, тридцать шесть в тени! — должны в свои хоботы трубить. Ребятишки радостные, взрослым тоже интересно. И под присмотром все — никого не затопчут: стоит же дрессировщик, вон мужик, один из циркачей, наверное, рядом со слонами бродит, детей не подпускает… «А как они друг дружку поливают — ну загляденье! В цирке, наверное, тоже что-то такое показывают…» — вздыхает директор пляжа.
Ему подарили два билета на представление, они так и лежат в тумбочке: в будни с этой работой не вырваться, а в выходные… Да не с кем: семьи к пятидесяти двум так и нет.
«Нет, — перебирает в голове директор, — позвонили часа полтора назад, сказали: „Выезжаем“. А кто звонил? Куда выезжаем?.. Где документы?
— В цирке, наверное… — отвечает вслух.
Ну! И какой разговор без документов? Нет. Грустно, конечно: жарко животным… Хотя, индийские — он по телевизору про них смотрел, у них на родине-то… привыкшие, по идее. Так и людям жарко! Купаться полезут, а там… Нет, права крикливая в желтом купальнике: надо гнать этот цирк с пляжа.
— Простите, — он слышит тихий заикающийся голос, — можно моя дочка слонов погладит? Пожалуйста. Совсем чуть-чуть — и вернется.
— Женщина, — он недовольно морщится, — я сейчас вам разрешу, побегут остальные…
Он переводит задумчивый взгляд на незагорелую Лену и вдруг узнает ее грустные, чего-то ждущие глаза, сухие губы и пышные рыжие волосы. И понимает: как-то, месяц, что ли, назад, уже ночи были теплыми, он видел ее. Одну, на остановке «сто пятого». Она сидела на скамейке, нервно подергивая левой ногой, смотрела вникуда и, в общем-то, вряд ли искала чьей-то компании. И идти ему было: два метра от остановки, перейти через дорогу, обойти тропинкой круглосуточный ларек, и вот его дом — краснокирпичная двухэтажка, в ней холостяцкая двушка, доставшаяся от бабушки… Но он сел рядом. А наутро долго разглядывал рыжий волос, снятый со своей серой футболки.
— Можно? — чуть громче спрашивает Лена, и директору пляжа кажется, что она не узнала его. Он молчит пару секунд и кивает: «Можно».
— Снимаем! — облегченно вскрикивает корреспондент и передает повеселевшую Люсю дрессировщику.
19.12.2023
