(повесть)[1]
Автор: Евгений Барановский
* * *
ПРИНЦИП
§103 — Ложь [lie]. Ложь — искажение, создающее иллюзию [illusion] внутри частной реальности, и создающее иллюзию границ [limit] воспринимаемого субъекта [subject]. Ложь порождает ложь. Ложь порождает путаницу [tangle] в происходящем [reality] для воспринимающего. Действия [action] воспринимающего ложь, искажают причинно-следственную связь [causal relationship]. Действующий и воспринимающий равно актант [actant]. Актант, порождающий ложь, теряет идентичность [identity]. Жизнь — процесс избавления от лжи/искаженного восприятия, растянутый во времени.
Смысл [meaning]. Усилие [effort] во времени, направленное на выявление [indentification] и фиксацию [fixation] смысла [truth], — это путь. Искаженные ложью путь [way] и действия [action] уничтожает актанта. Включенность [involvement] и присутствие [presence] осмыслено. Плохое [misery] — вектор. Опциональное обоснование [acquittal] и фиксация негативной/позитивной оценки [grade] определяет границы суждений [ambit], в категориях истинное [true]/ложное [lie]. Жизнь — процесс определения смысла/бессмысленности, растянутый во времени.
Страх [fear]. Выявление степеней страха [dread], определение его центра, аксиометрия категорий [predicament] и уровень степеней защиты[guard]. Страх — это вектор преодоления инерции [inertia]. Страх равен иллюзии. Жизнь — процесс избавления от страха/иллюзии, растянутый во времени.
I
НАЧАЛО ПУТИ
Каждый день Полунин проходил мимо бесконечных рядов стеллажей и полок с тоннами папок и досье. Резкий режущий свет был ему привычен и уже давно заменял солнце, окрашивая его кожу в бледную синеву загара. На своем пути Полунин иногда встречал подобных ему сухоньких худощавых людей, изредка ронявших свое краткое «здравствуйте», «до свидания», «извините». Кто-то из этих живых мумий торопился, кто-то вдумчиво оглядывал каждую полку, выискивая нужную папку или фиксируя в электронном планшете номера, имена или еще какие-то данные. Время от времени кто-то улыбался и, схватив нужную папку, опрометью мчался туда, где над горизонтом возвышается огромный щит с надписью «комната уединенного изучения». Работа Полунина заключалась в том, чтобы выискивать и фиксировать информацию о небольших поселениях, которые раньше назывались — «ЗАТО». Закрытые Административно-Территориальные Образования. Они были раскиданы по всей когда-то существовавшей стране. Сложность заключалась в том, что информация о них не была общедоступной, ведь в этих местах часто находились военные базы, склады, тренировочные полигоны и прочие элементы существовавшего ранее военного государства. Иван Полунин ощущал себя тем человеком, который постепенно вырисовывает на общей карте несуществующее: границы поселения, численность проживающих, социальные объекты, здания, дороги, транспорт. Все это Полунин делал в надежде, что необходимые параметры сойдутся, и он сможет поставить высшую категорию, и тогда богом забытому городку будет дан второй шанс. Полунину приятно было думать, что своим росчерком он даст начало новой жизни, и на заброшенных улицах снова появится людская кутерьма.
Эта скучная и однотипная работа постепенно стала для Полунина замещением его собственной вялотекущей жизни, в которой не было ни понятной ему цели, ни логики. Полунин в принципе и не жил вовсе, он скорее был функцией, программой, придатком к своей работе. У него не было ни семьи, ни жены, ни детей. Однотипный день сменялся такой же однотипной ночью, и так продолжалось уже долгие-долгие годы.
* * *
Иван Полунин сидел в темном зале, в углу длинного ряда пластиковых стульев. Спереди маячил субтильный человек, на вид лет шестнадцати, но по плавными угловатым движениям было очевидно, что это игра подслеповатых глаз Полунина, и говорящий был намного старше. На нем был широкий комбинезон, через который пробивались острые локти и плечи говорящего. Волосы на голове были светлые и коротко стриженные, а черты лица миниатюрные и как бы нарисованные лишь штрихами. В целом он был каким-то нелепым и отталкивающим. Когда Полунин на него смотрел, внутри что-то нарастало. Какой-то внутренний безосновательный гнев.
Человек ходил взад-вперед на небольшой площадке перед рядами и монотонно и гнусаво зачитывал новые правки.
— Главный инструмент, который вы можете использовать для анализа того, «что происходит в системе», — это журнал регистрации. В числе прочего он регистрирует факты изменения данных. То есть можно узнать, кто и когда изменил данные вашего объекта. Но его возможности в обсуждаемой области на этом и заканчиваются, потому что по журналу регистрации нельзя понять, какой именно реквизит был изменен, какое было его предыдущее состояние, отсюда вытекает невозможность, в силу данных обстоятельств, наделить его новым значением…
Полунин недовольно ёрзал на месте. Видимо из-за своей внутренней неудовлетворенности противясь услышанному, он никак не мог воспринимать эту вязкую речь целостно и постоянно уходил в свои мысли. В очередной раз поймав себя на том, что никак не воспринимает этот набор звуков и бессвязных слов, Полунин припомнил старое упражнение на концентрацию, которому выучил еще на стажировке.
— Раз, два, три… — Он сфокусировал внимание на вдохе и закрыл глаза.
— И уж тем более нельзя с помощью журнала регистрации восстановить предыдущее состояние реквизита или всего объекта и понять, насколько он соответствует необходимой категории…
Четыре, пять, шесть, семь… Мысли Полунина вяло пробивались через его давно установленные границы, стремясь зацепиться за любые всполохи эмоций. Разгоняя их. Вот стоишь ты передо мной и думаешь, что научишь меня жизни. Да я сам кого угодно научу жизни. Я работал здесь, когда у тебя еще настоящего-то не было, а я уже создавал прошлое, дорисовывая мир. И ты жил в этом мире, сопляк. Полунин снова сделал вздох и закрыл глаза.
Сотни лет назад великие буддийские медитаторы изучали связи между нашим умом, телом и внешней реальностью. Они помогли понять, что люди могут регулировать чрезвычайно тонкие психологические и физиологические процессы. Мы можем контролировать нашу систему кровообращения и нашу нервную систему, наше настроение и наши мысли. Мы можем воспринимать то, что происходит в наших умах и телах, и то, что происходит во вселенной вокруг нас. И не тебе, молокосос, учить меня. Это сложный механизм, которым я обладаю, а ты иди куда подальше, со своими глупыми советами.
— Восемь, девять, десять…
Давно было обнаружено, что ключом к трансформации ума и тела является дыхание. Дыхание — это связующее звено между разумом и телом. Дыхание — один из очень немногих физиологических процессов, который функционирует как добровольно, так и непроизвольно. Другими словами, мы можем сознательно контролировать дыхание, если захотим, а если не захотим, то дыхание продолжится автоматически. Если осознано сбить ритм дыхания и приложив усилие выстроить новый непривычный ритм, то через какое-то время привычное восприятие начнет изменяться. И вот ещё один вдох и я уже где-то далеко. И чем глубже я вдыхаю, тем я дальше от этого места и этих слов…
— Одиннадцать, один, два , три…
Это уже было третье собрание за месяц, и Полунин ощущал дикое напряжение. Было очевидно, что грядут перемены, но он никаким образом не хотел признаться себе, что в случае сокращения такого закостенелого консерватора, как он, срежут в первую же волну. «Как же достали эти выскочки», — пробубнил под нос Полунин, сбив дыхание и настрой. Перед глазами прошла разноцветная волна. Полунин облокотился о стену и снова сконцентрировался на вдохе-выдохе.
1 2 3 4 5
1 2 3 4 5 6
1 2 3 4 5 6 7
1 2 3 4 5 6 7 8
1 2 3 4 5 6 7 8 9
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
* * *
Когда свет зажегся, выяснилось, что Полунин мирно посапывает в своем углу. Стажеры, посмеиваясь, стали подносить к его лицу свои планшеты и фотографировать. Но это развлечение быстро их утомило, и они разошлись, ничего не сказав ни куратору, ни охраннику. Они тихонько прикрыли дверь и через какое-то время выключился и свет, погрузив всё пространство в темноту.
Когда Полунин проснулся, в зале было темно и пусто. Он в удивлении оглянулся и, врезаясь и опрокидывая стулья, начал пробиваться к выходу. Дверь была закрыта. Полунин развернулся и пошел в противоположную сторону — к электронному щитку и попробовал включить свет. В пустом пространстве щелчки выключателя эхом отражались от стен, но свет так и не загорался, видимо был выключен центральный распределитель.
В темной комнате Полунин подошел к большому зеркалу, висевшему на стенке. Оно было холодным и черным, отражавшим лишь разные градиенты окружающей темноты. Полунин стал вглядываться в свое отражение, но практически не различал его. Он слегка прикоснулся к стеклу, и рука будто бы прошло сквозь него докоснувшись до самого времени. Как только это случилось, страх и недовольство исчезли. Полунин неожиданно осознал, что вселенная пытается ему что-то сказать — на долю секунды ему показалось что стоит он в огромном зале и стены вокруг дрожат, а стекла осыпаются осколками под его ноги. И из окружающих звуков собираются еле различимые слова: «Multas curas sequuntur somnia». Где-то он уже слышал эту фразу… Но вот где? Полунин осторожно опустился на колени перед зеркалом и снова стал вглядываться в свое лицо. Но перед ним была непроницаемая темнота, все то, что он так избегал. ведущая куда-то внутрь, в его бездну и неопределенность, будто вокруг восторжествовало смерть всего существующего, и только он в секунду вспыхнувшего разума ловит этот момент. Полунина охватило странное состояние единства с местом и временем, в котором он был. Он осознал, что это пространство и темнота в зеркале — это очередная точка в его пути. Метафора жизни. Он снова мечется в темном и пустом зале, где даже его собственное отражение — неопределенное темное пятно. Непроявленное. Смазанное. Полунин тяжело вздохнул, встряхнул головой и оглянулся — комната снова казалась обычной, и зеркало всё так же отражала темноту и непроницаемость. Он достал планшет, высветив наконец в темноте свое лицо. Затем кое-как поднялся и рухнул на первое попавшееся сидение. Полунин стал прокручивать плейлист, в поисках нужного видео. Он давно коллекционировал артефакты прошлого и фиксировал все находки в своей видео-картотеке. Полунин нашел сохраненную запись и включил воспроизведение. В ушах забубнил монотонный женский голос:
Раньше по улицам ходили скрипящие чудища-трамваи и рогатые троллейбусы. Двигало ими не электричество, а магия. Она заключалась в счастливых билетиках, которые можно было вытянуть из рук контролера. Обычный, криво оторванный билетик пророчил юному уму будущее увлечение алхимией, потаенной литературой, нумерологией. Робкие попытки сложить цифры сулили победу над современным миром: обладание счастливым билетиком меняло все: это был знак, что ты прибыл в этот мир не зря, что ты избран и впереди ждут подвиги. Но система не может допустить исполнения чьей-либо мечты. Все чаще вместо красно-черного билетика пассажиру отстегивается рекламная агитка, призывающая купить электрическую плиту или съездить к морю. И больше нет в руках волшебного билетика, чьи цвета отдают архаизмом. Нет больше загадочной нумерологии — вместо нее предлагается вставить пластиковые окна или вызвать такси. И даже проездные числа, чью символику раньше можно было долго разгадывать, ныне либо исчезли, либо забились в уголок, задавленные чьим-то офисом. А всё для чего? А всё для того, чтобы у человека не было счастья.
Утром Полунина нашел охранник. Удивительно, что, когда он отсканировал его штрихкод пропуска, раздался сигнал отказа. Пришлось всё равно идти к проходной, отмечаться. Но привычная нормированная схема сбилась, и теперь Полунина не могли найти в базе. По регламенту программа автоматически счищала ошибку и, увидев отхождение от нормы, счистила данные Полунина. Пришлось пробираться к внутренним систематизаторам, чтобы доказать, что он всё еще в списках.
Систематизатор пробил штрихкод и начал заново вводить данные.
Адрес, возраст, взгляды, должность и, наконец, имя.
Программа снова подвисла, и вышедший из себя Систематизатор никак не мог прописать имя Полунина и оставил одну фамилию. Полунину пришлось от руки писать объяснительную и потом монотонно надиктовывать ее флегматичному старичку лет семидесяти.
Вечером Полунина вызвал к себе глава отдела. Это была первая и единственная встреча с ним за более чем 20 последних лет.
Когда Полунин зашел, он сразу ощутил размер зала. Пространство давило не просто какой-то формой. Весь опыт Полунина, все прошедшие годы словно сконцентрировались в одной точке и навалились на него. Никогда прежде он не общался с высшим звеном центрального архива. Несмотря на неудачу прошлой ночи, Полунин считал, что определенно существует нечто, что привело его сюда. Что-то происходит, и он элемент этого.
Глава отдела катал в руке несколько металлических шариков. Ему приятно было ощущать холодный металл в своей сухой руке и представлять, что каждый шарик — это правила, нормы и законы. Он переставлял их так и сяк в зависимости от окружающей ситуации, как бы подтасовывая реальность под то, что ему было нужно. Где-то соврать, где-то недоговорить. Чередуя шарики в руке, он чувствовал, словно сам спасается, перекладывая ответственность за происходящее на холодный металл.
— Почему ты обратил на себя внимание?
— Я считаю себя важной формой систематизации.
— Для чего тебе эта систематизация?
— Для того, чтобы существовать в этом мире осознанно.
— Зачем тебе существовать в этом мире осознанно?
— Потому что слишком много времени я блуждал в потемках. Я способен собраться в цельную фигуру.
— Что ты хочешь?
— Я хочу найти свое место. Свой дом.
— Ты хочешь найти место для нового города?
— Это станет тем местом, где и я найду свой дом. То место, которое позволит мне наконец успокоиться.
— Зачем?
— Потому что нет ничего другого, к чему я бы стремился. Я собираю мозаику прошлого, и я очень хочу, чтобы будущее было лучше настоящего. Я должен вспомнить всё, чтобы не врать ни себе, ни миру. А для этого нужна опора.
— Ты много врешь?
— Я постоянно живу в иллюзиях. А значит, я вру себе. Я не понимаю себя, и я не могу понять, что со мной происходит, пока не отыщу то место, откуда все началось. Я должен отбросить иллюзии и воспринимать происходящее без замещений и страха.
— Это правда важно.
ОДИН ИЗ ДНЕЙ
В очередной, так похожий на все остальные день Полунин проснулся раньше будильника. На часах было 5 утра, и солнце уже пробивалось через рябящую занавеску. Заснуть не получалось, и Полунин поднялся. Походив кругами по комнате и покрутив в руках розовые квитки просрочки по квартплате, он подошел к небольшой деревянной тумбе, оставшейся после смерти недоотца. Так он его привык называть, они так и не смогли сблизиться. Этот строгий, но добродушный человек научил Полунина молчаливой поддержке и сопричастности. Сейчас он понимал, что подсознательно искал в его словах одобрение и даже уважал его. Полунин прошелся по тумбе тыльной стороной ладони и вспомнил, как после похорон ходил кругами по пустой родительской квартире, где прошла его юность, потом взвалил себе на плечи эту тяжеловесную дубовую тумбу и, сгибаясь под ее тяжестью, тащил ее до своего дома, находящегося в противоположной части города. Он вспомнил, как, дрожа всем телом и истекая по́том, перевалился через порог своей квартиры, рухнул на пол и потерял сознание. Полунин со скрипом отворил дверцу и достал из тумбы небольшую бутылочку. Он приподнял ее и посмотрел через мутную жидкость на свет восходящего солнца. Солнце бликовало, расходясь искрами по стеклянной стенке. Полунин открыл пробку и сделал несколько глотков. Для него это уже давно было нормой. Утренним ритуалом. Несмотря на всеобщий запрет, он знал, где достать эту горькую жидкость. Небольшое ее количество бодрило и отгоняло дурные мысли. После глотка Полунин поковылял к балкончику и сел на пластиковый стул, стоящий на крохотном, похожем на ракушку балконе. Правой рукой он нашарил пачку сигарет где-то под стулом и вытащил одну из них. Порывшись в кармане, он достал блестящую бензиновую зажигалку и закурил.
Эти дурные привычки хоть как-то возвращали ему ощущение полноты жизни. Правда, на очень краткие моменты. В такие утренние мгновения он мог просто сидеть и смотреть на восходящее солнце, и легкая затуманенность сознания дарила ему всполохи безмятежности и счастья. Только в такие мгновения, казалось, он и живет. Полунин наблюдал за небольшими ярко раскрашенными машинками, снующими по дороге, за редкими сонными людскими фигурами. Они пока что не раздражали, и в целом окружающее казалось гармоничным и умиротворяющим потоком. Полунин сидел на пластиковом стуле и без остановки щелкал крышкой своей зажигалки, подарком его научного руководителя после окончания университета. Казалось, с того момента прошло лет сто. «У тебя будет большое будущее», — говорил тот, поглаживая Полунина по плечу. Зачем он это делал? Будто котенка, которого снисходительно ласкают перед тем, как утопить.
Полунин заметил соседку с этажа ниже. Она так же, как и он, сидела на своем крохотном балкончике, рассеянно глядя перед собой, и не спеша водила пальцами по квадратам своей юбки. Что-то загадочное было в этих движениях; казалось, от ее пальцев тянутся невидимые тонкие нити, из которых сплетается само время. Полунин зажмурился, и в наполнившей глаза темноте забурлили водовороты. Они появлялись и беззвучно пропадали. Откуда-то доносилась тихая музыка, и голос пел «Все реки сольются в одну». Песня была создана одной из тех нейросетей, которые были так популярны лет 30 назад. Полунин не улавливал общего смысла песни, но отчетливо слышал одно: «мы должны выйти за границы…» — ему лишь слышалось что-то необычайно привлекательное. «Интересно, что же там, за границами?» — подумал он. Полунин снова посмотрел на соседку, она, наконец, неспешно выпрямилась и ушла с балкончика в темный проем двери.
Полунин проваливался в воспоминания, пока, неожиданно расфокусировав взгляд, не увидел всю окружающую панораму целиком: вдоль тянущейся до горизонта дороги десятки машинок синхронно повторяли одни и те же действия, как в безумном танце, люди спускались в подземные переходы и выходили из них в одних и тех же местах, а у конца дороги возвышался треугольник «Центрального архива», над которым поднималось ярко-красное солнце. Ощущение четкой системности, жесткого алгоритма, внутри которого существовало не только его окружение, но и он сам, нахлынуло на Полунина. Он поднял глаза на солнце, несколько секунд немигающим взглядом пялился на эту ослепительную белизну, и в конце концов ему стало казаться, что солнце начинает темнеть, будто паяльником выжигая роговицу. В теле нарастало непонятное волнение, глаза слезились. Полунин закрыл их и увидел себя стоящим в центре огромного зала. Пространство давило. Стоял он неподвижно и больше походил на памятник, вокруг которого суетились люди. Понять, что это за памятник, было невозможно. Полунин встряхнул головой, отгоняя наваждение, затем поднялся, взял с прикроватной полки свой электронный планшет и включил запись:
Если отбросить свидетельства нашего внутреннего разума и предположить, что либо сами мы, либо наши предшественники содействовали в создании государства, то нам придется не только признать утверждение о том, что «государство — это аппарат насилия в руках господствующего класса под немое одобрение большинства», но и увидеть его логическое продолжение. Из этого тезиса вытекает, что мы могли бы в своем мнимом созидании сформировать государство с иной формой управления и, возможно, даже добиться изменения формы государственной структуры, если бы скоординировали свои усилия. Однако, в условиях, когда индивидуумы объединяются «под властью» государства, становясь его «принадлежностью», видно, что переформирование системы управления является задачей невероятной сложности; они — и мы в том числе — не способны полностью избавиться от уже привычной государственной структуры, которая, в сущности, является мертвой, потому что не существует новых философских концепций, конструирующих принципы равенства людей с учетом современных реалий.
Практически невозможно модифицировать механизм государственной власти, а на практике даже невозможно уничтожить государство, поскольку в данном контексте мы, без сомнения, признаем свою относительную бессильность. Анализируя вопрос формирования государства, научные и политические подходы, мы сознательно и добровольно ограничиваем нашу свободу: стремясь избежать непрекращающихся межличностных конфликтов и беспощадных угнетений, мы постепенно, но верно передали государству право на использование физической силы, ведь там, где сила, там и право. И в конечном итоге оказываемся под опекой закона, который также является лишь симулякром действительных законов, который служит лишь для сохранения власти тех, кто ею обладает. Те, кто выбирал или выбирает путь вне этого контракта, оказываются на краю общества, становясь в некотором смысле изгоями.
Полунин считал, что на его плечах лежит какая-то миссия и что не может он быть простым работником архива, каждый день ходить на работу, есть в столовой концентраты и ждать новый день. Полунин сделал еще один глоток из бутылочки. «Ну, хватит», — сказал он себе и отложил бутылочку в сторону. В любое мгновение от лишнего глотка это его состояние могло перевернуться на противоположное. Полунин поднялся и убрал бутылочку обратно в сервант, и оттого, что не знал, чем себя занять, решил пойти на работу. Он надел щербатые очки, натянул прокуренный полиуретановый комбинезон и вышел на улицу, решив пройтись пешком пару остановок.
* * *
Город раскрывался своими ровными поверхностями, через окружающую серость пробивались яркие вывески и указатели, и стерильная чистота была давно привычной. Полунин неспешно шел по вымытой до блеска дороге и думал о погашении задолженности за квартиру. Плечи его опадали и руки болтались вдоль тела, тяжелый комбинезон давил и тянул к земле. За квартиру Полунин забывал заплатить уже второй месяц подряд, и теперь обязательно набежит что-то сверху. «Да и черт с ним», — думал он. Полунин иногда терялся в днях и совершенно забывал о своих бытовых обязанностях: еще нужно зайти в супермаркет и закупиться соевым мясом и «кит-катом». Полунин давно полюбил эти шоколадные батончики, погружавшие его в редкие воспоминания о счастливых моментах беспечной жизни. Еще нужно починить замок от входной двери, съездить на распродажу и прикупить новый комбинезон, не такой тяжелый. Полунин тонул в своих мыслях, пока что-то не заставило его остановиться. Перед ним на покатом и кристально чистом пластике дороги топтался цветастый комочек — это был птенец, он чирикал и молотил лапками по земле, пытаясь бежать, поднимался, но, сделав несколько шагов, спотыкался и падал. Так происходило снова и снова. Полунин нагнулся, взял птенца на руку и поднес к глазам, рассматривая. Птенец смотрел на него с ладони то одним глазом, то другим. Полунин пошевелил пальцами, пытаясь ощутить на руке вес теплого комочка, птенец был невесом. От движения пальцев внутри птенца что-то заклокотало, он как-то нелепо пошатнулся и, перекувырнувшись, соскользнул с руки. Полунин даже не сделал попытку поймать комочек: птенец упал на дорогу и, забивши крылышками, затих. Очистительная машинка, получив сигнал, повернулась в сторону Полунина. Он оглянулся по сторонам и ускорил шаг. Затем остановился и, повернувшись, наблюдал, как тельце птенчика было сметено в ковш. К горлу подступала тошнота. Полунин, нахмурившись, повернулся и уже без остановок быстрым шагом дошел до работы. Он всячески избегал смерть и всё с нею связанное. Смерть отчего-то преследовала его. Так он, по крайней мере, считал. «Это знак», — решил Полунин. Но что он может означать?
Полунин включил наушник и стал слушать:
Румынские орнитологи обнаружили в дельте Дуная одну птицу с красными перьями, поведение которой казалось необъяснимым. Лиса каждый год воровала у нее яйца и клала вместо них в гнездо камни, которые птица потом целое лето высиживала, не замечая, что это камни. Чтобы спасти вид от угрозы исчезновения, орнитологи прогнали лису. Но птица, к удивлению ученых, которые наблюдали за ней издалека в полевые бинокли, впала в необъяснимую истерику. Она разбивала яйца клювом, била их крыльями и танцевала вокруг них, как безумная. Что происходило с ней? Какой мрачный инстинкт толкал ее к самоуничтожению? Почему она не хотела больше жить? Никто не знал. Природа приговорила красную птицу к смерти, и никому не было под силу отменить ее приговор.
* * *
Новые родители недолго радовали Полунина своим присутствием в его жизни: появившись нежданно-негаданно, они так же быстро исчезли. Скончались еще до того, как Полунину стукнуло 30. Сначала отец, затем мать. Родители никогда особо не занимались его жизнью, погрязнув в работе, быте и прочих попытках доказать, что их жизнь прошла не бесцельно. Они так и не смогли ни дать приемному сыну ощущение того, что он любим, ни научить его самого этому сложному и непонятному чувству. Несмотря на то, что в основном Полунин был предоставлен сам себе, интернатский опыт с преподавателями и психологами накладывался и на родительские фигуры. Родительская тень всегда маячила где-то за спиной: когда он не так заправлял кровать, оставляя выглядывающими края простынки, когда не домывал чашку, оставляя блеклый полукруг кофе, или просто проваливался в свои мысли и зависал где-нибудь перед стендом в супермаркете. Поэтому, когда родителей не стало, Полунин будто бы даже ощутил какую-то легкость. Будто бы груз чего-то неопределенного, но постоянно давящего на него наконец был скинут. После была еще череда смертей: лучший друг, тетя, сосед, владелец его любимого кафе, черепашка — и вот совсем недавно умерла сестра. Конечно, официально она не была его сестрой, но он привык именно так ее называть и через это слово действительно ощущал какое-то родство. Она уснула в ванной с подключенным к розетке телефоном в руке. Как-то раз, еще подростками, в период беспечного и плавящего реальность лета они, как припадочные, носились по пригороду и, забежав в заброшенный сарай, стали дурачится и параллельно раздеваться. Что-то типа: «Эй, лава плавит стенки этого сарая, о нет, моя кофта начинает гореть», «и моя тоже», «мои ботинки тоже горят, огонь начинает бежать по брюкам…» Раздевшись, они старались не смотреть друг на друга и обыгрывали происходящее в понятную лишь им странную игру, результат которой, впрочем, был очевиден. Раз в полгода Полунин навещал сестру, они пили кофе, иногда — что-то из запрещенки — и смеялись, обсуждая очередную глупость или жалуясь на все подряд. Они были одиноки и в конце встречи непременно снова начинали дурачится, как бы оказываясь в том самом сарае, где лава сжигала не только их одежду, но и их самих. Смерть сестры стала последней каплей, после которой Полунин постепенно отгородился от всех, стал мрачным и малословным, полностью и без остатка погружаясь в свою работу и погребая себя за тонной информации из, казалось бы, несуществующего прошлого.
* * *
Полунин подошел к большому кирпичному зданию. Над дверью крупными буквами горела надпись «Мы создаем прошлое». Когда-то здесь был крупный завод, а теперь его ангары использовались для архива. Часть ангаров — для информационных серверов, но большая часть информации была на бумажных носителях: во всех этих папочках, тетрадочках, ежедневниках — общем, во всем том, что так любило общество, существовавшее до «великих перемен». Полунин топтался на крыльце, дымил сигаретой и без остановки щелкал крышкой бензиновой зажигалки. Так он готовил себя к новому рабочему дню.
Сухо поздоровавшись с женщиной, сидящей на проходной и вечно играющей на планшете в какие-то игры, Полунин приложил свой указательный палец к холодному пластику турникета и зашел внутрь. Он шел по длинному коридору. Мыслей никаких не было. Абсолютная пустота. Такое происходило каждый раз, когда он приходил на работу. Какое-то время он даже предполагал, что на работников воздействуют какими-то микроволнами или чем-то подобным. Но, скорее всего, это была просто инерция, привычное состояние. Полунин взял из ящика свой планшет, наконец зашел в свой ангар и, отметившись, приблизился к новому стеллажу из своей таблицы. Скорее машинально он стал пролистывать в картотеке новые данные, помечая численность населения за последние десять лет. Взяв стилус и приготовившись наносить пометы, Полунин вдруг обнаружил, что папка пуста. Лишь на первой странице была краткая пометка: Саби Дабуров. Работает гробовщиком. В скобках: копает могилы. Полунин посмотрел номер поселения: 124УДЭ. Один человек. «Один человек. Что ж, отлично», — прошептал он еле слышно. Полунин открыл запись в планшете и проверил расположение остальных папок с таким же номером за прошлые годы. Они лежали рядом. Вот 2011 год — восемьсот человек. Вот 2012 год — один человек. Полунин хмуро просматривал данные. Как это может быть? Наверное, ошиблись в статистике. Написали не ту цифру или запятую.
Засунув папку под мышку и взяв планшет, Полинин пошел в «Комнату уединенного изучения». В комнате витал сладковатый запах, а детектор дыма был заклеен пластырем. «Как же достали эти стажеры: не пойми чем занимаются», — бурча от недовольства, Полунин сорвал пластырь и, открыв настежь дверь, включил выдув на максимум. Усевшись за рабочий стол, обдуваемый ветром, он вбил в поиск 124УДЭ и сформировал новый запрос на более подробную информацию. На экране появился циферблат с временным отсчетом: 11 минут. «Черт бы вас побрал», — пробубнил себе под нос Полунин. Он поднялся и пошел к небольшой темной комнате в конце коридора.
* * *
Это была местная курилка с висящей над головой огромной вытяжкой, с шумом затягивающей дым.
— Как ты, мужик?
Полунин вздрогнул. В углу комнаты стоял статист из другой бригады. Коренастый парень лет сорока. Надоедливый и глупый.
— Ничего. Без изменений.
— Хмурый ты какой-то. Случилось что?
— Нет. Все как всегда… — скорее машинально проговорил Полунин.
Ему меньше всего хотелось ввязываться в беседу, и он решил просто отойти в сторону, как бы показывая, что не настроен на болтовню. Затянувшись и глядя на огонек сигареты, он задумался: «Кто вообще мог без моего ведома рыскать в моем квадрате и запираться в комнате, прокуривая стенки?» Переведя взгляд на статиста, Полунин заметил, что тот продолжает пялиться на него из своего угла. Глаза парня блестели из темноты. Повисла такая тишина, что было слышно, как тлеет сигаретная бумага. Через какое-то время статист с лязгом открыл контейнер, кинул туда стик от своей «пароварки», как ее называл Полунин, и вышел. Еще какое-то время он стоял в пустой курилке и слушал удаляющиеся шаги в коридоре, втягивая тот же самый сладковатый дым, что был в его комнате. «Интересно, что этот кретин делает тут в такую рань?» Полунин поднял сигарету чтобы затянуться в очередной раз и неожиданно замер. «Он же наверняка хочет первым в отделе поставить высшую категорию… Поэтому ищет днем и ночью, и не только в отведенных ему квадратах». Полунин вспомнил, что в своем квадрате недавно нашел свидетельство недавнего присутствия. «Ну уж нет. Меня он точно не сдвинет». Полунин затянулся, но огонек сигареты уже дошел до фильтра. Полунин сжал в руке фильтр и, открыв жестяной контейнер, бросил его в зловонное отверстие.
Быстрыми шагами Полунин шел по коридору, движения его были порывистыми. Он рывком отворил комнату и зашел внутрь. На экране теперь мигала зеленая эмблема: «доступ получен». Полунин сел и нажал на клавишу «принять». Перед ним раскрылась таблица с номерами, обозначениями, датами. Выбрав нужный год, Полунин нажал на клавишу «перейти к текстовым документам». Небольшой вытянутый ящик издал дробный звук. Подскочив от неожиданности, Полунин извлек из ящика несколько матерчатых папок и разложил их вдоль края вытянутого стола. Внутри были фотографии, карты, планы. Полунин еще какое-то время возился с механизмом кресла, настраивая его под себя, и наконец облокотился на спинку и, слегка покачиваясь, приступил к изучению. Молчаливо обдумывая увиденное и пытаясь сопоставить прочитанное с уже известными ему фактами, Полунин еще не раз выходил в курилку.
* * *
По найденным материалам Полунин собрал такую историю: после смерти некой пятнадцатилетней девочки, утонувшей в местном водохранилище, в поселке 124УДЭ началась череда смертей. Сначала по одному в день, затем, как бы разгоняясь, количество смертей постепенно увеличивалось, и дошло до того, что ежедневно умирало с десяток местных жителей. Первой мыслью Полунина было, что это, возможно, какая-то эпидемия. Но информация о проведении медицинской экспертизы ничего не выдала. Полунин еще раз запросил дополнительные данные по смертям. И снова ему прислали несколько сухих списков. Полунин начал углубляться в детали и с удивлением обнаружил, что, согласно записям, каждый житель погиб как-то не вполне естественно: кто-то утонул, кто-то в результате домашней ссоры, кто-то неудачно упал с балкона, подавился фиником, попал под машину, забыл выключить газ, проглотил стекло, просто уснул и не проснулся. Если бы всё произошедшее растянулось лет на 50, никто бы ничего и не заподозрил. Но время, судя по архивным записям, словно сжалось и ускорилось. Тут определенно была какая-то ошибка или осознанное нарушение логики статистики. Скорее всего, перепутаны даты смерти, года или черт его знает что.
— Что же произошло в этом поселке? — пробормотал Полунин. — Наверное, что-то совершенно неоднозначное.
Несколько дней Полунин пытался найти какое-то логичное объяснение случившемуся: ошибку в датах, упоминания в смежных архивах и записях — ничего не сходилось. Он даже направил запрос на имя Саби Дабурова и через несколько дней с удивлением обнаружил, что тот до сих пор живет в поселке и каждый месяц отмечается в электронной картотеке местного кладбища. Там же он и работает. Город обладал отличной инфраструктурой и расположением. Полунин проверил по остальным параметрам, и они сходились с постановлением №3205. Полунин, не веря глазам, вывел список, в котором практически под сотней параметров стояли плюсы. Какое-то время он обдумывал свое решение и наконец понял, что, возможно, именно к этому моменту он шел долгие-долгие годы. Он должен сам отправиться к военному городку 124УДЭ и все проверить. Где-то внутри Полунин тешил себя надеждой поставить этому месту высшую категорию и стать божеством новой жизни в месте, где царствует смерть.
ДОРОГА К ДОМУ
Итак, Полунин взял отпуск и оплатил доставку по платной трассе в беспилотном таксомобиле. Это был самый короткий путь, таксомобиль позволял преодолеть более тысячи километров за сутки, а отсутствие водителя давало возможность избежать бессмысленных разговоров. Всю дорогу Полунин не сомкнул глаз от какого-то внутреннего нарастающего азарта. Последний раз подобное он ощущал, когда от института получил направление в центральный архив. С внутренним волнением Полунин смотрел на проносящиеся пейзажи. Он достал планшет и включил запись.
Некоторые города в СССР обладали уникальным статусом, что объясняется легко: под строжайшей секретностью там происходило все, от научных испытаний с вирусом лихорадки Эбола до рождения первой советской ядерной бомбы. Звучит страшно, но на деле жизни населения закрытых городов в СССР можно было только позавидовать.
Просто так в закрытый город заехать было невозможно — только при наличии разового пропуска или командировочного предписания, которые проверяли на пункте КПП. Постоянные пропуска имели лишь лица, прописанные в закрытом городе или поселке. Нумерация автобусных маршрутов, домов и учреждений в ЗАТО велась не с начала, а продолжала введенную в областных городах, к которым относились ЗАТО. Население городов с охранным патрулем на въезде, за колючими проволоками и стенами, высота которых зависела от степени секретности города, было вынуждено конспирироваться, приписываясь к ближайшим областным центрам.
Распространяться о месте своего проживания жители ЗАТО тоже не могли: они давали расписку о неразглашении, и ее нарушение могло привести к ответственности вплоть до уголовной. За пределами города жителям предлагалось немного искажать реальность в общении с другими гражданами с помощью собственной «легенды». Например, если человек жил в секретном Челябинске-70 (ныне Снежинск), в ответе на вопрос о месте жительства он отбрасывал несущую в себе тайны цифру и, можно сказать, практически не врал.
За терпение и выдержку хранителям гостайн полагались определенные бонусы в виде льгот и привилегий. Звучит неплохо для того времени: дефицитные товары, недоступные для остальных граждан страны, 20% надбавки к окладу независимо от сферы деятельности, процветающая социальная сфера, медицина и образование. Повышение уровня жизни компенсировало неудобства.
Слушая, Полунин начал клевать носом и наконец провалился в сон. Ему казалось, что он висит над своим балконом и никак не может дотянуться до отцовской тумбочки, которую зачем-то надо открыть. Впрочем, ощущение сна длилось недолго, не дольше минуты, и, как показалось Полунину, быстро прервалось. Раздался громкий и настойчивый сигнал. Полунин открыл глаза и оглянулся. Перед ним была побитая временем остановка, вся испещренная надписями. Выйдя из таксомобиля, он приложил палец к терминалу капсулы, и со счета списалась почти вся его месячная зарплата. За цифрами на экране Полунин наблюдал хладнокровно. Деньги были для него скорее обузой: у него их особо никогда и не было, а когда появлялись, Полунин не умел ими рационально распоряжаться. Таксомобиль, издав протяжный сигнал, отъехал в сторону и отправился дальше по маршруту.
Полунин пошел в сторону опустелых пятиэтажек и покосившихся домов. По пути он достал из кармана «кит-кат». Солнце только поднялось, освещая каждый уголок поселка. Улицы казались пустыми. Посёлок был не запущенным, не заброшенным и покинутым, а именно пустым, ненастоящим, словно это была декорация для какого-то фильма про апокалипсис. Полунин, жуя батончик, открыл планшет и проложил пеший маршрут до кладбища, которое было всего в нескольких километрах. Согласно данным, именно там, в охранном домике рядом с кладбищем, жил Гробовщик.
* * *
Полунин шел через лес, пробиваясь через заросли травы. Дорога практически заросла, и не привыкшему к грязи и высокой траве путнику приходилось прилагать немало усилий, чтобы не сбавлять темп. Несмотря на то, что всё вокруг заросло, под ногами иногда попадались вкопанные бетонные плиты. Кое-где даже виднелся выдолбленный серийный номер части. Дорога постепенно пошла на подъем, и идти становилось всё сложнее и сложнее. Полунин включил наушник и, слушая монотонный бубнеж, стал продолжил путь:
Традиция звать на похороны людей, которые будут горевать о покойном, берет начало еще в древности. Например, в Древнем Египте, где похоронные практики играли большую роль, образ плакальщицы связывали с горюющей по Осирису Изидой. Для похорон нанимали специальных плакальщиц: две из них выступали от имени богинь Изиды и Нефтиды. Плакальщицы несли цветы, еду и масла, некоторые могли нести мебель и одежду, которые должны были оставить в гробнице.
В Ассирии также было принято бурно выражать скорбь по умершим: плакальщицы, которые открывали похоронное шествие вместе с музыкантами, рыдали и посыпали голову пеплом, как и все члены семьи. Похоронные обряды с музыкой и надгробным пением существовали также в Древней Греции и Риме.
На языческой Руси огромную роль в погребении сородича и прощании с ним играли женщины-вопленицы. Они демонстрировали странное, бесноватое поведение, которым оповещали всех о горе.
Вопленица не только была «рупором» горя присутствующих и помогала «провести» умершего в мир мертвых — также она выполняла роль распорядительницы ритуала, где у каждого было свое место и своя роль.
Хорошая вопленица должна была обладать даром слова, актерскими способностями, иметь сильный голос: в плачах применялись особые дыхательные техники. Призванных плакальщиц, которые славились особым талантом, приглашали из других деревень, но денег они за это не просили: занятие воспринималось как миссия, а не как работа. Впервые попричитав о ком-то из мертвых, женщина как бы проходила инициацию, после которой могла решить, причитать ли только об умерших членах семьи или же стать известной плакальщицей, которую зовут на похороны соседей. Сегодня культура плакальщиц отмирает.
Традиционные ритуалы остались в прошлом, и современным людям приходится куда сложнее: в самые тяжелые моменты жизни они оказываются практически беззащитны. Отсюда неуверенность, неловкость и смущение из-за незнания, как справиться с оглушающими чувствами.
Проявление негативных эмоций в современном мире не принято выставлять напоказ, но непрожитая боль остается внутри, из-за чего человек может сталкиваться с ней снова и снова. Традиции, связанные с похоронами, наоборот, помогают проживать боль «легально», не стесняясь своих чувств.
Возможно, именно по этой причине в некоторых странах плакальщики и плакальщицы встречаются и сегодня. Жители Ганы ради роскошных похорон родственника нередко влезают в колоссальные долги. Церемония проходит с участием поп-певцов, пританцовывающих носильщиков гроба и, конечно же, плакальщиц: ведь чем больше людей, выражающих показную скорбь, тем выше социальный статус покойного. Плакальщицы, обычно вдовы, похоронившие своих мужей, имеют очень приличный заработок.
Современные китайские плакальщицы и плакальщики — это труппы артистов, которые, рыдая и простирая руки к покойнику, изображают горе через песни и танец. Церемония выстраивается таким образом, чтобы, создав в начале мрачную атмосферу, которая поможет родственникам покойного выплеснуть горе, затем утешить и успокоить их.
Переживание утраты у всех происходит по-разному: здесь нет верных и неверных способов. Кому-то громкое оплакивание и даже молчаливые слезы у гроба могут показаться неуместными, а кому-то, напротив, помогут. Тема исчезающей традиции похоронных плачей — повод подумать, как практики, помогающие пережить утрату, могут быть отстроены в современном мире. Главное, чтобы отношение к горю и смерти в целом не оказывались в списке запретных тем.
Потратив больше времени, чем предполагал, Полунин наконец поднялся на небольшой холм. Отдышавшись после подъема, он снял запотевшие очки и тщательно протер линзы краем комбинезона. Теперь, когда основная часть пути осталась позади, он мог, наконец, перевести дух и полюбоваться видом поселка, протянувшегося у подножья холма. Видна была и заброшенная военная часть, и старый стадион с лавками по периметру. Рядом что-то зашелестело. Полунин обернулся и увидел олененка, который обжевывал ветки молодого кедра. Полунин замер. Зверь тоже уставился на него. Какое-то время они смотрели друг на друга. Полунин очень осторожно достал планшет в надежде сделать фотографию. Но олененок, подняв уши, резко бросился в сторону. Фотография получилась смазанной и неразборчивой. «Надеюсь, ты — это самое опасное, что тут живет», — пробубнил Полунин и, оглянувшись, открыл карту, чтобы свериться с маршрутом. Немного скорректировав направление, он продолжил путь и через пару сотен метров увидел потемневшие от времени черные кресты.
Вся территория кладбища почему-то было перекопана рвами и канавками. Полунин пошел вдоль одной из них и вскоре заметил сухонького старика, быстро орудовавшего лопатой на дне ямы. Полунин остановился, достал сигарету и, позвякивая зажигалкой, подошел к краю.
— Добрый день! Не тяжело вам такое проворачивать? — Полунин взглядом показал на перекопанные рвы.
Старик замер и хмуро уставился на него из ямы.
— Пойдет.
Старик, опираясь на лопату, полез наверх. Его длинные черные волосы были грязны: слипшиеся патлы, падающие на плечи, напоминали длинные перья. Выбравшись наверх, старик закинул в рот кусок смолы и принялся, причмокивая, ее пожевывать. Его глаза были так же черны, как и волосы. Пожалуй, они были самой необычной частью его лица. Один косил. Второй смотрел прямо на Полунина, от этого немигающего взгляда становилось не по себе. Не выдержав, Полунин сбивчиво заговорил:
— Я работаю в центральном архиве и заметил тут ошибку. Я думаю, это опечатка. Но таких опечаток я прежде не встречал. Поэтому я и решил собрать кое-какую информацию. По поводу произошедшего тут. А так как вы тут единственный, кто есть, я решил уточнить о произошедшем в 2011 году…
Старик молчал, изучая гостя. Затем медленно двинул желваками и произнес:
— Пройдем за мной, — и пошел вперед.
Несмотря на довольно дряхлый вид, старик шел быстрым шагом, ловко перебираясь через канавки и поваленные стволы деревьев. Полунин поплелся следом. Напротив одной из заросших могил старик остановился. Имени нигде не было видно: из земли торчал деревянный, такой же, как и в других местах, потемневший от времени крест. Перед крестом лежало несколько свежих розочек.
Старик смотрел на могилу и молчал. Затем медленно произнес:
— Все вопросы к этому пареньку…
Достав фляжку и отхлебнув, старик протянул ее Полунину. Тот помялся с ноги на ногу, но все-таки взял и, понюхав, сделал глоток. По телу разлилась теплота, а голова наконец обрела легкость.
19.12.2023
[1] Начало см.: «Нате» №6 2023: Терпилы • Литературный журнал НАТЕ (nate-lit.ru)